Как сильмариллы все изменили

Я провалялась в кровати почти до самого вечера, хотя теперь было сложно определить, когда именно он наступал. Еще немного поговорив с мамой о ее жизни без нас, я снова провалилась в сон. Слава Эру, в этот раз обошлось без сновидений. Когда я снова открыла глаза, в комнате оставалась только целительница. Аэрен заботливо присматривала за мной все это время и, подав стакан воды и спросив о самочувствии, удовлетворенно сказала, что выгляжу я снова живой и здоровой. — Госпожа Нерданель еще с тобой посидела, когда ты заснула, а принцы скоро ушли, кажется, их звал король. Король? Ах да, отец же теперь король нолдор… Окровавленный труп Финвэ почему резко всплыл в воображении. Меня передернуло. После миражей и страха ужасные картины почему-то представлялись очень легко, даром, что я никогда ничего подобного не видела. — Король Феанаро тоже заходили тебя проведать, но не стал будить… — будничным тоном продолжала Аэрен. Отец приходил? Представить не могу, как он теперь себя чувствует! Мне стало стыдно, что я так и не спросила про Феанаро у братьев. — И еще принц Финдекано приходил в дом, хотел и тебя проведать, но госпожа Нерданель сказала пока тебя не будить. И принцесса Артанис тоже заходила. Просила передать тебе, — целительница потянулась к столу, взяла вазу с цветами и показала мне. Артанис передала букет незабудок… Я почувствовала нежность к сестре. После жизни с братьями очень приятно вспомнить, что у меня есть более чуткие друзья. И еще какая-то ерунда, обычно я довольно чутко сплю, а тут не проснулась, кто бы ни приходил. И еще. Почему Аэрен называет Нэрвен с Финдекано принцем и принцессой? Я попыталась вспомнить, почему кузенов и раньше называли принцами. Если есть один король, то дети этого короля принцы и принцессы. Внуков так же называли скорее не по правилам (так ведь можно до седьмого колена принцами быть), а потому что так захотели. Но если сейчас Финвэ перестал быть королем, король теперь его старший сын, значит, Нолофинвэ и Арафинвэ, а также их дети больше не должны быть принцами? Или Аэрен, оставаясь в Тирионе, считала королем Нолофинвэ, и тогда понятно, что Финдо… Голова у меня все еще работала не очень хорошо, чтобы обдумывать тонкости передачи титулов. Чтобы не смущать добрую целительницу, вопрос задавать я тоже не стала. — Еще, кажется, приходил кто-то из соседей, но подробностей я уже не знаю. А… Точно, есть же Илитар. — А король Феанаро, — ах, как звучит, — дома? — Да, — улыбнулась целительница, — недавно вернулся. — Отлично, я оденусь и спущусь, — я чувствовала необходимость поговорить с папой. Аэрен достала из шкафа мое старое платье, помогла одеться, расчесала и заплела спутавшиеся волосы. Я была ей тем более благодарна, что она не стала делать из ничего трагедию и уговаривать меня остаться в постели, как это делала бы мама. За время жизни с отцом и братьями я так отвыкла от материнской заботы, что теперь даже ее возможные проявления мне казались странными и ненужными. Феанаро был в мастерской. Раньше он всегда сидел там за делом, но сейчас даже работа не могла его отвлечь от мрачных мыслей. Хотя бы в мастерской он чувствовал себя хоть немного спокойнее. Мастер был в полном смятении, чего с ним прежде не бывало, и сильном горе. Это уже однажды было, пусть и не так отчетливо. Он ходил молча взад-вперед по комнате, то садясь, то останавливаясь. Взгляд падал на стол с инструментами, на незавершенные работы, но Феанаро ничего этого не замечал: пелена гнева и тоски застилала разум. Нет, так нельзя! Он сам себя изведет. Вспомнился старый способ, к которому он прибегал очень давно и очень редко: выразить свою боль на бумаге. Король Куруфинвэ присел на большой пень, которым обычно пользовался как подставкой, взял с верстака какой-то старый чертеж, перевернул на другую сторону лист, взял перо и начал пытаться изобразить гамму своих чувств в стихах. Перед глазами все еще стояла сцена прибытия гонцов из Форменоса. О, он никогда ее не забудет… Внизу темнота, яркие звезды горят совсем рядом. Гнев Валар я почти ощущаю кожей, как и общую растерянность. Это все Мелькор, опять. По крайней мере, Манвэ так сказал. Оромэ и его свита тотчас же бросились догонять Темного. Звук Валарома прорезал тишину, словно прогнав не только безмолвие, но и дурман. Земля содрогалась под копытами могучего коня Валы, летели искры. Куда они скачут, и куда несется Тулкас? На север? Зов рога дрогнул и замолк, как блеснул и погас свет Древ. Порывы холодного восточного ветра донесли плачущее эхо из Альквалондэ. Зачем Валар так много сил, если они не могут справиться с Мелькором и его черным чудищем? И где предел его силе? И рушит ли Мелькор потому, что он не может созидать, или его разрушение и хаос и есть его созидание? Погоня не удалась. Все спускаются вниз, и я спускаюсь, сам не зная, зачем. Неужели они надеются, что внизу лучше? И отсюда видно, что там еще темнее. Захлебнулась во тьме моя Арда, И меня темнота поглотила. Не спасла от беды даже… Феанаро остановился, скомкал лист: слишком уж просится «Варда», но ее вспоминать совсем не хотелось. Король взял новый лист и снова предался воспоминаниям. Внизу душно и тяжело дышать. Теперь вместо света от Древ исходит яд. Мы так все задохнемся! Наконец Валар, ведущие нас, останавливаются. Мы снова около Круга Судеб. В этом месте еще никогда не совершалось ничего хорошего, наверное, поэтому оно так им и нравится. Темнота перестала быть непроницаемой. Наконец воздух стал чистым. Кементари сказала, Древа погибли — послышались стенания и плач. Она заговорила обо мне: свет Древ остался только в сильмариллах. Говорит, было бы у нее немного этого света, она смогла бы излечить Древа. Будто от этого злоба Мелькора разрушится! Ха, да если они не в состоянии с ним справиться, то подобное повторится еще не раз! И из-за их неспособности противостоять врагу я должен пожертвовать творением, лучше которого не было и не будет? Мои сильмариллы пойдут в расход? Манвэ все-таки решил поинтересоваться, согласен ли я разбить свою душу. Самое прекрасное, что есть в мире, лучше даже звезд Элберет, должно пропасть, умереть? Конечно, цена исцеления Древ велика, но стоят ли Древа уничтожения их собственных детей? Уничтожения меня? Снова будет свет… Это вернет прежнюю жизнь для сотен, но убьет меня. А если не убьет, то уж лучше жить в темноте с сильмариллами, чем при свете медленно угасать и тлеть. Свое сердце я отдал камням, Разделил свою душу меж ними. Я их сам ни за что не отдам, Ведь без них мое тело остынет, Превращусь я в истлевший… Перед глазами возникло безжизненное изуродованное тело — к горлу подкатила тошнота. Этот лист тоже отправится в печь, а ему найдена другая замена. О, этот Тулкас, не смог даже догнать Мелькора, а требует от меня ответа! Ауле вступился. Ауле понимает? — Не только большие вещи могут быть исполнены лишь раз. Если сейчас я отдам сильмариллы, — мой голос дрогнул, даже их имя я произнес с трудом, — мне никогда не создать ничего подобного! Я разобью их, но тогда разобью и свое сердце, это убьет меня первого из всех эльдар Амана! — Не первого… — Мандос, как всегда, говорит непонятно, но это сейчас не важно. А может и важно: видно, все Валар говорят загадками, чтобы запутать, как Мелькор. Но ведь и Мелькор говорил, что сильмариллы не будут в безопасности, даже укрытые в крепости, что Валар желают обладать моими — моими! — камнями. Выходит, он понимает все их желания! Его желания — желания Валар — захват сильмариллов. Обличил вор себе подобных! И эта тьма, которой все боятся, и этот свет, который все обожают, — все идет от одного. Никто не понимает этого, все слепы! Ослеплены светом! — Я не отдам камни по доброй воле. Но если Валар заставят меня это сделать силой, я буду знать, что Мелькор и правда их родич, — я уже знаю, но посмеют ли «святые Валар» устроить публичную казнь, запятнать себя на глазах у всех? Хотя этот народ и не поймет, не оценит жертвы. — Ты сказал, — новая фраза-загадка от Намо. Что они задумали? Я чувствую немое осуждение со стороны тех, кому не надо ничем жертвовать. Ниэнна поет и льет слезы на Эзеллохаре. К ее пению скоро прибавился стук копыт, и в Круг влетели двое всадников. Я стоял в первом ряду и в свете своих же светильников различил черно-красные одежды с яркой звездой-гербом — мои, из Форменоса. Очень спешили, кони взмылены и храпят. Увидев меня, гонцы сразу спешились и направились ко мне. Я разглядел лица отцовского советника и его помощника. Оба были в сильном волнении, их глаза лихорадочно блестели. — Куруфинвэ, — заговорил посланник, замявшись сначала (не знал, как обратиться), — меня послал принц Нельяфинвэ. С каких это пор Нельо посылает гонцов? Да еще и самого советника. Что у них там стряслось? — К нам пришла Тьма, ослепляющая и сеющая ужас. Ну это ясно. — С подобной силой мы никогда не сталкивались и не могли бы себе представить что-то настолько черное и страшное. Еще бы. — Но там, в этой Тьме, был и Мелькор. Он несся на крепость, все бежали, не помня себя. Только король Финвэ не бежал. Он вышел к воротам и задержал Мелькора, дав время всем остальным выбраться из стен крепости, — посланник еще не полностью отошел от того страха, о котором рассказывал, и его голос дрожал при воспоминании о нем. — Но Мелькор… убил Финвэ… У меня словно земля ушла из-под ног. Все вокруг ахнули. Хотя гонец обращался только ко мне, окружающие, затаив дыхание, ловили каждое его слово. Да и плевать на них! Феанаро написал первое лирическое четверостишье. Воля Валар — свет серебряный Расплескался по белой скатерти, Я стою, недобро прищурившись, Словно шут на церковной паперти. — Теперь ты король, Феанаро, — советник и оруженосец поклонились. — Мелькор, с Тьмой придя в пустую крепость, разрушил ее, опустошил сокровищницу и, — посланник боялся и не хотел этого говорить, но не сказать не мог, — похитил сильмариллы. Рука короля-мастера вывела новую строфу, гневную. Мрак пал на землю черным покрывалом. Но злая весть чернее тьмы… Отец… И Сильмариллы… Слышите, о Валар?! Сородич ваш — убийца, вор и лжец! Это известие очень больно ударило прямо в грудь. Не так сильно, как весть о смерти отца, но оно меня добило. Я почти взвыл и схватился за голову. Тот же жест Феанаро проделал снова, выронив из рук перо. Если несколько мгновений назад я приравнивал Мелькора к Валар, то теперь они снова стали светом и тьмой. Валар остались теми же, но Мелькор потемнел на сотню тонов, дойдя до самой последней грани беспросветно-черного. А меня не было там! Там, где я был так нужен! Языком чесал на этом дурацком празднике, руки жал!.. Если бы я остался, то и отец был бы жив, и сильмариллы не были бы украдены <i>его грязными руками! Что же это за волшебство такое, которое должно ограждать камни от злых рук, а не оградило? Проклятье! Я выдрал клок волос, воздев руки к этому тирану, который вызвал меня сюда. — Да будет проклят Мелькор! Не носить ему больше это имя — отныне он Моринготто! И пусть остается с этим именем, пока его не настигнет кара за его преступления! Проклят будет и тот час, когда по твоему призыву я явился на Таникветиль, оставив дом! — обращался я уже к Манвэ. </i> Подняв перо и сжимая зубы до хруста от злости, Феанаро писал дальше. Бессильны Валар против Моринготто. Я дом оставил и ничто не спас. Я проклинаю все, и даже вас, И вашу ложную заведомо заботу. Я бы еще проклинал и проклял вся и всех поименно, и потом их предшественников и потомков если бы последней волей разума не удержал себя. Горе и отчаяние поглотили меня. Я ничего больше не сказал. Я бросился прочь из Круга, дальше от Валар, дальше от эльдар, дальше ото всех. Я уверен, мне было хуже, чем всем скорбящим из-за смерти Древ. Чем всем в мире! Что же со мной было… Я метался один среди холмов в темноте, падал, кричал, выл, рвал волосы, снова бежал. Я потерял все, абсолютно все, все… Зачеркнув последние две строфы, Куруфинвэ дрожащей рукой написал другие строки. И рука моя легче легкого, Нетопырьих крыл, черных с просинью, А душа моя — переломана, Как в мороз цветы поздней осенью… Тогда я ни разу не вспомнил ни о королевском титуле, ни о народе, ни о детях. Придя домой, я застал жену (чему очень удивился), Морьо и дочку, без сознания. Морьо бледный, в глазах страх. Испугался. Для Кены вообще позвали какого-то майа Ниэнны, чтобы ее в чувства привел. Я заставил себя прекратить буйствовать и заперся в мастерской. Энергия и злость, которым некуда было выплеснуться, копились во мне и съедали меня изнутри. Вскоре вернулись сыновья (Нельяфинвэ привел всех из Форменоса) и привезли тело отца. Представлять труп было одно, но увидеть его — совсем другое… Я горько плакал над телом Финвэ. О, Эру, страшны эти слова! Не подпускал к нему никого. Потом мне все же пришлось отвезти короля в его дом и показать его мачехе и братьям. Пускай народ приходит посмотреть на своего героя. Героя… Отбросив перо, Феанаро склонил голову и схватился за уже взлохмаченные волосы. Он не мог дальше терзать себя воспоминаниями и мучить стихами. Как же все так? — А душа моя — переломана… Переломана… Переломана… — Отец! — зайдя в мастерскую и увидев Феанаро в таком отчаянном положении, шепчущего про сломанную душу, я испугалась и вскрикнула. — Кенамиэн? — король обернулся ко входу, руки, которые всегда были заняты делом, безжизненно упали на колени. Взгляд папы был словно только наполовину обращен ко мне: в серых глазах я впервые прочла муку и… растерянность. Пламенный Дух не знал, что делать. На него было жалко смотреть. Знал ли он это? — Как ты себя теперь чувствуешь? — вдруг словно спохватился Феанаро. — Я абсолютна здорова, — я слабо улыбнулась, видя, что обязана хоть чем-то утешить папу. Но что ему сказать, я не знала. Утешать глупо и бесполезно, да и начинать разговор о чем-то другом казалось невозможным. К счастью, Феанаро сам прервал молчание. — Я слышал, это ты хотела спасти сильмариллы? — в его голосе звучала бы легкая насмешка, не будь он так печален. — Да, хотела… — Ты бы ничего не сделала против Моринготто и его чудовища, — пожал плечами Феанаро, словно прощая меня. — Другое дело, что надо было делать это не одной. — Не было времени, паника началась очень быстро, — оправдывалась я. Когда я шла к нему, то в глубине души надеялась, что отец похвалит меня хотя бы за попытку, а выходит, я еще и виновата? — А почему больше никто о них не вспомнил? — Пламенный Дух говорил тихо, прищурив глаза. — Нужно было спасаться самим, спасать народ… Тем более, что все, наверное, думали, что я буду это делать не в одиночку. — Тогда почему ты делала в одиночку? Этот допрос меня порядком раздражал. Я не сдержалась и фыркнула. — Я же говорю, была паника! А я взяла ответственность на себя, поэтому никому не пришло в голову, что нужно было мне… — я осеклась, «помочь» звучало уж слишком жалко. — Доверились мне, но я не справилась. И при всем моем сожалении, я не могу сказать, что я была в этом виновата и… — Я и не говорю, что ты была виновата, — отец раздраженно перебил меня. Мы оба были не в себе. — Виноваты… — он остановился, уставился в пол, немного помолчал и снова поднял взгляд. — Виноват Моринготто! — со злостью ударил кулаком по верстаку. Я поняла, что он сделал немалое усилие над собой, не причислив ни меня, ни братьев к числу виноватых. Наверняка эта мысль сразу была у него в голове, но то ли от того, что он все еще любил нас больше сильмариллов, то ли от потрясения после смерти Финвэ (что я все еще не могла осознать), но Феанаро снял с нас вину, полностью переложив ее на главного Врага, как теперь его снова называли. Отец замолчал и не смотрел на меня. Он, казалось, снова погрузился в свои мысли. Решив, что дальше оставаться с ним бесполезно, я было развернулась и хотела уйти, но Феанаро окликнул меня. Я обернулась и попала под прицел внимательных серых глаз, глядевших с долей горького безумия. — А почему ты сознания-то лишилась? Если сказать ему правду, то он либо разозлится (на меня или еще сильнее на Моринготто, или на нас обоих), либо решит, что я ною. Но просто так отмазаться не выйдет. — Вышла из крепости поздновато, — сквозь зубы процедила я. — Никто больше не падал в обморок. Не думал, что у моей дочери такие слабые нервы, — для полноты образа отец выдавил из себя смешок. Будь я в адекватном состоянии, я бы поняла, что это чистой воды провокация, и не стала бы на нее реагировать, но теперь я вспыхнула. Я с горящими глазами наклонилась к отцу и неожиданно злобно даже для себя прошипела: — Ты понятия не имеешь, что там было! — я сама ужаснулась своего голоса и своей злости. Наверняка снова последствия встречи с Мель… Моринготто. — Вполне способен представить, — глаза Феанаро нездорово блеснули. В нем-то откуда столько злости? И почему она направлена на меня? Он специально издевается? Хочет выведать правду, или это какая-то проверка? — Да, мой король, — я содрогнулась при воспоминании о пережитом и с обидой и даже ненавистью смотрела на Пламенного Духа. Не успев толком подумать, я выпалила, — стоило дедушку попросить этим заняться! Лицо Феанаро изменилось: стерлась нарисованная на губах усмешка, глаза потемнели, взгляд застыл. На секунду мне показалось, что он вскочит и ударит меня, он бы мог сейчас. Но, наполненная злобой и горечью, я решила не уворачиваться. Впрочем, извиняться перед ним я тоже не собиралась. Слепая ярость ушла, едкий гнев все еще жег меня изнутри. Никогда еще я не испытывала столько злости. И столько уверенности в злости другого. — Оставь меня, — тяжело дыша, он справлялся с душившей его желчью. Я развернулась и теперь уже окончательно вышла из мастерской. Поздравляю, ты сумел сделать меня виноватой, хотя сам начал. Нет, это ты развязал мне язык своей провокацией! Я задела за живое, не нарочно, а ты специально тормошил мою рану. Хотя какая это рана? Это скорее гнойный нарыв, выросший вдруг и вдруг проткнутый, обдавший едким гноем. Я поморщилась: раньше подобные сравнения не приходили мне в голову. Поговорила с отцом: не отругал, не поблагодарил, а рассорился со мной! Я была так поглощена тяжелыми чувствами, что не заметила, куда меня несут ноги. А ноги меня несли, конечно, прочь из отчего дома. Пока не ясно куда, но я упорно шла вперед, опустив голову. — Эй, Алассэ, куда так спешишь? Я остановилась и очень вовремя: чуть не наткнулась на кого-то, в последний момент заметив рядом на дорожке чужие ноги. Я подняла взгляд. На меня с высоты своего роста слегка удивленно глядел Финдекано. После долгой разлуки, из-за которой в памяти уже начали стираться детали внешности, его образ сначала поразил меня, но через мгновение я перестала дивиться. Впрочем, не так уж он и изменился за эти почти семь лет. Только еще вымахал, став выше меня на целую голову, возмужал, превратившись уже в настоящего взрослого эльфа; но остались те же добрые синие глаза с веселыми искорками, тот же голос — мягкий баритон, даже золотые нити в косах, блестящие в голубом свете светильников, все те же. Кузен разглядывал меня с той же внимательностью, ища изменения во мне. — А ты повзрослела, — наконец вынес вердикт Финдо. — Тебе это кажется странным? — я хмуро снизу вверх взглянула на кузена: меня все еще не отпускали мрачные мысли. Он удивился моей неприветливости, но не обиделся, списав на излишнее волнение после всего происшедшего. — Напротив, я все думал, изменишься ли ты или нет, — Отважный улыбнулся уголками губ. — Видимо, я просто отвык… «Кто знает, успеешь ли привыкнуть!» — с горькой усмешкой подумала я. — Надеюсь, успею, — вполне серьезно ответил Финдо, видимо, поняв, что веселье сейчас не к месту. «Неужели я уже настолько себя не контролирую, что думаю открыто? Надо бы взять себя в руки, а то мало ли, еще не то узнает…» «Ага, про Моринготто, например, — ехидничал внутренний голос, — напугаешь только мальчика». — Не бойся, про Моринготто мне уже Руссандол рассказал, вкратце, правда, — все же чуть улыбнулся Финдекано моей неспособности контролировать разум. — Ты давно мысли читать умеешь? — я сложила руки на груди. Мало мне проблем, так еще и это. Я начинала злиться и на себя, и на брата, и на отца, который меня довел до падения мысленного барьера… — Ладно, — еще раз быстро осмотрев меня, решил Финдо, — пойдем лучше пройдемся, тебе бы успокоиться. «Да, пора бы уже успокоиться», — думала я, бредя вслед за братом по дорожке вглубь сада. Вдоль дорожки были наспех натыканы феанаровы лампы, воспоминание о которых будет еще долго вызывать у меня неприятные ассоциации. «Эх, как, наверное, здорово быть непохожим на Феанаро!» — я с завистью взглянула на Финдекано. Он свободен от той бешености, той огненной жгучей бури, либо ранящей окружающих, либо выжигающей изнутри своего хозяина. Это проклятье так или иначе присутствовало во всех детях Пламенного Духа, проявлялось реже или чаще, заглушаемое разумом или поджигаемое чувствами, но не уходящее. А Финдо чист. Конечно, и у них род не с самым спокойным нравом, но что сравнится с Огнем. Финдекано не докучал пустой болтовней, и до скамейки под раскидистой липой мы дошли в полном молчании. И только когда он пригласил меня сесть, я очнулась от раздумий и заметила, что вокруг едва ли можно было что-то различить из-за темноты. — Здесь слишком темно! Давай лучше пойдем туда, где посветлее, — мне все еще казалось, что в воздухе осталась частичка той жуткой удушающей тьмы. Кузен не удивился, не начал приставать с расспросами о моей внезапной боязни темноты, лишь кивнул и повел меня на освещенную аллею. Я молча поблагодарила его за понимание. Этой чуткостью и внимательностью они были схожи с Майтимо, и я понимала, почему эти двое так крепко сдружились. Синие светильники заботливые нолдор успели прикрутить к деревьям в королевском саду. Королевском!.. Над темными кронами деревьев светили высокие яркие звезды. Что это за Аман без света? Словно Эндорэ… При воспоминании о чудесной поездке на Балар и прекрасном светящемся озере на душе стало легче и спокойнее. Тебе же было скучно сидеть в крепости. Ты же хотела перемен. Ну вот получила. Но ничего, изменения — это всегда сложно. Образуется. Я глубоко вздохнула и с облегчением заметила, что теперь никто больше не комментирует мои мысли. — Ты был на Ойолоссэ, когда Древа погасли? — я наконец обратилась к кузену, любовавшемуся созвездиями Варды. — Да, у самых чертогов владык. Мы все видели сверху: как Древа мерцали, как земля погружалась в темноту, как черная туча взлетела из этой темноты и понеслась прочь, а за ней Вала Оромэ и Вала Тулкас погоней… Было так пусто. Будто со светом ушло всё. Я пыталась найти отголоски чувств Финдекано в собственных воспоминаниях, но не находила. Все было наоборот. — А мне кажется, стало слишком много всего. Может, у вас и было пусто, но к нам пришло столько, что пространство с трудом вмещало эту огромную гниль и искажалось. Да, кажется, так и было. Воздух был переполнен криком, тело — кровью, разум— страхом. — Вы испугались? — Сначала как будто нет: были обескуражены… Даже потом страха не было. Было грустно, пусто, как я уже сказал, но страха, нет, не было. С нами были Валар, чего нам было бояться. — Ну да… — я задумалась. А ведь правда. Мне, наверное, было так страшно, потому что рядом не было могущественных защитников (хотя и не сумевших противостоять Моринготто). Мы были одни, потерянная группка среди серых холмов. С остальными была сила, а с нами? Неужели совсем никого? — Мне Майтимо рассказал, что там у вас было, — сочувственно проговорил Отважный. — Разве поймешь со слов! - я вспомнила уверенность отца, что он «все себе может представить» по рассказам. - Но Нельо молодец: всех вывел, спас… Не всех. Кто за жизнь боялся и цеплялся, тех вывел. — Да, не всех… — Финдекано опустил взгляд. — Как ты? Отец убивается. — Мой тоже сам не свой, никогда его таким не видел. Я с каким-то облегчением заметила, что в голосе кузена нет слез, и звучит он не слишком несчастно. — Ты видел тело? — Видел, — твердость голоса начала изменять стойкому Финдекано. — Я тоже хочу увидеть, что они могли сделать к королем. — Зрелище… А если хочешь, пойдем. Все равно привели бы, — и Финдо, видящий в полумраке определенно лучше, чем я, повел меня через темные кусты прочь из сада. В Доме Финвэ среди белых мраморных колонн, белых стен, белого пола и потолка на длинном белом мраморном постаменте лежал первый король нолдор на красном бархате в красно-черных одеждах. Яркое кровавое пятно посреди зала. Разве это его цвет? Нет, так мог бы лежать его старший сын, не дай Эру, но Финвэ… Ему бы белое и синее и серебро вместо золота. Но никто не тронет, не посмеет тронуть его одеяния. И будет лежать король нолдор в чужих цветах, убитый чужими руками. Убитый. Омытый, спокойный лицом, он выглядел спящим. Точнее, выглядел бы спящим, если бы не покореженная грудь и спина, не изломанные ребра, плохо держащие форму, не запекшаяся в крови ткань, не погнутое плечо и фиолетовый синяк на шее. Видимо, после нескольких слов Моринготто взял короля за горло и швырнул о камни. Лицо почти не пострадало только чудом, и от этого, снежно-белое, смотрелось очень неестественно. Словно сломанная кукла с белоснежным фарфоровым личиком. Только личико да тряпки и остаются от куклы, если ее бросают оземь. И вся изломанная лежит эта кукла. А ведь мгновение назад была еще цела. Так и я смотрела на спокойное, бесстрастное лицо деда, ждала, что он вот-вот откроет глаза. Но какому феа захочется возвращаться в такое испорченное хроа? Теперь только тело и покажет народу, что стало с его героем. Рядом с мужем, не отходя, стояла Индис, почти такая же бледная, как Финвэ. Мы с Финдекано стояли, почти завороженно глядя на тело, все еще толком не понимая, что произошло. Мы не знали смерти. Индис знала из Эндорэ, но ей, кажется, это сейчас не помогало. То и дело в зал входили и из зала выходили эльфы. Подходя к постаменту, они кланялись, шептали что-то, некоторые плакали и уходили. — Как же все-таки мог Моринготто?.. — я все не могла принять то, что Мелькор был способен дойти до такого. Опуститься до убийства, до кражи… Просто швырнул о камни, сломал, втоптал в землю. Он ведь был прекрасным созданием Эру, да и должен был обдумать свои первые ужасные поступки. А Нельо-то ведь видел Финвэ после самой смерти, со всей кровью, может, даже еще теплой… Как все это могли допустить Валар, Эру? Я знала, идя во дворец, что зрелище будет не из легких. Но пугало оно не изуродованным под одеждами телом, а спокойным лицом. Да и пугало ли? Я не испытывала ужаса или жуткой скорби, но не понимала, что же это? Как все это? Я вдруг подумала: а ведь он сейчас в покое, со своей любимой Мириэль. Интересно, уйдет ли вслед за ним Индис? И что будет с Чертогами, когда там встретятся две жены Финвэ? А ему-то, наверное, сейчас куда лучше, чем отцу и даже Индис… Так что же все так печальны? Зачем оплакивают того, кому сейчас должно быть хорошо? Должно быть… Я никогда не была близка с дедом. Меня научили его уважать и думать, что я его люблю. Но, видимо, я все же его не любила или любила слишком мало. Вот Феанаро любил, а я что? И при виде Пламенного Духа, потерявшего вместе с отцом и сильмариллами часть своего теплого света, мне становилось больнее, чем при мысли, что Финвэ я больше не увижу. — Всех спас, всех… — услышала я сквозь мысли шепот Индис. — Мой храбрый, мой верный... Всех вывел, один остался… Только слушая слова Индис, я поняла, чего еще не чувствовала, подобно скорби, как остальные, — благодарности. Спас народ, спас внуков, хорошо. Но я спасалась без тебя, ты пожертвовал собой, но не для меня, мне это не помогло. Ты умер, причинив боль отцу, народу, даже Индис. А я хоть ничего и не спасла, но выжила, и никого не расстроила своей смертью. Это мое достижение, незаметное, если не знать, но не менее значимое… А, может, менее? Стал б отец так убиваться, если бы тут лежало мое тело? — Пойдем, — голос Финдекано вывел меня из раздумий. Кузену пришлось потянуть меня за руку, потому что сегодня я целый день пребывала только в своих мыслях. Я ничего не сказала Индис и, при всей моей неприязни к ней, чувствовала необходимость хоть как-то утешить ее, но не знала, что именно стоит говорить, а Финдо не дал мне подумать. — Я сама, — я вырвала руку. — Куда мы идем? Отважный хотел было ответить, но в дверях мы столкнулись с Тарнионом, сразу набросившимся на меня. — Принцесса, как хорошо, что все обошлось! — конюх говорил быстро, вполголоса, но очень эмоционально. — Я уж думал, из-за того, что оставил тебя тогда, ты и не выберешься… — Все хорошо, Тарнион, тебе не следует об этом беспокоиться, — я не хотела, чтобы сейчас опять начались расспросы, и закончила разговор. — Выходит, Финвэ не один в замке до последнего оставался, — Финдекано быстро подобрался к разгадке. — Ой, да ты все понял. Только это была случайность, — я помолчала, затем тяжело вздохнула. — И не говори, пожалуйста, никому. — Про то, что это была случайность? — Отважный улыбнулся уголками губ. Но в его взгляде блеснуло нечто вроде уважения, и с тех пор относиться он ко мне стал серьезнее и доверительнее, что, конечно же, не могло не польстить моему самолюбию. И я была рада, что кто-то оценил мой поступок. Возможно, он даже был не совсем напрасным. Только вот отцу-то это не помогло. ____________________________ Использовались: Аннахель Гваэт — «ФЕАНОР» Фэалиндэ — «Воля Валар» Строки собственного сочинительства