Как сильмариллы все изменили

Прекрасный трёхмачтовый фрегат как щепку болтало по морю. Болтало так, что вода то и дело заливала палубу. Совершенно черное с яркими белыми гребнями взбешенное море скалилось из темноты, шипело. Если в Альквалондэ было еще возможно разглядеть все вплоть до названия кораблей, то в море было темно абсолютно, лишь заревом отливало небо над Гаванью. Наше судно казалось крошечным огоньком в бескрайнем буйстве стихии, словно упавшая звезда, перепутавшая воду с небом. Да по небу сейчас было бы проще проплыть, Эру! То, что мы вообще отошли от берега, можно посчитать лишь чудом или великой милостью Ульмо. Так случилось, что весь экипаж нашего судна оставляли в основном эльдар, которым прежде не приходилось править судном, дети и лошади, поэтому управление кораблем осуществлять было крайне сложно. Телери все еще отчаянно пытались помешать выходу своего детища из гавани, и начинающее бушевать море было на их стороне. Лоцмана, который бы вывел судно из порта, у нас тоже не было. Но, несмотря на критическую ситуацию, мы с Турко на удивление хорошо сработались. Раньше я не думала, что мы с третьим старшим братом так похожи. Но сейчас мы понимали друг друга с полуслова и полувзгляда, ни разу не разошлись во мнении относительно распределения обязанностей и лучшего курса. Опять же, к моему удивлению, Тьелькормо рассуждал очень здраво и отбросил в сторону свои спорщические замашки. Турко в свою очередь думал то же самое обо мне. Интересно, заставило ли нас увиденное повзрослеть так быстро или это всего лишь влияние потрясения? Отправив раненого Финдо в каюту, я стояла на капитанском мостике рядом с капитаном Туркафинвэ. Но ни он, ни его первый помощник — я — не были достаточно сведущи в швартовке и отчаливании, чтобы выход из гавани нам дался легко. Благодаря жажде приключений путешествий Феанаро, мы неплохо разбирались в управлении и оснастке, но рядом всегда было надежное плечо отца или Нельо, были знающие свое дело лоцман и матросы… Теперь же нам никто не мог подсказать, и приходилось напрягать изо всех сил память и действовать на свой (и чужой) страх и риск. Отец всегда говорил: «На корабле должен быть порядок». Как быть порядку, когда ни один из штурманов не может принять самостоятельного решения, боцман практически не имеет опыта управления, а матросы в большинстве своем — тирионские девы? Тем не менее, эти девы, стиснув зубы, тянули канаты; надрываясь и бледнея, боцман командовал новоиспеченными матросами; а капитан, совещаясь с помощником, отдавал приказы. И, видимо, уважая наши старания, море позволило нам отчалить. Самое сложное, как считается среди мореходов, было позади, но стоило нам отойти от берега, шторм разыгрался не на шутку. Рулевой, крепкий подмастерье кузнеца, еле держал штурвал. Я знала, что сердце Тьелькормо разрывалось, когда сквозь грохот волн и гром до нас доносилось жалобное ржание из трюма, но он не рисковал оставлять свой пост, несмотря на то, что на его виске красовалась ссадина, а все тело наверняка было покрыто царапинами и синяками. И стоял он, иногда опираясь рукой на борт, чтобы не упасть. — Иди, успокой лошадей, а то они совсем с ума сойдут, — не в силах смотреть на страдания брата, предложила я. — Я справлюсь пока сама. — А курс?.. — Выберу на север, иди. Турко окинул меня взглядом, оценивая. — В таком случае, вахту сдал, — почти с детской неуместной торжественностью наконец проговорил Тьелькормо. — Вахту принял, — я натянуто улыбнулась, но тут же сдвинув брови, сосредоточила внимание на звездном небе. На север… Отец хочет пересечь море в узком месте, поэтому пока будем идти вдоль берега. Найдя взглядом Валакирку — Серп Валар, я проследила путь, указываемый ковшом созвездия. Команда «лево руля». И все бы ничего, но вот только море, а точнее, похоже, Оссэ, решил во что бы ни стало помешать нам, поэтому новая волна, ударив в борт, еще сильнее развернула нас вправо. Я сделала несколько попыток выровнять курс, но море словно назло взбесилось сильнее, разворачивая нас и заливая водой палубу. Я, закусив губу и хмурясь все сильнее, упрямо вспоминала, что нужно делать в таких случаях. Был бы на корабле хоть один опытный мореход! Быстро уставшие с непривычки эльфийки-матросы еле передвигались, будучи иногда по пояс в ледяной воде, канаты они привязывали некрепко и слишком медленно и с каждой минутой выбивались из сил все больше. Шторм же не унимался. Иногда мне казалось, что в его гуле я слышу чей-то злорадный смех. Уже скоро, смотря на все это безобразие, я была близка к отчаянию, но не смела выказать свои чувства: командир должен быть сильным. И всё же… И всё же это море нарочно! Оно слышит мои команды и делает так, чтобы все было наоборот! Это все зараза Оссэ! Оссэ… — Оссэ, — очень тихо прошептала я, — ты ведь меня слышишь; это ты мне мешаешь! Хочешь нас погубить? Хочешь мстить безвинным детям и животным за тот ужас, который свершился в Гавани? — из-за злобы голос становился громче. — Я слышу твой смех в шторме. Посмотри, до чего ты доводишь этих женщин! Послушай, как плачут в каюте дети, как стонут раненные! А тебе все мало! По-твоему, недостаточно эльдар сегодня ушли в Мандос? Ответом мне были черные водяные кони с гребнями-гривами, которые вбежали на палубу с громким ржанием и, клацая зубами, разбились пеной, унося в море нолдиэ, кажется, дочку маминой подруги. Кто-то ринулся было за ней, но темные волны сомкнулись над ее головой мгновенно и беспросветно. Кони утащили на дно. Нет, майа несчастный, я не дам тебе убивать тех, за кого я в ответе! Гнев и ярость во мне поднимались с такой силой, что, будь я до сих пор в Альквалондэ, наверное, смогла бы убить. — Оссэ! — заорала я в море. Боковым зрением я заметила, как рулевой удивленно покосился на меня. — Поднять штормовые леера! Матросов привязать тросами к мачтам! И в этот раз майа не удостоил меня ответом. Дрожащими от холода или переизбытка чувств руками я обвязалась тросом и прикрепила его к рулевому колесу. Глаза защипало то ли от соленых брызг и ветра, то ли от слез. Быстро вытерев их, я еще раз подняла взгляд на звездное небо, с запада затягивающееся тучами. Никогда еще оно не казалось мне таким холодным и таким далеким. Может, Гилтониэль тоже против нас? Перепутает сейчас созвездия… Даже если так… Араман должен быть по левому борту, а сейчас он сзади. Эй, Оссэ, несешь нас умирать в Эндорэ, куда мы так стремились? Может, если давать команды по осанвэ, он не сразу услышит и помешает? Тяжеловато будет постоянно поддерживать связь с малознакомыми эльдар. Рулевой, боцман, впередсмотрящий… Ветер слишком сильный, придется идти по волне. Боцман, надрываясь, отдал команду. А посиневшие от холода и усталости тирионские девы тянули и перевязывали канаты, однако, не сдаваясь. Характерный деревянный скрип сопровождал их действия: фрегат начинал поворачивать. Сильный западный ветер гнал высокую волну точно на восток, и нам надо было идти быстрее волны в том же направлении, чтобы не пойти ко дну. Ветер свистел в оставшихся парусах: мы разгонялись. Мое лицо озарила победоносная улыбка, но каждое мгновение я ждала ответного удара майа. А вдруг можно попросить о помощи Эонвэ? Ведь ему подвластны ветра. Он ведь совсем недавно теплом овевал нас в поле. Но… Попросить о помощи мятежникам? Умолять его сжалиться? Ну уж нет! «Кена, попроси Уинен утихомирить своего мужа», — ясно и четко прозвучал в моем сознании голос Финдекано. Что ж, Уинен не посланник Манвэ, к ней можно обратиться. Но захочет ли она меня слушать? «Уинен, не дай Оссэ погубить безвинных! Не дай пучине поглотить нас!» Ветер и не думал стихать, и я снова отчетливо услышала в буре злой смех. «Финдо, она не слышит! Мне одной не хватает сил!» — кузен должен был почувствовать мое отчаянье. «Открой сознание больше. Я мало чем сейчас могу помочь, мой голос будет недостаточно громким, но если хотя бы вы с Турко будете проводниками моей песни, то Уинен должна нас услышать». «Песни, говоришь? Мальчик-телеро с тобой? Он знает какую-нибудь песню морским духам?» «Линквиамар здесь. Что вы поете, чтобы море вам благоволило?» — спросил кузен, обращаясь к спасенному ребенку. «Похоже, Финдо, мальчик поладил только с тобой: я его слышу слишком слабо», — я поморщилась от боли в висках: слишком много разумов сейчас были мне открыты. Голова начала кружиться от десятков чужих расплывчатых мыслей. Зачем думать столько всего одновременно? Вдруг разум словно застлал туман, грохот волн и вой ветра стал тише, и сквозь эту тишину стал пробиваться тонкий голосок, поющий старую морскую песенку: — Ой, ты море, море синее, Море синее, да соленое… Словно показывая, что оно нас слышит, море вспенилось и забурлило. Ничего, мы заставим себя выслушать! Я напрягла все силы и сосредоточилась на песне. — Море в каждом из нас единое, Море, ветром ночным распаленное. Голос раненого Финдекано, читающего строки и мотив в памяти спасенного нами ребенка, звучал необычайно звонко и чисто. Он упражнялся с Инголдо, пока нас не было? — Ай волна, ты, волна зеленая, Ты не бейся, не буйствуй с ветрами. В противовес нашей просьбе волна еще выросла, поднявшись вверх. — Мы водою и солью вскормленные, Дети моря и звезд светлые. Ладно, песня на телерине от имени телери, с ее применимостью к нам можно поспорить, но ведь мы такие же эльдар, мы тоже любим море и свет звезд, нам тоже хочется жить в конце концов! — Не неси, ой ты, ветр яростный, Нам погибель, не будь смертию. Реи жалобно заскрипели под новым порывом безжалостного восточного ветра. — Успокой ты, о Уинен Ясная, Оссэ злобу и шторм-круговертию. Уинен, Уинен… Уинен, чтоб тебя! — Дай нам ветра, Эонвэ, попутного, Дайте света, о звезды, чистого! Не губи ты, о море, путников, Гладью стань ты вновь серебристою. Для майар наша песня должна была звучать очень громко, но неужели они все-таки не станут внимать нашим мольбам?.. Я не успела закончить поток гневных мыслей, как громкие крики привлекли мое внимание. На палубе новоиспеченные матросы в страхе звали меня и показывали пальцами куда-то за корму. Гигантская волна, которая неслась за нами, начала менять очертания: сначала она изнутри озарилась светом, будто забрала в себя тысячи звездочек с неба, затем вытянулась вверх, зависла, по поверхности поплыли светящиеся зеленые нити водорослей. Сквозь светлую толщу воды стали видны силуэты рыб и тварей морских. И вдруг в волне вспыхнули два синих огонька-глаза, вырисовалось лианами подводных растений изящным контуром лицо, нахмуренные брови. Уинен предстала перед обомлевшими мореходами во всех красе и величии. Несмотря на грозный вид, ей можно было залюбоваться, — прекрасная и спокойная царица морских глубин. Только вот почему огни глаз такие холодные? Почему ветер, рвущий паруса, не стихает? Почему я все еще слышу сквозь бурю смех? Я снова вглядываюсь во владычицу морей. Нет, эти звуки определенно издает она, а не Оссэ. Да и смех ли это? Непохоже, чтобы майа злорадствовала. Она плачет? Плачет. О чем ты плачешь, Уинен? «О загубленных телери-мореходах», — звучит в разуме каждого эльфа на корабле ее печальный, повторяющийся многократным эхом голос. Помимо ее слов, заглушающих остальные голоса, я слышу неясный шепот ощущений и мыслей моих братьев по несчастью: Не губи нас. — Смерти. — Погибшие. — Воля черная. — Прости. — Прости. — Прости. — Не убей. — Проклятье на голову. — Смерть, смерть. — Нельзя. — Валар… Мне хочется заткнуть уши, лишь бы не слышать страхов виноватых и невиновных, уже наступившего у кого-то раскаяния. Эру, даже я ничего не могу разобрать в этой каше! «Помолчите, я себя не слышу! — прикрикнула я на своих подопечных. — Госпожа морей, нам понятна твоя скорбь, у самих на сердце камень. Никогда не смоют воды твои крови в Гавани и память деяний детей Илуватара. Но страдал не только морской народ: множество нолдор сегодня отправились в Мандос. Не губи нас, довольно смертей для одного дня! Твои слезы и боль не излечат нанесенные раны, лишь нанесут новые… Прошу, не топи корабли, не увеличивай жертвы невинных и… даже виноватых!» Мольба погибающих дошла до сердца Уинен, если она таковое имело, но вдруг перестать скорбеть она не могла. И даже Валар не могли ей запретить или помешать. Если бы Оссэ смог успокоить ее так же, как она успокаивает его бури! Кстати, надо будет извиниться перед Оссэ за то, что свалили на него вину за шторм. А то обидится и устроит новую… Мои слова должны были звучать вполне искренне. Дело было даже не в конкретно моем страхе смерти, но я как представлю, что Финдо или Турко захлебываются водой и отправляются в Мандос, и кто знает, когда мы вновь окажемся в этом мире, или как отец или братья узнают, что мы погибли… Мне сразу хочется жить и уберечь от гибели наше судно. И Уинен, громко взвыв, опрокинула огромную волну в море. С грохотом и сотней сотен брызг, рождая новые волны, но уже не такие большие, ее волна исчезла с поверхности моря. Я услышала, как многие вздохнули с облегчением. Но всё же новая волна подошла к нам и опрокинулась на ют, последним сильным порывом заливая все судно. Но вода ушла в море, эльфы на палубе и корме были тросами привязаны к рулевому колесу или мачтам, поэтому эта волна не причинила нам серьезных повреждений, разве что ледяная вода промочила до нитки. — Ура! — огласил судно радостный победоносный крик. Я вымученно улыбнулась, закрывая разум. Ох, как же устаешь от постоянной поддержки связи. Нас еще поболтало на крупных волнах, но ни одна уже не представляла угрозу, и измученные новоиспеченные мореходы смогли наконец немного расслабиться. Даже небо посветлело, тучи разошлись. По другую сторону огромной волны тоже находились корабли, и теперь, когда нас не разделяли водяные стены, мы смогли увидеть друг друга: то тут, то там на черной, все еще штормящей воде виднелись огоньки. К моему облегчению и счастью, их оказалось не так уж мало. Но кто знает, сколько уже потерпели крушение? Стоять всю вахту совершенно мокрыми под сильным ветром — верный путь простудиться и ослабеть. Поэтому я пересилила себя и свою «капитанскую гордость» и обратилась за помощью к Турко. Пока я и мои подчиненные страдали, Турко успел немного отдохнуть, насколько это было возможно в условиях сильнейшей качки, его подлечили крепленое вино и заботливые целительницы, которые всё же нашлись, и он с готовностью согласился сменить меня. Немного помятый и позеленевший, но вполне довольный тем, что остался в живых, брат показался на капитанском мостике. — Команду матросов и рулевого нужно сменить, отпусти отдохнуть боцмана, назначь у матросов старшего… — наставляла я Тьелькормо. — Справлюсь, справлюсь, — нетерпеливо отмахивался брат и подталкивал меня к лестнице в каюты. — Ты молодец, вся в меня! А теперь все, иди, отдохни! И переоденься, а то простудишься!.. И зайди к целительницам!.. И к Финдо загляни! — Тоже мне, мамочка, — проворчала я, но так, чтобы Турко не услышал. Все-таки его забота выглядит очень мило. Спустившись к каютам, я столкнулась с проворной эльфийкой, которая тут же засуетилась вокруг меня, стаскивая с меня мокрую одежду чуть ли не в коридоре. Турко расщедрился до того, что мне отдал капитанскую каюту. Что ж, в некотором роде благодаря мне мы остались живы, так что я вполне этого заслуживаю. Но стоило нолдиэ, проскользнувшей вперед меня, чтобы открыть дверь, как она уткнулась во что-то большое и лохматое, беспокойно ерзающее и жалобно скулящее. — Хуан? — я удивленно подняла брови, увидев пса. — Ты-то что здесь делаешь? Что, испугался шторма, но слишком благороден, чтобы сидеть с лошадьми в трюме? Мне нравилось подтрунивать над ним, потому что он обычно смущался, и, как это проявлялось у ему подобных, странно фыркал, ерзал, опускал стыдливо морду и уши, иногда закрываясь лапой. Хуана сразу хотелось обнимать и гладить, и плевать, что он вонял мокрой псиной на всю каюту. Эльфийка неодобрительно покосилась на него, но ничего не сказала. Поставив на стол фонарь, провела меня к деревянным дверцам в противоположной стене. За дверцами скрывался капитанский гардероб - шкафчик с зеркалом на внутренней стороне двери. Богатство составляли несколько пар запасных штанов, чистые рубашки, теплая меховая жилетка и еще какая-то другая мелкая утварь вроде запасных светильников-кристаллов, комплекта постельного белья, щетки для обуви… Вот времена были - щетка для обуви! Не дав мне толком ничего рассмотреть, эльфийка всучила мне простую рубашку и штаны, эту самую меховую жилетку и откуда-то достала теплые шерстяные носки. Вся одежда приятно пахла чистотой. Пока я переодевалась, нолдиэ успела застелить постель, и даже взволнованный Хуан не смог ей помешать быстро справиться со всеми обязанностями. — Ложись, госпожа, я сейчас тебе принесу выпить отвара… Ни сил, ни желания спорить, а тем более узнавать, какой отвар, зачем он мне нужен, у меня не было. Поэтому я просто кивнула и завалилась на кровать. К счастью, к моему огромному счастью, я успела устать телом настолько, что, оказавшись в постели и почувствовав у себя под боком теплого Хуана, тут же уснула, не успев достаточно осмыслить и выстрадать события долгого дня. Несмотря на то, что спать мне очень хотелось, спала я беспокойно. Мне снилась какая-то неразбериха, которая ужасно меня утомляла и заставляла просыпаться и потом снова проваливаться в короткий беспокойный сон. То в Альквалондэ заливает огромная волна-Уинен, потому что не хочет, чтобы квенди друг друга убивали, и поэтому уничтожает всех, то вдруг вместо Уинен в волне лицо Мелькора, отца или какая-нибудь сцена схватки. Вот над всей Гаванью нависла волна, а в ней я вижу как будто чужими глазами картину, как втородомец убивает себя мечом в моей руке. Я отворачиваюсь, закрываю голову руками, но тут же с криком отрываю их от лица: они перепачканы почему-то холодной кровью, стекающей с пальцем как холодная морская вода. «Но я же не убивала, на моих руках не должно быть крови», — протестует сознание, и кровь сворачивается в маленький шарик, который дал мне отец. Шар взрывается в моих руках, и я падаю вниз, на каменную пристань и разбиваюсь. Как тот несчастный друг Морьо. Вдруг я посреди бушующего моря, холодная вода не дает двинуть ни пальцем в первые же мгновения, и я прикладываю все силы, чтобы не пойти ко дну. Бушует ветер, и я чувствую на себе печальный взгляд Эонвэ. Оглядываюсь по сторонам и под толщей воды ясно вижу лица уже утонувших: отец, Финдо, Турко, Нэрвен, Турукано, Курво, тирионские нолдор, даже не поддержавшие мятеж отца, множество телери с серебристыми волосами… Все они уже мертвы и идут ко дну, в чёрную бездну. Мне хочется кричать и плакать, но вместо меня кричит, зовя мать, спасенный нами Линквиамар. Я просыпаюсь и с трудом осознаю, что все это мне привиделось. Корабль мерно качает, и сквозь явь я снова вижу картинки-сны… Звуки реальности и сновидения смешиваются. Где волны и ветер? Там или здесь? И я где? Телом я чувствую, как беспокойно ерзает и тычет в меня носом Хуан, но сознанием уже проваливаюсь в новый сон. Вот я на суше, дома. Свет Лаурелина, непривычно яркий, заливает улицы Тириона. Мы с Илитаром сидим на скамейке и болтаем. Кажется, он снова рассказывает мне историю своей семьи, отвернувшись от меня. Дойдя до конца, он вдруг поворачивается и с невыразимыми печалью и тоской в глазах говорит: — В Эндорэ орка не убили, потому что эльфом когда-то был, а в благословенном Амане убивают квенди! — Илитар встает и уходит в свет улицы, я пытаюсь ему кричать, доказать сама не знаю что, а вместо него на скамейке со мной уже оказывается Финдекано. У него откуда-то лира Инголдо… Он начинает петь о вечном свете Лаурелина, а я говорю ему, что Древа уничтожены. Кузен не обращает внимания на мои слова. Теперь он поет о прекрасном спокойном море под звездами, нашу скамейку начинает качать на волнах, так мерно: вверх, вниз, вверх, вниз… Я кладу голову брату на плечо и засыпаю во сне. И мне снится обиженный на меня Оссэ, который пускает мне в лицо фонтанчики воды, все лицо уже мокрое, фу! Ну извинюсь я перед тобой, извинюсь! И я опять просыпаюсь. Интересно, я проснулась во сне или уже наяву? Лицо мокрое… — Вот рауко, Хуан! И пес ответил мне на чистом квенья: — Алассэ, проснись, открой уже глаза! Какой я Хуан? Я открываю глаза. «Ну и чем не Хуан», — моя первая мысль. А потом взгляд фокусируется на сидящей на краю кровати фигуре со стаканом воды в руке. — Финдекано! Это ты в меня брызгал?.. А где твоя лира?.. И скамейка? — я непонимающе оглядываюсь. — Да уж… — по скептическому тону кузена я понимаю, что что-то не так. — Ну спасибо, что вообще узнала! Держи, выпей, — Нолофинвион взял с тумбочки склянку с остывшим отваром и подал мне. Пахучий и горький. Я поморщилась, но по телу сразу прокатилась волна тепла, и дрожь немного утихла. — Почему ты не спишь? — первый нормальный вопрос, который пришел мне в голову. — Не спится. Турко сказал, что отпустил тебя, вот я и решил тебя проверить, и, видно, не зря. — А… А когда Турко на вахту заступил? И как же твоя нога? — Часа два назад, а нога нормально, мне ее помазали какой-то вонючей мазью, дали выпить какой-то отвар, и я теперь снова могу передвигаться. — Кто-нибудь сейчас вообще спит? — я нахмурилась, представив, до какого состояния сейчас доводили себя размышлениями те, на чьих руках была кровь. — Только те, кто не имеет сил бодрствовать, — невесело усмехнулся Нолофинвион. — Финдо, не надо… Дай себе хотя бы немного отдохнуть, попроси у целителей снотворное, не мучь себя хотя бы сейчас, когда мы еще в опасности. — Да мы теперь всегда будем в опасности. Пора привыкать. А насчет снотворного… Я… знаешь, я бы даже взял, но ведь оно не поможет. — По крайней мере, оно бы дало тебе отсрочку до того времени, пока… Нет, прости, прости. Не будет уже такого времени, ничто уже не поможет… да? Финдекано промолчал, сцепив дрожащие руки в замок и блуждая взглядом по деревянным стенам каюты, не в силах ни на чем остановить внимание. Мне защемило сердце от жалости. Ну за что же ему, такому доброму, такому честному и справедливому, подвернулись уже под самый конец те отчаянные моряки? Да ведь он теперь сломан внутри! Я села на колени и со спины обняла брата. Его била нервная дрожь. Самое время спеть ему песню, я ведь собиралась… — Резвя-а-атся кони на лугу на зелё-о-оном. Резвя-атся ко-о-ни, травы то-о-опчут… Простая мелодия оплетала, завораживала, и скоро дрожь Финдекано прошла, он молча смотрел на огонь в фонаре. Даже ветер стал тише, качка — меньше. Беспокойный Хуан тоже притих: он ведь все понимает. — А мой ко-онь всех резве-ей, а мой ко-онь всех резве-ей… Не все отчалили так благополучно, немногих услышала Уинен, единицы сохраняли присутствие духа. Феанаро сохранял. Он, на чьих руках было немало телеринской крови, все еще должен был как-то руководить огромной толпой нолдор. Он, чье сердце сжималось от страха неизвестности судьбы детей, должен был, как о них, заботиться о своем народе. Он собрал, кого мог, яростно защищая каждого эльфа Тириона, последний сел на корабль, последним отчалил. Глядя на удаляющуюся гавань и на темную воду, Феанаро уже знал, что в этом кошмаре, в этой звериной бойне обвинят его народ, его потомков и в первую очередь — его. И если даже нолдор Третьего Дома встали на защиту телери, не веря своему королю, то кто же поверит изгнанникам, руки которых запачканы кровью? Кровью запачканы и его руки, золотые руки, руки творца и созидателя… Конец его творениям, никогда не будет в них больше ни света, ни чистоты. В трех морских милях к северу от брига Феанаро на двухмачтовом фрегате, перевесившись через борт, извергал содержимое своего желудка Питьо. Тэльво, стоящий рядом, как старший, поддерживал брата, хотя его самого бил озноб. К востоку от них болтало на волнах корабль с рыжим капитаном Майтимо. Сейчас он был очень похож на отца. Те же нахмуренные брови, тот же стальной блеск в глазах, тот же громкий голос… Не зная ничего о своих младших, о своих друзьях, он все силы отдавал заботе о своих соотечественниках, и его судно, несмотря на сильный шторм, не поглотила морская пучина. Только самого Нельо объяла черная бездна самобичевания и ужаса от содеянного. Но страшно ему было не столько за себя, сколько за отца, который и так в последнее время много выстрадал, за Певца с его утончённой душой, за переживающего все в себе Морьо, за ворчуна Турко, который слишком близок к природе, чтобы не чувствовать противоестественность убийства таких же, как он, эльфов, за Курво, который так стремится быть похожим на отца, с головой кидается в любое дело, а потом долго терзается от угрызений все еще чуткой совести, за маленького сбитого с толку Тельпо, за честного и справедливого Финдо, но больше всего — за сестру и близнецов. В сознании Майтимо они все еще были детьми, еще слишком чувствительными, и старший сын Феанаро многое бы отдал, чтобы их детство и безоблачная юность протянулись как можно дольше. «Эру, хоть бы они все были живы! С их душевными ранами я как-нибудь справлюсь! Я сделаю что-нибудь, что угодно! Только… Пусть они будут живы!» — как молитву повторял про себя Нельо, отдавая приказы и защищая рукой глаза от соленых брызг. «Эру, хоть бы они все были живы! Я не могу их потерять!.. Не так скоро! Я за них в ответе. Что же я за отец такой буду? Илуватар…» — в то же время повторял про себя Феанаро, сжимая руки в кулаки и напрягая зрение, пытаясь разглядеть на утихавшем море огоньки-кораблики. «Оссэ, прости, что на тебя подумала», — вспомнив фонтанчики в лицо, я решила перестраховаться.