и плачу вашею слезой

Рауль и сам не замечает, как его глаза смыкаются. Открывает вновь - и не сразу понимает, где находится. Ничего не понимает, который час, где он, что случилось, что было сном, что явью, и особенно - какого черта рядом делает он. Вы, говорит, заснули у меня на коленях, виконт. Рауль и не помнит ничего из этого, последнее, что помнит – пришел, рядом присел... и все. Даже на грудь не принимал перед этим - откуда внезапное забвение, результат стресса, что ли? Не спал предыдущую ночь совсем – наверное, аукнулось. Не привык долго не спать, абсолютно не привык с самого детства. Даром, что не выспался – вскакивает моментально. Сон как рукой снимает. Сердце колотится с бешеной силой, мысли предательски тормозят, не дают сообразить что к чему. В невнятной панике Рауль оглядывается назад. Эрик сидит абсолютно спокойно, не сомкнув с тех пор глаз и почти не пошевелившись — отчего-то одно другому у него не мешало, а ведь прошел не один час. Сидит, отклонившись к стене, пользуясь ростом, смотрит на виконта, лукаво поблескивая глазом из-под маски. Щеки Рауля горят, в невольной предательской улыбке дергаются губы. Эрик улыбается в ответ, криво, несмело. Рауль еще не видел его искренней улыбки. Не злорадный смех, не горькая усмешка. Искренняя человеческая улыбка. Пусть кривая, пусть мешает злосчастная деформация, пусть. Сердце не обманешь. Выспались, надеюсь? Едва ли. Понимающе кивает, резким рывком вперед садится рядом, словно позабыв о позавчерашней ране. Рауль спросонья моргает часто-часто, трет то и дело глаза, пытается привести остатки сознания в чувство, встряхнуть себя изнутри. Эрик не отрывает внимательного взгляда. Рауль это знает - и специально делает вид, что не замечает. Ресницы у него длинные, темные, не под стать рыжеватым волосам и таким же рыжим бровям. Здесь темно, а от привыкшего к темноте взгляда все равно не ускользает, как по бледной розоватой коже рассыпаны мелкими крупицами веснушки. Рауль красивый. Когда-то Эрика кольнуло бы это под ребра, очень больно бы кольнуло, но не теперь. Столько лет наблюдать за такими, как Рауль, за теми, кому не страшны зеркала – и боль входит в привычку. Вечная, безутешная боль. Там, слева, под ребрами. Виконт словно чует это. Чувствует, как улыбка сползает с искривленных губ. Чувствует, как сердце его бьется неровно, вразнобой, ускоряя темп, чтобы потом снова замедлить. Незаметная, но все же неумолимая пляска смерти. Сердце однажды убьет его, нет никакого сомнения. Вопрос времени, и задача Рауля как того, кто искренне любит это измученное создание, отсрочить этот момент как можно дальше. Кофе сделать, виконт? Давайте. Подлить чего-нибудь? Да, лучше ликер, спасибо. Кофе он готовил божественно. Ну что Вы, право слово, поверьте, если сравнить с тем, как его делают на Востоке, вы бы плевались. Раулю невдомек как оно там, на Востоке. Не видел никогда, как над огненно-рыжей пустыней заходит солнце, делая ее совсем багровой, не видел, как в бархатном ночном небе крупными алмазами рассыпаны бесконечные звезды. Эрик когд-нибудь расскажет ему об этом как бы невзначай, просто так, между делом. Обыкновенные чудеса. Раулю и не снилось. А вот с тех пор, как услышит – будет сниться постоянно, и мысль, что они могли бы делить одни и те же сны, не могла не греть. Вот только Эрик на себя брал больше кошмары. Рауль впервые остался у него на ночь в тот день, когда уснул на коленях. Проснулся, выпил кофе, но спать не расхотел. Эрик усмехнулся. После Кристины он уже знал, что люди отчего-то привыкли спать долго, и дорожат сном, как высшей ценностью жизни, и спят в два, а то и в три раза больше его, даже если потом жалуются, что в сутках не сорок восемь часов. У Эрика свободного времени было чуть больше, чем очень много, а дольше шести часов спал редко. Просто как-то оно выходило само. Рауль заснул почти сразу. Эрик долго смотрел на точеный аристократический профиль, на изящно вытянутые волной волосы, разметавшиеся беспорядочно по подушке. Хоть причесывай или косу на ночь заплетай, чтобы ровно с утра легли, ведь сто процентов же будет смотреться в зеркало и возмущенно вполголоса ругаться. Что-то в нем было такое, что давало все основания это предполагать. Эрик заснул, но чуть позже – и совсем ненадолго. Он ведь помнит все. Помнит, как летят в него со всех сторон то камни, то еще что потяжелее да поувесистее, как он вжимается в ужасе в землю, становясь живой мишенью. Камни летят всюду, но целятся, конечно, в первую очередь в голову, набивают ему шишки под густыми черными волосами, собранными веревкой в вечный хвост. Невдомек, что так и убить ненароком можно, и в кого потом будут кидать? Он уже и не молится о том, чтобы не убили. Напротив, вот бы забрали его жалкую жизнь поскорее, можно болезненно, пусть взвоет на потеху толпе, пусть! но только чтобы больше никогда никаких мучений. Вознесется, станет еще одним крупным бриллиантом на небе, пусть кто-нибудь посмотрит снизу, смахнет слезу, ведь невозможно не заплакать, оказавшись ночью в пустыне и нечаянно взглянув наверх. Свистит кнут, опускается на раны. Камнем по затылку. Ни вскрика, ни сдавленного стона. Больно – а затем тишина, темнота. Помнит и как сам превращался в безжалостное чудовище – пусть не по своей воле, пусть ради спасения собственной шкуры, это все ерунда. Смягчающие обстоятельства никогда не отменяют вины. Он помнит каждую каплю крови на своих руках, заляпанных этой кровью по локти. Оно никогда не оставляет его, и если днем он может отвлечься, запихнуть это куда-то вглубь, далеко за подкорку, подключив все свои защитные механизмы, ночью от этого было никуда не деться. Хоть ты тресни, хоть ты себя самого преврати в мясо. Убийцу, как ни парадоксально, от греха избавит только могила. Просыпается, резко подскочив. Ошалелый взгляд бродит по стенам, по каменному потолку, мозг лихорадочно пытается сообразить, что к чему, что мы тут делаем, и главное, где это – тут? Где бархатные темные небеса, где алмазы? А их и нет и не будет. Он не вознесся, он стал жертвой очередного кошмара. Кошмары, которым давно потерял счет. Еще несколько лет назад. А жаль. Можно было бы справлять юбилеи. В тот раз Рауль и не проснулся. Слишком, должно быть, сильно измотался за последние пару дней. Эрик не то что не обиделся на его безмятежное равнодушие - наоборот, обрадовался. Пусть спит, беспечное существо. Эрик донесет свой крест один. Наутро оба молчат. Рауль делает вид, что ничего не заметил и не запомнил, что и в самом деле крепко спал. А не лежал с закрытыми глазами, вне себя от ужаса, оцепеневший и благодарный за это организму - меньше всего он хотел сейчас сталкиваться с ним взглядом, вообще видеть, еще, не дай бог, что-то говорить, потому что страшно молчать. Эрик тоже делает вид, что не замечает. В ответ. Раулю, конечно, пора наверх, на поверхность. Пора покинуть мир подземный - и вернуться в мир обыденный, земной. К своим земным пристрастиям и привычкам, к земной рутине, круговороту земных дел. Горько покидать подземелье - такое опасное, но такое родное. Ставшее родным всего за какие-то там ничтожные сутки. Конечно, дело не в самом подземелье - дело в нем. Эрик. Эрик. Ненавистное имя, ненавистное! Раньше - из ревности, сейчас - из-за непонятного, неопознанного чувства, поднимавшегося откуда-то изнутри и становящегося резко колом поперек горла и пищевода. Эрик. Вроде бы какое ему, виконту, дело, пусть хоть сгниет тут у себя на берегах грунтовых вод! а оставить его просто невозможно. И Рауль оттягивает этот момент, как может. Только поглядывает украдкой на часы. Думает, что украдкой. Вам, должно быть, уже пора, виконт. А как Вы... Как Вы... Ну так я ж не слепой. Рауль резко краснеет сквозь тонкую веснушчатую кожу, опускает стыдливо глаза. Я вернусь. Я обязательно вернусь. Не как она - я и вправду вернусь. Я верю Вам. Идите уже. Рауль несмело пятится, все ускоряя темп, переходит почти на бег. Все же и вправду спешил. Я вернусь, нет-нет, правда, честное виконтское! Смеется лишь в ответ. Я вернусь! Не сомневаюсь.