и плачу вашею слезой

Рауль вновь вернулся. На следующий день. Как и обещал ещё тогда. Эрик был не то чтобы рад. Нет, ждал, как собачка на коврике, и коль имел бы вдобавок ко всему остальному ещё и хвост, завилял бы невольно при встрече... но то была уже не радость. Рауль весь предыдущий день думал, что скажет при этой встрече. Каждое слово ему он привык взвешивать по несколько раз, отметая нещадно любой неудачный звук, и никогда, никогда не говорил без кома в горле. Парализующий страх слишком глубоко поселился в душе, уж и не выгнать – а прошло-то всего-навсего несколько дней. В этот же раз получивший небольшую отсрочку Рауль думал настолько долго, что ком в горле постепенно растворился, став совсем невесомым – и первое, что он сказал, когда механизм скрипнул и перед ним отворилась невидимая дверь в подземелье, было вовсе не банальное "добрый день". "Эрик." Ну вы только посмотрите. Какие мы серьезные. Эрик. Снимите маску. А того аж в дрожь бросает. Рауль-то радуется, небось, как несносный ребёнок. Шалость задумал – доводить до дрожи, и ладно бы в отместку... Чистое дитя. Улыбку внутрь давит, а она все равно наружу лезет. И злиться-то даже на него бесполезно. Нет. Сколько Вам ещё повторять, виконт. Нет и все. Но почему? Сколько отчаяния в тонком голосе. И интонация чисто ребяческая – этакая смесь наивности и нелепой обиды. Только обида эта вовсе не детская, какой кажется снаружи. И не пройдёт за пару минут от появившейся из-за чьей-то взрослой спины карамельки в яркой обертке. Между ними ощутимо росла крепкая стена. Но разве не этого он хотел? Пугать Вас не хочу. Привычная отмазка. Бессрочная индульгенция. Побочный эффект от природных насмешек. Отмахивается раздраженно, словно надеясь заткнуть назойливое существо – но разве виконта заткнешь? Особенно когда и занять его нечем, ведь такие, как он, не привыкли годами смотреть в стену. Моментально сойдёт с ума. И кого хочешь туда же сведёт. Я ничего не боюсь! Ребёнок, сущий ребёнок. В иных этот ребёнок живет глубоко внутри, а у этого, напротив – зрелого разума не сыскать, как нутро не скобли. Несносный. Совсем ничего? Эрик вдруг понял – с детьми так и надо, как с детьми. Не скоблить в попытках достучаться до прожитых лет. Затеял игру, малыш? Хорошо. Взрослый дядя Эрик поиграет с тобой. Ничего! Голосок-то дрожит, как бы ни старался сделать звонким. Крошечный рыцарь, выбегающий пешком из-под стола. Кривая сабля из картона. Карандашные пометки, отделяющие от клинка рукоять. Доблестный рыцарь Шаньи не может иметь страхов. Рауль и сам не заметил, как взмыл ввысь, оказавшись у Эрика на руках. Осознание, что он теперь беззащитно парит на высоте двух метров, пришло внезапно и остро – как выпущенная стрела, и вовсе не из самодельного карандашного арбалета. Высота моментально заставила голову виконта пойти кругом, от чего в ней всплыла самая дурацкая мысль – и это так он видит мир? Ничего себе. Почувствуй себя Призраком Оперы. Неплохая акция. Но он, пожалуй, уже насмотрелся. Вы похожи на испуганного хомячка. И снова выпущенная стрела – он... смеялся? Он смеялся! Смеялся из-под этой проклятой маски, из-за которой весь сыр-бор – как же Рауль ее ненавидел теперь, ненавидел в разы сильнее, чем тогда, когда мечтал сорвать... Да-да, именно на хомячка. Вот только хомячки в отличие от Вас высоты все-таки не боятся, виконт. Да не боюсь я! Меняешь правила, малыш? Эрику стоило лишь слегка подбросить эту легкую тушку в руках, перехватывая поудобнее, как в плечо впились острые и непривычно сильные пальцы. В Париже редко выпадал снег, Эрик редко выходил на улицы, эти события совпадали примерно никогда – однако он готов был поклясться, что парижский снег немногим отличался от побелевшего лица Шаньи. Аж веснушки все поблекли. Ему не идёт. Н-не... не роняйте меня!!! Да кому ты нужен... спокойно, спокойно, не брякни вслух. Держа на руках виконта, не стоит выпускать из них и собственное достоинство. Я что, по-Вашему, слабосильная девица? Конечно. Конечно, Эрик не уронит. Он скорее на пол швырнёт со всей дури. У него так принято. Волос Рауля даже хватит слегка на руку намотать – будто специально растил. Рауль сжал пальцы сильнее от единой только мысли. Спустите меня! Вы бы меня хоть отпустили для начала, виконт. Вцепились, как детёныш обезьянки. Растерянный хуже любого малыша и оскорбленный до глубины души виконт, при слове "обезьянка" зачем-то машинально кинувший жалобный взгляд в угол, где стояла злополучная шкатулка, даже не заметил, как оказался снова на ногах. Вот так-то вот. Вы не прошли проверку. Эрик смахивал с себя невидимые пылинки, даже не смотря на виконта. Словно и не чувствовал на себе одновременно благоговейный и обиженный взгляд. Взгляд, каким обладал на его памяти только взрослый ребёнок Рауль. Не пытайтесь обмануть себя, виконт. Не бывает людей без страхов. Маску он, конечно, снимет. Но не в этот раз. В этот раз он лишь замолчал. На весь день. Сбросил мгновенно с себя остатки игривой насмешки, и снова стал молчаливой тенью. Рауль не трогал его весь день - заперся в своей комнате и пусть заперся. У себя дома, в конце концов. Кто такой этот Рауль, его трогать? Виконт был в этом доме сродни прислуге, как бы дико ни было ему самому это осознавать. Взвалил на себя крест, от которого плевался бы еще за день до того, как впервые оказался в подземелье. А сейчас что? Напыщенную аристократию как рукой сняло. Он был готов верным псом кидаться под его ноги, и, как истинный пес, зализывать каждую рану, и ни за что, ни за что не решился бы нанести ему новых - ни малейшей царапины. От прежнего Рауля не осталось и следа. Рауль был снова по уши влюблен - и ненавидел себя за это. Одно занимало его разу - знает ли он? От Эрика, казалось, вообще ничего невозможно скрыть. Эрик - он же как рентген. Всех видит насквозь, всех просветит безжалостно теми лучами, что льются из его души и никак не находят нужного вектора. Эрик смотрел снисходительно, как на ребенка, Эрик лукавил, лишь делая вид. Рауль превращался постепенно в полнейшего параноика, и знал это, и не корил себя за это. Повод был. От Эрика действительно было невозможно что-либо укрыть. Нужен был лишь повод собраться с духом и сказать всю правду. Повод настиг его неожиданно, всего спустя пару часов после того, как эта мысль пришла ему в голову. Где-то снаружи уже давным-давно сгустились сумерки - часы били девять часов. Будете, виконт? Челюсть Рауля почти падает на пол, стоит ему увидеть целый стеллаж, заставленный бутылками темного стекла. Этикетки пестрят, от разнообразия рябит в глазах. В какой-то момент кажется, сейчас все дрогнет и обрушится со звоном, похоронив его под осколками и разбавив винные реки кровью. Оптическая иллюзия, самая обыкновенная. И сдавленный Эриков смех на фоне. Что же Вы стоите, выбирайте. Не бойтесь. Красное полусладкое, Испания. Тысячи три франков за бутылку. А у Вас, я посмотрю, виконт, губа-то не дура. Ну и хорошо. Все равно девать их больше некуда – спиваться одному под многометровым слоем земли можно чем угодно, хоть спирт водой разводи. Тут, конечно, повод поинтереснее. Рауль завороженно смотрит, как Эрик одним жестом вскрывает бутылку без всякого штопора, достает откуда-то – чуть ли не из-под стола, право слово! – два граненых бокала, разливает красиво и ровно, мастерски перевернув бутылку меж пальцев, как будто всю жизнь за барной стойкой отрабатывал. Бокалы хрустальные, резные, затейливые. Рауль такие только на витринах антикварных видел. Даже дома таких не было. Сейчас, наверное, почти и не производят таких – пресловутая тенденция стремления к безжалостному минимализму. Чистые, выверенные линии – ничего не цепляет глаз. А эти рассматривать хочется бесконечно. Рауль и рассматривает, вертя в руке. Вы пить-то будете, виконт? Да, конечно. Простите меня. Вечная привычка перед ним извиняться не минула и Рауля. Такой вот он, Эрик. Пугающий и нависающий сверху угрозой, даже с бокалом вина и лукавым взглядом из-под маски, которую Раулю снова слишком страшно попросить снять, как бы ни хотелось. Рауль не может оторвать глаз. Не может понять – как? как такое нечеловеческое создание живет, соседствует с ними, с простыми смертными, дышит одним воздухом, ходит порой даже по одной и той же земле? Как держит на этих острых костлявых плечах такую ношу – быть одновременно полубогом и дьявольским отродьем? В мире, где каждый из кожи вон готов лезть в попытке доказать свой уникальность, не так уж и просто всю жизнь доказывать, что ты - такой же, как и все. Та самая часть толпы. Безликая масса, из которой все так стремительно бегут прочь, тем самым все глубже себя туда загоняя, и в которую он, напротив, так стремился всегда попасть - но именно для него одного не нашлось места. Не вписался. Не прошел по форме. Отсеян на подходах. Эрик сидит и смотрит в вечность. Куда-то мимо и сквозь. Рауль же смотрит на него - потому что не может не смотреть, когда он рядом. И Эрик это точно знает. Виконт не выдерживает вспыхнувших изнутри чувств. Щеки пылают огнем, алкоголь, смешанный со страстью, ударяет в голову с невиданной силой. Подскакивает, ставя с громким стуком бокал на стол, оглядывается, смотрит безумно. Эрик, как по команде, замечает, мгновенно возвращается из вечности на землю - а казалось, давно ушел в себя и не видит ничего вокруг. Одно столкновение их взглядов – и Раулю хочется бежать. Я люблю Вас. Простая и заезженная фраза. Проверенная годами, нет, веками, нет, тысячелетиями! сколько уже было таких же, как он, Рауль, влюбленных дураков, клявшихся в светлых чувствах темным демоническим отродьям вроде таких, как Эрик. Демоническое отродье смотрит, как Рауль стыдливо выбегает прочь, едва сдерживая слезы, и, наверное, ругая себя. Не зная, что ругать-то вовсе не за что. Все он сделал правильнее некуда. Эрик бежит следом – но так и застывает в дверях, вновь столкнувшись взглядом с Раулем. Вы можете не верить мне, Эрик, но я не могу без Вас. Больше всего на свете желал бы я стать Вам другом, утешителем Вашим, скрасить каждую минуту Вашей печали, послав к чертям печали собственные, к самим чертям, где им и место! Верьте или нет, но мое сердце разрывается от сострадания, слезы льются из моих глаз каждый раз, стоит прослезиться Вам! И я не прошу Вас быть со мной, я прошу Вас об одном - позволить мне остаться с Вами! Эрик все так же стоит в дверях. Прислоняется задумчиво к косяку, схватившись пальцами за правую руку выше локтя. Привычка, уже успевшая укорениться за пару дней после ранения. Ни тени насмешки, один только лукавый, снисходительный взгляд из-под маски. Идите спать, виконт. Но Раулю нипочем - переводит дыхание и лишь распаляется сильней. Вы думаете, я пьян, да? Пьян и не ведаю что творю? Да, я пьян, и только пьяным я могу наконец сказать Вам это - и я счастлив быть сейчас пьяным! Удавите меня своими кошачьими кишками, вздерните как убийцу на площади, хоть распните меня - но я люблю Вас, Эрик, и любить буду долго и мучительно для нас обоих, хотите Вы того или нет! Эрик по-прежнему безмолвен. Как же хотелось в тот момент Раулю сорвать с него чертову маску, глушившую любой намек на эмоцию на его лице! Как никогда хотелось! Плевать, если бы и это не помогло - он не мог больше клясться в любви мертвому бессердечному фарфору. Вот сейчас пусть только приблизится - и будет моментально сорвана, хоть даже вместе с кожей, хоть даже лицо его будет в крови! Но стоит Эрику подойти не спеша к Раулю - он смиряется, опускает глаза, как провинившийся школьник. Дыхание частое-частое, неровное, сбивчивое, сердце колотится об ребра. По щеке катится предательская слеза в тот момент, когда Эрик осторожно целует его куда-то чуть выше лба, по самой линии роста медных волос. Нет, я серьезно. Ложитесь спать. Утра вечера мудренее, а сейчас мы оба говорим не столь за себя, сколь за крепкий винный градус внутри нас. Пойдемте, виконт. Хотите - снова рядом лягу. Хочу.