The risk I took was calculated, but man, am I bad at math

Возьми отпуск, говорил Намджун. Ты отдохнешь, говорил Намджун. Юнги смотрит на часы — половина двенадцатого ночи. Да, классно отдыхается, ничего не скажешь. За два дня отпуска — никакой работы, Юнги, слышишь, никакой, даже самой мелкой, просто лежи и ничего не делай! — Юнги успел сделать пару халтур, которые лежали недели три нетронутыми, посмотреть 4 фильма, и поспать целых 8 часов. До конца отпуска ещё 3 дня, и Юнги по рукам себя бьет, чтобы не написать Намджуну и не попроситься в студию. — Надо спать, — говорит он себе, разлочивая телефон. — Сейчас вот инстаграм проверю напоследок — и спать. Юнги живет с собой 28 лет и не понимает, как у него так мастерски получается обманывать себя каждый раз. Он зависает в инстаграме на полчаса, бессмысленно обновляя ленту — ничего нового там не появляется, кроме редких новых историй. Двенадцать ноль одна. — Ладно, — Юнги сползает с кровати, не выпуская телефон из рук. — Зубы почищу и спать. Зубы он чистит так же не отрываясь от телефона и обновления ленты, обещая себе, что вот — последний раз и всё. Последний раз приносит ему мигающую окантовку и надпись LIVE на аватарке Чана в общей ленте историй. Юнги жмёт на неё совсем без задней мысли. Пена стекает у него из уголка губ на подбородок, но Юнги не замечает. Кто его накрасил, думает он. Кто этот человек, как сказать ему, что он был неправ? — О, к нам присоединился Юнги-хён! — говорит Чан жизнерадостно, и Юнги всё-таки роняет щетку изо рта. — Привет, хён! — Пвивет, — шепелявит Юнги, откладывая телефон в сторону и выплевывая, наконец, пасту в раковину. Чан вещает что-то про новый трек, отвечает на вопросы стремительно прибывающих зрителей, смеётся; Юнги переодевается и укладывается в кровать, ни на секунду не блокируя телефон. — Я сейчас поставлю что-нибудь послушать, — говорит Чан, наклоняясь ближе к камере — наверняка у него за штативом стоит ноутбук. — Ммм, ну например, вот это! — Только бы не бессмысленная попса, — шепчет под нос Юнги и вздыхает, слыша первые ноты песни. — Бруно Марс, серьезно? Чан, видимо, серьезно, потому что он очень довольно смотрит в камеру, а потом, совершенно внезапно, начинает подпевать — высоко и чисто. Юнги неловко — он до этого видел, как Чан поет только в записи. Это тоже не лично, но уже ближе, чем нечеткая картинка на ютубе. Чан слегка фальшивит в конце припева, но выглядит от этого еще более реальным, как будто он сидит рядом и поёт для Юнги. — Дурость какая, — Юнги жмет на кнопку блока, лежит в тишине и темноте с минуту и разлочивает телефон снова. Слова Чана мешаются в одно, под его речь приятно засыпать — Юнги дремлет, прямо как в тот раз, когда Чан рассказывал ему что-то, пока Юнги болел. — Почему я накрашен? Хороший вопрос! — Юнги вздрагивает, приподнимаясь на локте, чтобы видеть экран лежащего рядом на подушке телефона. — На самом деле мы кое-что снимали с Джисоном и Чанбином, очень хочется вам показать, но это нужно еще домонтировать и всё такое. Но вы всё равно это не первыми увидите, — Чан смеётся, и это такое четкое «ехехех», что Юнги смеётся тоже. — Сначала я покажу своим сонбэ, да, Юнги-хён, это я про тебя, — Чан улыбается как-то совсем уж очаровательно, и Юнги на всякий случай падает в подушку лицом, чтобы не видеть этого безобразия. — Я что-нибудь ещё сейчас поставлю послушать и будем закругляться, извините, что так мало сегодня и что я так поздно. Чан ставит She looks so perfect и подпевает строчке про белье и American Apparel, а Юнги как-то мимоходом думает, что эта песня крайне хороша, чтобы подкатывать к девочкам — представить, как два мужика обмениваются трусами у него без смеха не получается. — Ну, спасибо, что пришли сегодня, пока-пока, — Юнги краем глаза смотрит, как Чан машет в камеру, и готовится выключать трансляцию, но вдруг громко ойкает. — Точно! Забыл про обнимашки! Юнги хмурится, а Чан уже тянется к телефону, обнимая его и прижимаясь грудью к камере; у Юнги флешбеки к тому, как Чан обнимал его, сидящего на стуле. Юнги тогда тоже видел только его футболку — от футболки пахло кондиционером для белья и немножко пылью, такой, сильно нагретой солнцем (откуда солнце в Сеуле в феврале — не очень понятно). — Вот теперь точно пока! — Чан подмигивает, и трансляция прекращается, выбрасывая Юнги обратно на главную. Времени — половина первого, и даже так — это очень рано, Юнги обычно раньше четырех не ложится. Он думает о том, что если не уснет, то придется поработать ещё (о, нет, как же так), но какао тут же квакает — Чан спрашивает, как Юнги трансляция, понравились ли ему песни, хочет ли Юнги посмотреть, что они там наснимали, и всякое такое. Юнги отвечает, что трансляция супер, песни — ну, на любителя, но очень чановские, посмотреть хочет, но лучше, наверное, лично. «Хорошо! Когда ты выходишь из отпуска?» — пишет Чан с россыпью смайликов. «В пятницу», — Юнги думает всего секунду, прежде чем дописать. — «Но ты можешь ко мне зайти, если хочешь», и жалеет сразу же, как жмет на отправить. Чан читает моментально и соглашается. Юнги зарекается ещё хоть когда-нибудь переписываться после двенадцати ночи. — О, привет, — голос у Сокджина, когда он открывает дверь, какой-то подозрительный, и Юнги высовывается из своей комнаты с непонятным чувством тревоги. — Ты Бан Чан, да? — Здравствуйте, — Чан кивает, улыбаясь, смотрит на Сокджина снизу вверх. — Вы такой высокий. — Пффх, спасибо, — Сокджин смеётся, отступая внутрь и запуская Чана в квартиру. — Юнги, тут твой… — Я вижу, — Юнги вылетает из комнаты быстрее, чем Сокджин успевает закончить предложение. — Привет. — Привет. Они стоят втроем в какой-то подозрительно неловкой тишине, пока Сокджин не сжаливается над Юнги. — Ладно, ребятишки, веселитесь, — он подмигивает Юнги слащаво, уходя в свою комнату. — Хён странненький, — говорит Юнги чтобы сказать хоть что-то. — Сам ты странненький, — орёт из-за двери Сокджин. Чан смеётся, и атмосфера становится как-то попроще. — Пойдем ко мне, — Юнги кивает на открытую дверь. — Покажешь, что там у тебя. Юнги притаскивает с кухни второй стул, пока Чан включает принесенный с собой ноутбук; они сидят плечо к плечу, Чан показывает отрывочки — видео на ту песню, которую они с Намджуном помогали делать. — Нам танец друг Джисона поставил, — Чан рассказывает с таким огнем в глазах, что Юнги как-то помимо своей воли умиляется. — Мы тренировались две недели, как тебе, хён? — Супер, — говорит Юнги, не кривя душой. — Правда классно. Чан довольно хихикает. Юнги смотрит на то, как округляются щеки Чана, как сужаются глаза и поднимаются брови, и ему становится как-то неловко. — Дай посмотреть еще раз вот это, — он тычет в экран неловко, и Чан включает видео снова. Юнги смотрит бездумно, как Чан двигается под бит — на нем белая рубашка и галстук, непривычно; Чан рядом с ним снова в огромной толстовке и шапке бини, натянутой до самых глаз. Юнги не знает, какой Чан нравится ему больше, но вариант «толстовка+бини» выглядит привычнее, уютнее. — Почему ты так в жизни не одеваешься? — ляпает Юнги. — Неудобно, — пожимает плечами Чан. — Хён, да ты сам постоянно в толстовках. — Ты не понимаешь, это другое, — улыбается Юнги. — Эй, молодежь, — Сокджин стучится в дверь. — Я еду заказываю, чжачжамён будете? — Ага, — отвечает за них обоих Юнги. — Зачем стучаться? — Вдруг вы там чем непотребным занимаетесь, — ехидно тянет Сокджин снаружи. — Окей, три чжачжамёна, принято, — и он уходит раньше, чем Юнги успевает что-нибудь сказать. — Непотребным? — Чан прикусывает губу, как будто очень старательно сдерживает смех. — Я ж говорю, — Юнги пожимает плечами как можно безразличнее. — Странненький. Высказать своё «Какого хрена, хён???» можно будет и позже, без свидетелей.