The risk I took was calculated, but man, am I bad at math

Юнги вяло ковыряет подработку, поминутно отвлекаясь на кофе, печенье, телефон, бесконечный какой-то дождь за окном. На душе у него как-то не очень, совсем прям нехорошо. Он разлочивает телефон, открывает фотографию (три недели прошло, так и не удалил, рука не поднялась). Юнги с Чаном с той ночи не виделся, и видеться особо не тянуло. Телефон вибрирует, поверх фотографии выползает уведомление. «Студия свободна сегодня, никого не будет, приходи». Юнги вздыхает, печатает в ответ «Да мне и дома нормально», снова смотрит на фотографию. Если бы Сокджин был дома, Юнги бы с ним посоветовался. Или просто пришел бы поныть, посидеть под боком под какую-нибудь киношку, где всё взрывается и горит. Сокджин в командировке минимум до завтра, а Юнги невыносимо уже сейчас. Он перебирает контакты в телефоне, думая, с кем лучше поговорить: Чимин будет его слишком опекать, Тэхён с Хосоком замучают многозначительными взглядами, Намджун будет слишком осторожничать и обязательно ляпнет где-нибудь что-нибудь не то. Чонгука Юнги вообще не рассматривает — с детьми о таком не говорят. Шум дождя постепенно сходит на нет, Юнги смотрит на часы — всего десять, время детское. — Айщ, ладно. Он собирается — надевает кепку, не переодевая ни треников, ни затасканной домашней толстовки, только капюшон поглубже натягивает, засовывает ноут в рюкзак и выходит на улицу. Воздух свежий, прохладный, приятно пахнет озоном; Юнги даже останавливается ненадолго, просто стоит посреди дороги и дышит. До студии можно доехать на автобусе, но Юнги выбирает прогуляться — не выходил на улицу почти три дня, Хосок сказал бы, что у него мох уже на макушке прорастает. Он старательно обходит лужи, заглядывает в окна кафе и едален: свет от них теплый, люди внутри что-то обсуждают, жуют, смеются, кто-то курит у входа. Юнги привычно шарит в карманах — курить бросил лет пять назад, а привычка искать сигареты никуда не делась. Вместо сигарет он берет кофе, холодный, но безо льда; потягивает его неторопливо через трубочку, пока идет в сторону студии. Он выходит на большую улицу: только что было тихо, и вот уже машины оглушают, люди рядом громко разговаривают, со всех сторон несется какофония уличной рекламы. Юнги за это и нравится Сеул и все большие города в принципе. Он лавирует в толпе, усмехается, замечая офисную толпу, выползающую из едальни: пьяную вусмерть, но отчаянно весёлую. Юнги ностальгически шмыгает носом — сам таким был после универа, пока не ушел на фриланс. Ему остается пройти совсем немного — еще минут пять и он снова будет в почти безлюдных дворах, а там и до студии рукой подать, когда он замечает знакомую шапку в толпе. Да ладно, сколько таких шапок в Сеуле, сто? Тысяча? Юнги против воли приглядывается — из-под шапки торчит знакомый нос. Хочется подойти, но Юнги себя одергивает — зря он что ли три недели изящно избегал встреч и отвечал «сорян, я занят» на все сообщения, чтобы теперь вот так подойти в толпе на улице? Ну уж нет, у Юнги есть гордость. Он осторожно обходит толпу, стараясь не попасться никому на глаза, и замирает у витрины этюд хауса, прямо рядом с рекламным стендом новых помад. Срочно надо поправить штаны, передохнуть немного, сил набраться, кепка еще эта сползает, да. Чан в десяти метрах от него поправляет шапку, одергивает куртку, лезет обниматься к высокому парню — Юнги прищуривается, чтобы видеть лучше, и чего очки с собой не взял… Парень правда высокий, сильно выше Чана — Юнги сразу чувствует какую-то неприязнь. Волосы у него длинные, светлые, водолазка черная под горло, винное пальто. Юнги не видит, что там ниже пояса, толпа мешает, но уверен — какие-нибудь выпендрежные ботинки. Парень выглядит как модель, на него оглядываются, и Юнги вспоминает «У него друг в модельном агентстве». Ага. Друг. Понятно. Чан виснет на парне, утыкаясь лицом в шею, смеётся — Юнги отсюда слышит его смех, что-то говорит, обнимая — парень делает кислое лицо и отодвигается как можно дальше, а потом тоже смеётся. Юнги смотрит на свои видавшие виды кроссовки, треники, толстовку с маленьким пятнышком бульона от рамёна, который он ел на прошлой неделе. Сравнение как-то не в лучшую сторону, хорошо, что он не подошел. Он надвигает кепку ниже, до самого носа, обходит толпу по кривой, идет быстро и останавливается только в чужом дворе, пытается отдышаться. Сердце загнанно стучит от быстрого шага, Юнги дышит глубоко и медленно, успокаиваясь. Телефон в кармане вибрирует, но Юнги не достает его, чувствуя себя какой-то размазней без сил на общение. Студия встречает его забытым кофейным стаканчиком на столе у пульта, смятым пледом на диванчике — наверняка опять приходил Чонгук и уснул, пока ждал Намджуна. Юнги включает лампу, ноутбук, надевает наушники и пропадает. Работа, как всегда, помогает. Он выныривает из неё часа через два, потягивается до хруста в позвоночнике, снимает наушники, ерошит примятые волосы. Хочется какой-нибудь гадости, вроде острых читосов или кофе 3-в-1, Юнги уже прикидывает марш-бросок до ближайшего магазина, разворачивается на стуле и подпрыгивает от испуга, сбивая со стола телефон. Чан, спящий сидя на диванчике, вздрагивает, хлопает сонными глазами. — О, хён, — он зевает, прикрывая рот рукой. — Привет. «Никого в студии не будет, приходи» передразнивает про себя Юнги. «Убью Намджуна». — Ты, эм, — Юнги с трудом подбирает слова. — Ты поработать пришел? — А, да, я писал, но ты не ответил, — Чан потягивается, объемный свитер под кожанкой задирается; Юнги смотрит в потолок. — Решил просто зайти, а тут ты, не хотел мешать. — Время — второй час ночи, — Юнги косится на часы на стене. — Ушел бы домой уже. — Мы не виделись давно, не хотел вот так уходить. Юнги открывает рот, но тут же закрывает, вспоминая модельного друга Чана. — Хён, — Чан смотрит на него очень пристально и решительно, даже слишком для человека, который только что проснулся. — Я сделал что-то не то? «Это я сделал что-то не то со своей жизнью» орёт Юнги мысленно. — А? Почему? — Ну, ты меня как будто избегаешь. Разве нет? Юнги фыркает, наклоняясь поднять телефон, как-то оттянуть ответ. — Ты скажи, если что-то не так, я понятливый, — у Чана голос грустный немного, Юнги сразу становится стыдно. Это же не вина Чана, что Юнги втрескался в него как дурак и не может с этим ничего поделать. — Всё нормально, правда, я просто устал и заработался. Ты тут не при чем. «Я просто тупой». — Ладно, — Чан вздыхает тяжко. — Я… — он как будто сомневается, говорить или нет, заминается. — Ладно. Хорошо. Юнги улыбается вымученно. Работать сегодня он точно больше не сможет. — Я домой, — говорит он, вставая. — Ты идешь? — А? — Чан смотрит на него, потом улыбается как-то грустно. — Нет, я останусь, наверно. — Серьезно? Будешь работать сейчас? — Нет, я тут посплю, если можно. Юнги смотрит на Чана, Чан смотрит в ответ, лицо у него максимально серьезное. — Это шутка? — на всякий случай уточняет Юнги. — Понимаешь, у меня всё ещё живет Феликс, я не против, он замечательный ребенок, но, — Чан вздыхает тяжело. — Квартирка маленькая, нас там четверо сейчас, и Феликс спит со мной. Я им обещал, что сегодня буду гулять всю ночь, так что вряд ли меня дома ждут. Ты не волнуйся, я уйду утром. Юнги с сомнением смотрит на диванчик — Чан тут ни в длину, ни в ширину, с его-то плечами, не уместится. — Сокджин уехал, — говорит он неожиданно даже для себя. — Можешь поспать у меня. Чан таращится на него молча. — Если хочешь, я не настаиваю. — А, да, спасибо, хён! Юнги выбрасывает кофейный стаканчик, выключает свет, закрывает студию. — Такси или пешком? — спрашивает он, когда они выходят на улицу. — Давай на такси, я заплачу, — Чан натягивает шапку, челка торчит из-под неё в разные стороны. — Я хён, я и плачу, — ворчит Юнги. — Я тебя потесню сегодня, поэтому не спорь, пожалуйста. — Ага, разбежался, чтобы я ребенка обирал… Они ловят машину и едут до Юнги — минут десять, не больше, и, пока Юнги мешкает, Чан сует водителю деньги. — Купишь мне поесть потом, — беззаботно говорит он, выходя из машины. Юнги очень хочется провалиться под землю. Они поднимаются на лифте, Юнги открывает дверь, зажигая свет. — Заходи, располагайся. Чан вешает куртку на крючок, стягивает кроссовки, ежится — у него на джинсах такие дыры, что сквозь них видно все бёдра. — Пошли, я тебе выдам что-нибудь, — с сомнением говорит Юнги. Он перерывает весь шкаф в поисках чего поприличнее, находит пару футболок — чистых и без дырок, протягивает Чану. — Штаны нужны? — Да нет, обойдусь, — говорит тот и стягивает свитер через голову. Юнги даже рот приоткрывает, засматриваясь. — Тебе не холодно? — спрашивает он наконец. — А? В смысле, я же в свитере, — Чан пожимает плечами, надевая футболку. — Или ты про что? Я почти никогда футболки не поддеваю, если ты об этом. — А. Окей. Ладно, — Юнги чувствует, как краснеет шея, и быстро достает из шкафа пижаму. — Ты это. Умываться. Да? — Да, — Чан улыбается, зевает. — Ванная же там? — Ага, третий выключатель. Юнги быстро переодевается, ждет, пока Чан умоется, ковыряясь в телефоне. Там и правда три сообщения — два от Чана, одно от Намджуна, оба примерно одного содержания: Чан пишет, что собирается в студию, Намджун пишет «отбой, отбой, студия занята!», и Юнги думает с досадой, что мог бы и позвонить, повод-то важный. — Я всё, — Чан заходит в комнату, Юнги откровенно пялится на прилипшую к лицу мокрую челку. — Ты будешь в другой комнате? — Да, не переживай, — Чан звякает пряжкой ремня, и Юнги подрывается с кровати на третьей космической. — Так, ладно, я пошел, ложись, пока, — и вылетает за дверь. Ему хватило сегодня чужой голой спины, голых коленей он не переживет. У Сокджина темно и прохладно, Юнги уверен, что тот перед отъездом застелил свежие простыни. Он заползает под одеяло, устраивается удобно, и начинает засыпать, когда что-то касается его лодыжки. Юнги не орет только чудом — он так дергается, что во рту оказывается добрый кусок одеяла. — Родной, я польщен твоими чувствами, — разговаривает ком одеяла сбоку голосом Сокджина. — Но принять их не могу. Иди к себе, мы не можем быть вместе. — Ты когда приехал? — шипит Юнги. — Часа три назад. — А чего не написал? — А чего я должен писать? — Я не могу пойти к себе, — говорит Юнги. — У тебя там бабайка в шкафу? Скажи ему, что я ему голову оторву, если не высплюсь. — Там хуже, — вздыхает Юнги. — Там Чан. Сокджин молчит с полминуты, и Юнги начинается надеяться, что он заснул. — Ну вот и топай туда, к Чану, — недовольно ворчит Сокджин. — Я не высплюсь тут с тобой. — Хён, у тебя двуспальная кровать! — И она только для меня, — Сокджин пихает его ногой до тех пор, пока Юнги практически не оказывается на полу. — Давай-давай, спасибо потом скажешь. Юнги вздыхает тяжело. Это не день, а сущее наказание. Он пробирается обратно в комнату, усаживается за стол, не включая свет. Можно поработать до утра, а потом поспать, отличная идея, надежная, как швейцарские часы. Только ноутбук в коридоре в рюкзаке. Юнги, ругаясь про себя, крадется к двери, но замирает, когда слышит тихое: — Хён? — Спи-спи, — быстро говорит он. — А ты чего не спишь? — Сокджин, оказывается, приехал. Я поработаю пока, ты спи. — А ты не хочешь? — Чан включает телефон, который выхватывает кусок подушки, изголовье и его лицо. — Ложись, а? Юнги сдается. Он влезает на кровать, укладывается — господь, храни вторую подушку, он знал, что однажды она пригодится, накрывается пледом. — Не хочешь одеяло? — спрашивает Чан шепотом. Юнги представляет, каково будет столкнуться с его коленями во сне, и отрицательно мычит. — Ну ладно, спокойной ночи, — и Чан засыпает быстрее, чем Юнги успевает сказать что-то в ответ. Он сопит, отвернувшись к стене, ворочается; Юнги тихонько вздыхает, отворачиваясь в другую сторону. Места мало, и они лежат почти спина к спине, и Юнги чувствует, как от ощущения кого-то живого и теплого рядом превращается в ни на что не годное желе. Он совсем уже засыпает, когда Чан позади него, повертевшись, укладывается набок и перекидывает через Юнги руку. Рука тяжелая и горячая; Чан, пододвигающийся ближе, тоже горячий (их там в Австралии солнцем накачивают под самое не могу что ли?), Юнги греется об него, как о печку и наконец-то засыпает окончательно. Наутро (в два часа дня) в квартире нет ни Сокджина, ни Чана, посуда вымыта, а футболка Юнги аккуратно сложена на стуле. В телефоне с пяток сообщений от Намджуна по работе, одно — от Чана («Спасибо большое, хён, я выспался!»), и два — от Сокджина. Юнги открывает их с опаской. Первое нормальное, список покупок — очередь Юнги идти в магазин, второе… За второе Юнги подумывает его выселить. Сокджин, слишком развеселый для семи утра, и Чан с припухшими веками и ещё толком не проснувшийся, фотографируются на его фоне — у Юнги открыт рот и лицо дурацкое. Юнги сохраняет эту фотографию на автомате, бурчит под нос: — Я хочу удалиться из вашей группы, как вы мне все надоели, — и идёт ставить чайник.