The risk I took was calculated, but man, am I bad at math

— Поверить не могу, что делаю это, — Юнги стягивает футболку. В комнате прохладно, и он ежится. Происходящее ощущается странно, как будто он немного не на своем месте. Чан напротив улыбается — Юнги совсем-совсем недавно стал замечать, что так Чан улыбается только ему — и снимает толстовку; волосы у него торчат во все стороны от статического электричества, и Юнги приглаживает их рукой. — Ты вообще знаешь, что существуют там футболки? Рубашки? — ворчит Юнги. — Но толстовки мягкие, приятно, — Чан пожимает голыми плечами. — Я и пиджаки бы без рубашек носил, если честно. Юнги представляет это на секунду и сглатывает. — Не-не, не нарушай общественные порядки, — говорит он быстро. Это, наверное, должно было быть очевидно с самого начала, но для Юнги почему-то становится открытием, что стоять вот так рядом с Чаном, раздетым (пусть и только до пояса) — довольно волнующе. — Эй, — «господи, Юнги, тебе сколько лет, чего волноваться-то». — Тебе не странно? — Почему? — Чан приподнимает брови, и Юнги пожимает плечами. — Нет, мне хорошо. И в голосе у него столько искренности, что Юнги готов взвыть. Это всё не для него, не его, как это вообще произошло, он же еще недавно просто сидел в уголке в студии, пялился на Чана издалека, и ничего не происходило. Чан касается его шеи кончиками пальцев, тянется поцеловать, и Юнги зажмуривается. — Юнги-хён, — Чан, против всяких ожиданий Юнги, мажет губами по щеке и виску, не настаивая, но заботясь. — Всё хорошо? — Это я тут старший, я должен спрашивать такие вещи, — выдыхает Юнги. — Ну так спроси, — Чан целует под ухом. — Спроси, пожалуйста. Он какой-то серьезный, даже слишком, Юнги видел Чана таким только за работой, и от неожиданности, от несоответствия он открывает глаза. — Всё нормально? — спрашивает он, облизав губы. — Всё супер, — Чан улыбается и целует его в губы без предупреждения, без перехода, Юнги не успевает даже запаниковать. Чан целуется мягко, но настойчиво, как будто предлагая и обещая, что дальше будет лучше, если Юнги согласится на предложенное. Юнги не просто соглашается, он сдается, сразу и целиком, позволяет делать с собой всё, что Чану захочется. Юнги знает — Чан всё сделает хорошо, так, как Юнги понравится. Чан осторожно подталкивает его к кровати, оглаживает лопатки так, словно Юнги фарфоровый, целует ссутуленные плечи; Юнги чувствует, как край матраса толкает его под колени, но Чан держит крепко, не роняет на кровать, а укладывает осторожно, нависает сверху на вытянутых руках. — Ты, блин, огромный, — говорит Юнги шепотом. Он гладит чановы предплечья, и тот смеётся — щекотно; Юнги поднимает руки выше, касается рёбер, талии — всё крепкое, плотное, гладкое, как мрамор, как статуи, которые показывал ему в интернете Намджун. — Поцелуй меня? — просит Юнги. Чан целует — в угол губ, в кончик носа, в висок; Юнги кажется, что с каждым поцелуем это становится всё более личным, интимным, хотя казалось бы, куда еще, они буквально лежат в одной постели, и Юнги знает, что будет дальше, но Чан медленно скользит губами по его шее, и это сносит Юнги крышу похлеще, чем самое хардкорное порно. — Я не думал, что это будет так, — бормочет Юнги, закрывая лицо руками, когда Чан спускается ниже, целует в солнечное сплетение — внутри становится так горячо, словно там взрываются много-много маленьких солнц. — Что делать с этим всем теперь?.. — С этим нужно что-то делать? — Чан поднимает голову, и Юнги смотрит вниз — и, ох, лучше бы не, потому что лицо у Чана слишком… доверчивое, он смотрит на Юнги с такой непрошибаемой любовью и восторгом, что хочется провалиться сквозь землю. — Не знаю, не слушай меня, — Юнги отворачивается, щеки горят, всё горит, когда Чан целует его живот. — Я бы себя сейчас придушил, что я несу вообще… — Я могу тебя придушить. — Что?! — Если хочешь. Юнги не повторяет ошибки, не поднимает головы — чувствует, как Чан упирается подбородком ему в живот, точно смотрит. — Ты же шутишь? — А ты шутишь, хён? Господи, помоги. Чан снова подтягивается наверх, целует изгиб шеи, ключицы, а потом рывком садится сверху на бёдра Юнги. Господь тут, видимо, не поможет. Юнги не замечает, как кладет ладони Чану на бёдра, чувствует только мягкую ткань треников под пальцами, когда сжимает пальцы. Чан протягивает руки, касается осторожно шеи Юнги. Юнги сглатывает, ожидая чего угодно — но ничего не происходит — Чан просто гладит его шею подушечками больших пальцев. — Окей, — тихо говорит Юнги, так тихо, что сам себя едва слышит. — Давай. — Что? — Я говорю, — Юнги откашливается. — Придуши меня. Чан улыбается — как-то по-новому, такого выражения у него Юнги ещё не видел — и его пальцы медленно сжимаются у Юнги на горле. Это не больно, Юнги не чувствует неудобства — только дышать становится всё труднее; в голове шумит, Юнги пытается хватать воздух ртом, но и его недостаточно, перед глазами плавают разноцветные круги — а потом Чан убирает руки, и Юнги дышит — глубоко и быстро. — Ещё, — просит он сипло. — Сделай так ещё. Юнги кажется, что за всю его жизнь никто ещё не обращался с ним так осторожно. Во второй раз он начинает задыхаться ещё быстрее, и Чан разжимает пальцы медленнее, контролируя себя, целует Юнги, когда тот открывает рот, чтобы вдохнуть. — Ещё, — просит Юнги, выдыхая Чану в губы. — Пожалуйста. — Хён, у тебя синяки останутся, не надо… — Без разницы, — Юнги кажется, что он взорвется сейчас, он тянет Чана на себя, роняя его сверху, целует — очень быстро и жадно, словно от этого зависит его жизнь. Руки Чана уже не на его шее — они на плечах, в волосах, на щеках — но воздуха всё равно не хватает, и Юнги кажется, что он тонет бесконечно, цепляется за Чана, чтобы не потонуть окончательно. — Хён, хён, стой, пожалуйста, — Чан задыхается вместе с ним, пытается отстраниться, но Юнги не даёт, толкает его в плечо — и Чан понимает всё правильно, переворачиваясь на спину, давая сесть сверху. У Чана очень крепко и очевидно стоит, и он уже не так осторожен, как до этого — прикусывает губы Юнги в поцелуе, сжимает бока сильно, царапает короткими ногтями — Юнги уверен, что останутся следы. Юнги отрывается от него на секунду, сглатывает — Чан под ним тяжело дышит, глаза огромные и очень черные, губы, и без того пухлые, красные и припухшие. Юнги думает — «это всё сделал я» — и его переполняет невероятным довольством. — Чани, — говорит он тихо, едва заметно двигая бёдрами вперед и назад. — Эй. Чан смотрит на него приоткрыв рот, и Юнги двигается снова, уже сильнее, очевиднее. — Хён, — Чан прикрывает глаза, укладывая Юнги ладони на бёдра, прижимая к себе. — Ещё. Они поменялись местами — Чан просит, Юнги делает то, что он хочет, и ему это так нравится, что он прикрывает глаза от удовольствия, плавно двигаясь. — Тебе нравится? — он склоняется на Чаном, целуя его быстро. — Да? — Да-да-да, — Чан глотает последнее «да» как всегда, когда волнуется. — Не останавливайся, пожалуйста, пожалуйс- Юнги накрывает его губы своими, продолжая двигаться, целует — глубоко, напористо, кто тут хён вообще, и Чан стонет ему в рот, высоко и громко, ещё, и ещё, и ещё раз; Юнги кажется, что он кончит сейчас просто от этого. Чан подается бедрами наверх, вминая Юнги в себя, вздрагивает крупно, всем телом, и вжимается в кровать. Юнги кажется, что Чан не дышит. — Всё хорошо? — спрашивает он, гладя Чана по щеке. — Чани? — это «Чани» перекатывается по языку незнакомо, странно, Юнги никогда до этого дня не называл его так. Такое упущение. — Всё замечательно, — говорит Чан задушенно. — Только я себе в штаны кончил. Юнги смеётся от неожиданности, скатываясь на кровать, пока Чан встает и рыщет в шкафу в поисках чистой одежды. Юнги не успевает отвернуться, когда Чан снимает треники. — Ладно футболки ты не носишь, — выдыхает он возмущенно. — Но трусы?! Чан смеётся заливисто, переодеваясь, и Юнги, что, конечно, совсем не новость в последние полгода, чувствует себя очень, очень влюбленным.