Ты моя нежность

Оказалось, что Ибо положили в палату №5 на первом этаже. Что ему очень не нравилось, потому что на том, третьем, где он бывал так часто, было тихо и безлюдно, тогда как здесь постоянно горел слепящий свет и стоял людской гул. Ему это очень не нравилось. Очень раздражало. Очень тянуло обратно. Очень тянуло. Ибо назначили диету, поэтому кормили невкусно. Какой-то злаковый хлеб, пресный суп, безвкусные овощи и всё в таком роде. Минчжу обещалась навещать его как можно чаще, но получалось от силы три раза в неделю. Ибо как никто понимал её, ведь работала она допоздна, еле-еле упрашивая начальника закончить пораньше. Собственно, он и сам едва ли не пинками выгонял её домой, беспокоясь, что Сунлинь вновь поколотит её. — Мама, разведись уже с ним. — скуля, уговаривал он, с подозрением рассматривая наспех замазанные тональным кремом лиловые пятна на её лице. — Обязательно, а-Бо. — приговаривала та. — Только потерпи ещё чуть-чуть, только подожди. *** Мадам Чунь тоже навещала его. И от неё он узнавал о постепенно улучшающемся самочувствии Чжаня. — Глядишь, через полгода плясать будет. Ибо ужаснулся, округлив глаза: — Сколько?.. Полгода?! Мадам Чунь искренне удивилась. — Ну да. Видишь ли, Ибо, при оскольчатом переломе позвоночника прописан строгий постельный режим не менее 4-х месяцев. Так что полгода — это наименьший срок, чтобы научить Чжаня заново ходить. «Чжань… Я поставлю тебя на ноги. Обещаю тебе.» *** Две недели, что он провёл здесь, он готов был лезть на стену от одинокой тоски и угрызений. Сяо Чжань всего лишь двумя этажами выше него, но не хочет его видеть. Да и наведывающаяся к Ибо примерно раз в два дня госпожа Чунь запретила ему покидать свой коридор, ссылаясь на его слабое, воспалённое сердце. Сердце и впрямь болело. Гораздо сильнее, чем тогда, когда миокардит развивался в раннем возрасте. «Чёрт, это по-любому не миокардит.» *** Почему-то Ибо вспомнил о том самом пакете с мамиными банановыми кексами. К которым, к слову, и не притрагивался. Ночь. Несмотря на многочисленные запреты Чунь Юйлань, он пробрался на третий этаж. И вот, он снова в одиночестве сверлит тоскливыми глазами дверь, пронумерованную «38». Лёгкий ночной ветерок полоскает тонкую ткань его одежды, холодом пробегает по коже. Но ему не холодно, нет. Одно нахождение в нескольких метрах от Чжаня согревает Ибо изнутри. Спустя несколько минут… А может быть, и часов… Он всё же пригибается и тихонько ставит пакет у двери. — Надеюсь, ты хорошо покушаешь. — любовно шепчет он, — тебе понравится, это новые кексы от моей мамы. А тебе понравилось тогда, как она готовит. Невесомая улыбка невольно озарила его освещённое Луной лицо. — Моя мама хорошая. Ты сам так говорил. И твоя, наверно, тоже. Потому что у плохой матери не может вырасти такой замечательный сын. Немного помолчав, тихо добавил: — Ты встанешь. Обещаю. И летящей походкой отправился к себе. *** Время тянулось медленно, словно резиновое. Разрешалось Ибо прогуливаться только до туалета и по коридору, и лишь изредка — во дворе. Как же его выбешивало это. Противопоказали всякие резкие движения, танцы, адреналин. То есть, он не мог ни танцевать, ни кататься на мотоцикле. От этого досадного чувства просто хотелось разворотить половину больницы к чёртовой матери. И… Без Сяо Чжаня. Но зато госпожа Чунь стала с ободряющей улыбкой хвалить его за более вежливое отношение к персоналу. А именно, теперь каждое утро он здоровался с той старушкой за стойкой регистрации, да всё так и не знал её имени. Она даже иногда втихаря от врачей подгоняла ему печеньки. Лучше всего, конечно, отношения у него были с Юйлань и с Айминь, со второй из которых он виделся крайне редко. Так, по случаю. И только Цзинь Сюмин бесила его, как никто и никогда. Хотя, в большей степени, ему было наплевать на неё. В целом, взаимно. И всё равно, от тоски Ибо изворачивался на постели и иногда хныкал во сне, вспоминая о ненавидящем его а-Чжане. *** Тёмным вечером Ибо просто убивался со скуки. Поэтому взял чуть запылённые и забытые белые наушники и вставил в уши, врубив музыку на всю громкость. Спустя час, наслушавшись вдоволь, он заглянул в Instagram и Twitter. И заметил, что давно не обновлял их. Что, естественно, следовало скорее исправить. Не вынимая наушников из ушей, включил камеру и наделал с десяток фото на фоне белой подушки. И стал пролистывать их, просматривая и с критикой оценивая каждую. Но когда долистал до конца, наткнулся на какое-то непонятное видео. Обложка особо о многом не говорила, поскольку была почти чёрной, с меньшинством мелких беленьких огонёчков города. Уже собравшись удалить, Ибо случайно включил его. В уши сразу врезались режущие уши смешки и гоготания. — Блять, держи его, а! — Ёбанная проститутка!!! — Нет, не трогай меня! Пусти! — Хахаха, а то что, ударишь меня? Или позовёшь папочку?! У Ибо затряслись руки, едва не выронив телефон. Картина была с плохой видимостью, с трудом удавалось различить очертания четырёх человеческих силуэтов. Три из которых издевательски склонились над опрокинутым четвёртым — голым и худым, надрывавшимся от плачей. Которые скоро сменились больными и молебными стонами. — А… А! А-а~! Ха-а… Чжимин… Чжимин… Не… Не надо, я прошу… Тебя… По… Пожалуйста… … — АААААААААААА! На этот истошный, оглушительный вопль сбежались сразу несколько врачей. Распахнув дверь в пятую палату, они с ужасом вздохнули и узрели крайне странную и леденящую кожу картину: свернувшегося в кокон содрогавшегося Ибо, схватившегося за голову и едва ли не вырывющего себе волосы. И он кричал так неустанно и громко, что мурашки бегали по спинам. Лишь немногие заметили слегка побитый телефон где-то у стены, видимо, отшвырнутый только что. Из него торчали наушники, из которых до сих пор доносились какие-то неприятные и невнятные шипения. Но на телефон никто не обратил внимания. Все моментально ломанулись к Ибо. — Что Такое, Ибо? — Плохо, да? — Дышать трудно? — Тише, тише, успокойся… Но Ибо неутомимо рыдал и орал, как резаный. Всё новые и новые слёзы стекали по щекам, а глотка уже болела от такого надрывного напряжения. Он даже не почувствовал, как все шестеро врачей прижимают его к кровати, усмиряя интенсивные конвульсии его тела. Как вкалывают в руку шприцем что-то непонятное. Затуманенные слезами глаза не видели ничего, кроме ярко-белых пятен на потолке вместо ламп. А крики всё рвались и рвались наружу. — АААААААААА! СЯО ЧЖАААААААААНЬ! *** — Сяо Чжань… Не раскрывая глаз, он снова слабо прохрипел это имя, как мантру. — Ибо! От этого восклицания парень вздрогнул, и чужая тёплая ладонь, лёгшая ему на лоб, заставила медленно расцепить веки. На его кровати по-прежнему сидела давящаяся слезами мама и гладила пальцами его по рукам. Но помимо неё над ним ещё и склонилась обеспокоенная мадам Чунь, трогавшая его голову. Конечно, кто угодно, но не его личный врач Цзинь Сюмин. — А-Бо, мальчик мой!.. — стала слезливо причитать бледная мать, — что же… Что же это такое? Что такое происходит? С каждым разом всё хуже и хуже!.. Правда же, кто ещё в этом мире будет так искренне оплакивать его? Кто так сильно станет беспокоиться о нём? Кто так нежно позаботится о нём?.. И почему он не замечал и не ценил этого раньше?.. — Мама… Ты так поздно пришла ко мне?.. Мадам Чунь отстранилась и прихлопнула Минчжу по плечу, успокаивая. — Ибо, твоя мама приехала полчаса назад. — пояснила она. — Посмотри в окно. И вправду, Ибо посмотрел в окно и только сейчас заметил, что на дворе уже пасмурный день с белым небом. Почти под цвет его кожи. Госпожа Чунь взволнованно заканючила: — Ибо, это было что-то вроде… Припадка? Панической атаки?.. Пришлось даже прибегнуть к успокоительному и снотворному. Ты так кричал… Будто… Что-то до полусмерти напугало тебя… Ибо смутно помнил что-то из вчерашнего вечера. Но опять с дрожью в теле вспомнил тот роковой, страшный вечер на крыше. — Ты выкрикивал и звал Сяо Чжаня… Не успел Ибо даже осознать и смутиться от этих её слов, как следующая фраза врача заставила его похолодеть с ног до головы. — Ван Ибо. — это официальное обращение и это её строгое лицо сразу пришлись ему не по душе. — Ван Ибо, мы видели то видео.