Ты моя нежность

Следует отметить, что именно Чжань, скажем так, «выпроводил» Ибо, поспешно бросив ему короткие «спасибо» и «до встречи» и улыбнувшись сквозь замораживающую лицо ледяную боль. Отец Чжаня тоже ещё несколько раз благодарил Ибо и извинялся, и тот не знал, куда деть себя. Еле сдерживался, чтобы не закричать в голос. Когда он наконец вышел из осточертелой палаты №38, на скамейке в коридоре, на той самой, на которой он сам когда-то выжидал момента, чтобы проникнуть к Сяо Чжаню, сидели неверящие своим ушам и глазам врач, мама и следователь. По их лицам было ясно, что всё это время они, так сказать, просто нагло подслушивали разговор внутри комнаты. Ещё несколько минут эти трое о чём-то увлечённо и возбуждённо беседовали с Сяо Хэлинем, Ибо вовсе не вслушивался. Потому что все его мысли были заняты одним-единственным вопросом: «А-Чжань, зачем ты это сделал?..» И правда, зачем? Неужто и впрямь а-Чжань не вытерпит всей этой громкой суматохи с судом и полицией? «Или у него настолько доброе и сострадательное сердце, что он просто так отпустил меня?» Ван Минчжу подошла к сверлящему пол пустыми глазами Ибо и встала прямо перед ним. Сначала он вовсе не воспринял её, и лишь когда очнулся от своих размышлений, вылупил краснющие глазёнки на неё. И не смог прочитать её эмоций. Она смотрела на него то ли пристально, то ли пронизывающе, то ли неверяще, то ли взбудораженно. Чуть склонила голову набок в как бы косвенно-немом вопросе. И как после всего случившегося Ибо сможет со спокойной душой разговаривать с ней теперь? По указу мамы Ибо прошёлся к себе. И она прямо за ним, а когда плотно закрыла за собой дверь, ледяными и одновременно требовательными глазами уставилась на него, то сжимая, то разжимая губы. Ибо сел к себе на кушетку и от нервов случайно начал выламывать себе пальцы. Не смотрел на мать, вообще не двигался, будто один шорох с его стороны подорвёт всё вокруг. Вообще дико, практически апатически ничего не хотелось, а точнее, не было просто сил. Ни моральных, ни физических. Даже присутствие матери сейчас напрягало и тяготило. Поэтому Ибо сидел, не шевелясь, как мраморное изваяние. В таком случае Минчжу сама приблизилась к нему, вытянувшись над ним в полный рост и скрестив руки на груди. Этот жест сыну сразу не понравился. — Ибо. — этот её голос… Такой незнакомый, такой чужой. Холодный, безучастный, другой… Просто не свой. — так значит, ты и впрямь ничего не сделал? Ты действительно пытался помочь? Ты правда не прикасался к Сяо Чжаню?.. С каждым новым вопросом её интонация повышалась и становилась более решительной и напористой, и это ещё сильнее докучало и выматывало обессилевшего Ван Ибо. Он не осмелился поднять глаза. — Я… Правда не прикасался к нему, — ответил он тихо-тихо, почти что шёпотом. По крайней мере, сейчас он сказал правду. На остальное ответить язык не поворачивался. — Вот как, — скептически отозвалась та, — так ты правда хотел помочь? — сделала большой шаг и обернулась вокруг парня, усевшись на кровать справа от него. Он, почти дрожа, не поворачивался на неё, однако чувствовал её пристальный взгляд. Наверняка во всей комнате было слышно только его нереальное сердцебиение. — Я… Я… Ибо тщетно пытался срочно придумать хоть что-то действенное и возможное, но кипящий мозг совсем не думал. — Смотри мне в глаза! — неожиданно прикрикнула женщина и резко взяла его лицо в ладони, повернув на себя. Ибо сразу встретился с её незнакомым, огненным взором, который впервые увидел здесь же, когда она первый раз в жизни подняла на него руку. Ибо был на грани срыва. Ему оставалось только сжать кулаки до побеления, лишь бы не пустить уже давно подступившую слезу. Так трудно, так неосознаваемо было созерцать мать в столь тяжёлом для обоих состоянии. Он чуть-чуть приоткрыл рот и начал шумно выдыхать в попытке привести ощущения в порядок. — Отвечай! Отвечай же! — неумолимо вторила она. Ибо глубоко вдохнул через нос и выпустил воздух через рот. В глазах уже помутнело и поплыло, по голове будто топором рубили. Его ответ выдался чрезвычайно слабым, досадным, печальным. — Я… Не знаю, почему он это сделал… К концу фразы голос всё оседал и оседал, и в итоге юноша просто крепко зажмурился и упал лицом в подушку, выпуская глухие стоны и щенячьи поскуливания. У него не оказалось возможности увидеть мамино лицо, хотя ему этого и не надо было. Твёрдо ясно, что сейчас оно просто треснуло от ужаса и омертвляющей атмосферу правды. Поэтому, словно беспомощный котёнок, он вжимался кулаками и головой в намокшую подушку, словно искал безопасности и защиты в этом тленном мире. Он насильно преодолевал жажду сорваться с места и прильнуть к маминой груди, только бы укрыться от всех забот и несчастий, что сейчас преследовали его, как тень. — Мама! — взмолился он, немного оторвав покрасневшее лицо от сырой ткани, — мама, что мне делать, мама?! Скажи мне, пожалуйста, что мне делать теперь?! Минчжу ошарашенно втягивала и выпускала воздух, не в силах подобрать слов, чтобы описать своё состояние. Её можно было понять. Какая мать после услышанного стала бы как прежде, любовно и трепетно, относиться к своему ребёнку? Сын Ван Минчжу — убийца, жертва которого выжила не иначе, как обыкновенным чудом. Небеса, видимо, всего лишь решили, что не время забирать этого солнечного мальчика к себе, мол, пусть ещё помучается на земле среди алчности, страха и жестокости. А было ли это наилучшим решением? Впрочем, Небо никогда не ошибается. Выходило лишь одно: всё, что ни произошло — всё к лучшему. Но Ван Ибо и Ван Минчжу думали совершенно иначе. Теперь Ибо изнутри пожирали самые злокачественные мысли. О том, что скоро его имя засветится, возможно, не только на весь Лоян, но и на родной город Чжаня Чунцин, и на весь Китай, если не больше. И это всё несмотря на то, что Чжань не весть зачем покрывает его всеми возможными способами. Ведь только что он сознался во всём маме, и она никоим образом не поступит неверно, если сольёт его ментам. Такой позорный отпрыск, как у такой благонравной и милосердной женщины, подобной ей, достоин равно такой же смерти, какой чуть не подверг а-Чжаня. — Что ты сказал?.. — едва слышно промямлила она, озирая рыдающего и взывающего сына с ног до головы. Будто оценивала эту непристойную, преступную натуру. — Мама! — вновь взревел он, — я прошу тебя, просто скажи им всю правду! От начала и до конца!!! Сознайся копам, юристам, прокурорам… В общем, всем чертям из этой конторы. Только ничего не утаивай от них, дай всевозможные показания… Он тараторил настолько быстро, что даже задыхался не столько от нескончаемых слёз, сколько от нехватки кислорода в лёгких. И где это видано, чтобы преступник сам умолял затащить его в тюрьму?.. Мать еле успела его прервать: — Так, молчи! Не тарахти так быстро, а расскажи мне всё по порядку! Как всё было на самом деле? И не смей ничего скрыть, понял?! Она сказала это так решительно, так напористо, что увертеться от ответа не удалось бы. Ибо немного поутих и опять безмолвно начал вспоминать тот страшный вечер на крыше. Прошло около трёх минут, прежде чем Ибо успокоился, нехотя сел на кровати в изначальную позу, и снова объектом его долгого созерцания стал пол. Но в округлённых глазах юноши с сузившимися зрачками плескался ужас, спуская с трепетавших век стеклянные слёзы. Руки тряслись, как у наркозависимого, и неизвестно ещё, чего там себе надумала мать. Горло как будто стискивал тугой узел, в прямом смысле слова затрудняя не только речь, но и дыхание, так, что его грудь высоко вздымалась в отчаянных попытках вобрать в себя как можно больше воздуха. А Минчжу терпеливо и внимательно ожидала, когда он начнёт разговаривать, не тревожа его ни единым своим словом. Перед тем, как вымолвить что-то нечёткое, но всё равно разборчивое, Ибо шмыгнул и смахнул пальцем с щеки быструю воду. — А-Чжань… — начал он пугливо и осторожно, словно это имя — священное для него табу, — мама, он просто… Он словно зачем-то прячет меня. Глаза закрылись сами собой, смаргивая бесконечный водопад слёз. Женщина видела, с каким трудом даются её сыну все эти слова. -… Он стал таким… — громко сглотнул и закрыл лицо руками, мыча, — Мама, он стал уродцем из-за меня… Слова застряли в глотке, и парень оглушительно больно всхлипнул. Минчжу: — Что… — Нет, молчи, мама, просто молчи. Дай мне высказаться. — оторвал ладони от лица, выдыхая горячий воздух и поднимая глаза наверх, чтобы уберечь, казалось бы, остатки слёз. — Говори. — серьёзным тоном произнесла мать. … -…Я первый позвал его погулять вечером на крышу… И Ван Ибо, задыхаясь в собственных рыданиях и давясь своими же режущими уши и сердце словами, рассказал матери всё, от начала и до конца. От того момента, как увидел в классе пишущего гитарные ноты Чжаня и до того, как нагло и неотступно заявился в больницу около трёх недель назад, только чтобы приструнить его и силой заставить не писать заявление в полицию. И о том, как вот уже почти месяц не покидает это треклятое место, хотя по факту дел тут было на полдня. Рассказывал так быстро, так прерывисто, так честно… Почти увлечённо. Будто никого рядом не было, и он вынужден был сжечь всю горечь и выбросить её прах немой стене. И всё это время ни разу не повернул глаза в сторону собеседницы. *** Разговор затянулся весьма надолго. Около получаса, с передышками и плачами, Ибо рассказывал и рассказывал, на удивление матери правдиво и смело выставляя себя в самых наихудших чертах. Интересно, насколько сильно изменилось её и так не самое лучшее мнение о нём после этого?.. — Это только я один виноват во всём этом, хотя я даже и не касался его… Из-за меня, только из-за меня… Мама, ты только скажи копам всю правду, хорошо? Чтобы меня наказали по достоинству, а желательно даже в несколько раз строже… Не успел Ибо договорить до конца, как его крепко схватили за затылок и… Мягко притянули к себе. Ван Минчжу плакала наравне с ним. Разве что, немного тише и сдержаннее. Левой рукой она приятно гладила сына по затылку, прижав его лицо к своему плечу, а правой обняла его спину и постукивала пальцами между лопаток. Это его худое, истощённое морально и физически тело ощущалось в руках как хрупкая бумажная фигурка. Лишь дунет ветерок — и она улетит отсюда далеко-далеко. Похлопывание между лопаток — так мама всегда успокаивала маленького Ибо, когда отец надрывно кричал на неё. Пусть мальчик даже тогда сдерживался от слёз, но этим жестом она как бы молча говорила, что всё хорошо. И прошло уже много лет, мальчик вырос и стал красивым, взрослым юношей, почти мужчиной. И лишь сейчас, в эту минуту, этот жест как никогда успокаивал и был необходим. Но фонтаны из кроваво-багровых глаз не прекращались, а стенания и завывания этого парня не стихали. И это сколько же времени нужно было держать в себе всю эту давящую на нервную систему и на исполосованное шрамами горестей сердце, чтобы вот уже на протяжении нескольких часов безостановочно плакать и плакать, кричать и кричать?.. Сколько, сколько он держал всё это внутри?! Может, год, когда начались более менее значимые, реальные проблемы с учёбой? Может, десять лет, когда отец уже не стеснялся избивать жену при ребёнке? Сколько, Ван Ибо, сколько лет ты молчал? Насколько ты низко пал, чтобы вот так вот, ни с того ни с сего, в один прекрасный день рухнуть на колени перед тем, кого когда-то ни во что не ставил? Насколько ты серьёзно вляпался, что не перестаёшь думать о счастливом будущем этого человека, при одном взгляде на которого раньше блевать тянуло? Насколько больно ты изранен изнутри, что отныне тебе плевать на свою судьбу и собственные чувства, лишь бы было хорошо тому, кто сейчас ненавидит тебя всем своим существом?! Ван Ибо, насколько же ты пал!!! Ван Ибо, да что с тобой творится?! Насколько же ты изменился!!! — Тише, мой мальчик… — приговаривала она, роняя холодные слёзы на его волосы, — тише, детка, я с тобой… Говорила так же нежно и внушительно, как и тогда, в детстве. Будто сейчас баюкала на руках не шестнадцатилетнего рослого мальчугана, а совсем маленькую новорождённую крошку. Будто не инициатор убийства сейчас пригрелся на её груди, а самый прекрасный и хрупкий цветок, какой больше нигде и вовек не сыщешь. — Мама… — позвал он дрожащими губами, уткнувшись влажными веками в ткань её одежды, — что ты… Делаешь? Ты должна, просто обязана убить меня!.. И да, Ибо прекрасно понимал, что говорит. Вроде как, разумом пока не поехал. — Ибо! — всего лишь на несколько децибел повысив тонкий голосок, окликнула она. Брови на её лице слегка сместились в очаровывающем недовольстве. — Ибо, что ты такое говоришь?! Ибо вообще не понимал, что происходит. Поэтому оторвался от маминого плеча и вопрошающе расширил глаза, созерцая плачущую её. Его глаза ещё можно было назвать глазами, а не кроваво-чёрным кошмаром, так?.. Минчжу легко, хоть и наигранно улыбнулась сквозь слёзы и коснулась горячей щеки мальчика своими костяшками. Ван Ибо. Такой родной. Такой любимый. Такой единственный. Он у неё такой один. Один на весь безжалостный мир. — А-Бо, — слабо, но одновременно укоризненно вымолвила она, до сих пор не останавливаясь стучать пальцами по его спине, — ты мой сын. У Ибо внутри словно камень с сердца. Значит, он всё ещё зовётся её сыном! Она не отреклась от него, не отказалась, не бросила!!! Он всё ещё Ван Ибо! -… А-Бо, ты — мой единственный сын. И как я могу отдать тебя в чужие руки, тем более копам, когда нарисовалась возможность не делать этого?.. Ибо странно переменился в лице. Она же не хочет… Пойти против правосудия?! -… Прости, что погорячилась при господине Сяо… «Что?!» -… А-Бо, да даже если ты человека убьёшь, я буду любить тебя и защищать так, как никого на свете. А вот это в сто раз больнее даже выстрела в упор. — Мама, почему ты говоришь такое? Как ты можешь такое говорить, ведь ты же не хочешь пойти против закона?! И снова эта тёплая, окутывающая негой мамина улыбка. — А-Бо, я прекрасно понимаю, что мы идём по не совсем правильному пути. Но ведь раз Сяо Чжань сам решил для себя поступить таким образом и выгородить тебя… То не лучше ли сполна откланяться ему и поспособствовать решению этой проблемы? У Ибо онемел не только язык, но и, думалось, все конечности. -… А-Бо, а ты знаешь ответ на вопрос: почему тогда ты всё равно не перестал ходить к Сяо Чжаню? Юноша вконец растерялся. — Мама, к чему этот вопрос сейчас? — Просто ответь, — по-доброму хмыкнула она, — ты знаешь, почему? Ибо отвёл взгляд. Кажется, уши его нещадно алели. Конечно, кому, как не ему, знать ответ на этот вопрос?.. — Я… Ээ… Но какой сын осмелится признаться родной матери, что он… Кажется, гей?.. При всём при том, что раньше он был лютым гомофобом, готовым ходить по головам этих «обрезанных рукавов*». * Обрезанный рукав — так в Древнем Китае называли гомосексуалов. — А-Бо, ты приходил сюда снова и снова потому, что жаждал увидеть его. Ибо внутренне напрягся. -… Потому, что хотел убедиться, что он идёт на поправку. Хотел услышать его голос, и не важно, какие гневные слова произносил Сяо Чжань. Мечтал убедиться, что он может разговаривать, что он хорошо кушает. Теперь уже очаровательный румянец с ушей перебрался на шею и щёки, а пульс стучал, как у потерпевшего. — А-Бо, Сяо Чжань нравится тебе. Ибо быстро проанализировал эту её фразу. Это точно не вопрос, это утверждение… Почему-то. С чего она взяла?!.. Хотя, только что она перечислила все честные причины, почему Ибо по-прежнему здесь. И правда, если бы его тяготило или ущемляло само своё нахождение в одном здании с Сяо Чжанем, он бы наплюнул на этот чёртов миокардит с высокой колокольни и умчал бы по пустой трассе на мотоцикле, сполна заряжаясь адреналином. А потом вернулся бы домой и усердно занимался любимыми танцами. Но по непонятной причине его удерживал лишь один человек, находившийся от него двумя этажами выше. С одной стороны — нереально близко, с другой — невыносимо далеко. Конечно, ведь этот самый человек даже не желает ни видеть, ни слышать его. — Мама… Теперь уже кожа лица менялась от бледного к румяному, от красного к серому. Как же мама примет тот ужасный на его взгляд факт, что её любимый сын нетрадиционной ориентации? Что она напрасно ждёт к себе домой невестку, чтобы научить её готовить фирменные банановые кексы. Что она понапрасну ждёт счастливых мордашек своих внуков. Общество не привыкло к появлению в нём новых, необычных, отличающихся от других людей. А уж родные родители — и подавно. И как теперь всё это спокойно объяснить маме?! — Мама, видишь ли, наверное дело в том, что я пока просто не пробовал отношений с девушками, так что… Ээ… Он оправдывался любыми способами и отговорками, которые сейчас только лезли в голову. И с каждой секундой замечал, что этот самый Чжань нравится ему, как никто и никогда. Так отвратительно!!! Но с недавних пор так… Блаженно. Неземное чувство окрылённой влюблённости — что может быть дороже и счастливее?.. Всё так же улыбаясь, она положила руку ему на плечо и приподняла его голову за подбородок, вынуждая пристыженными глазёнками посмотреть на саму себя. — А-Бо, зачем ты оправдываешься? Скажи, почему?.. Тот пришёл в замешательство. -… Нет абсолютно ничего постыдного в том, что тебе кто-то нравится. Будь то девочка или мальчик. Каждый прекрасен по-своему, и если тебе это по душе, так за что извиняться? Ибо был приятно удивлён. Мама и впрямь не собирается возмущаться по этому поводу?! -… Ведь когда человек рождается, он не выбирает, кто ему понравится. Он понимает это лишь потом, через много лет. И если вдруг оказалось, что ему понравился его же пол — ничего странного и уж тем более ужасного в этом нет. Он просто понравился, и всё тут. Главная трудность, с которой можно столкнуться — отвержение со стороны общества… И невзаимная симпатия. Ибо слушал внимательно, с увлечением. Было действительно интересно обсуждать то, что не давало покоя твоей голове вот уже много-много времени. — Мама, скажи… И ты примешь тот факт, что я… Не уверен, что приведу тебе невестку?.. Она снова прислонила его лоб к себе, поглаживая затылок. И положила щёку на его макушку. — Конечно, смогу. Эту жизнь проживаешь лишь ты один, и я не вправе мешать тебе строить счастье с тем, кого выбрало твоё сердце. Ибо весь растрогался до мозга костей. Нет, он ничем не заслужил такую замечательную маму… — А-Бо, но я беспокоюсь, что… Твоя любовь может принести тебе уйму слёз и разбитое сердце. Ибо прикрыл глаза, стараясь не думать об этом. Всё, что сейчас имело значение — его превосходные, наладившиеся отношения с мамой. Наверняка одноклассники бы позавидовали ему. Кстати, что там со школой? Он уже вознамерился задать этот вопрос, но понял, что сейчас уж точно не время. И осознал, что они знатно отошли от темы. Но именно сейчас на это было абсолютно фиолетово. Только теплота и свет разливались внутри, согревая и собирая осколки души заново. — А-Бо, а что насчёт Чжаня… Никогда не поздно искупить свою вину и доказать свою несоизмеримую самоотверженность.