Без царя в голове

Мои вечерние приключения закончились тем, что я до безумия усталая ввалилась в дом и тут же уснула на кровати, не разбираясь со всем безобразием. С утра мне было как-то не до выяснения отношений. Странная лёгкость и удовлетворённость охватили меня и заставили сладко потянуться. На улице уже во всю распевали птицы, а солнце ярко слепило своими лучами. В комнату через панорамные окна проникало много света, который попадал прямо мне в глаза. Но это только радовало меня. От такой атмосферы хотелось забыться, укрыться одеялом и очнуться уже без проблем. Ну или забить на всё и кайфовать до конца жизни. Но так делать было нельзя. Меня сейчас в соседней комнате должна была поджидать Лиза, от которой мне ещё нужно было выслушать ряд нравоучений по поводу моей вчерашней отлучки. Мне даже было интересно послушать, что она скажет. Поэтому я не стала медлить с пробуждением. Ловко съехав по шёлковым простыням, я побежала к платью и кое-как закрепила корсет у себя на талии. Выйдя из спальни, я обнаружила на своём журнальном столике пару пироженых, чем-то напоминающих круасаны, и чашечку кофе. Сидеть на одном месте не хотелось, а потому я взяла завтрак с собой: в одну руку горячую чашку, а во вторую – недо-круасан. Стуча каблучками по деревянному полу, я будто бы закаляла весь дом на продуктивный день, а в тоже время хотела оповестить подругу о своём пробуждении. Однако этого у меня не вышло, придя в комнату Лизы, я всё равно удивила её: — Ты что это без стука? — отпрянула она от своего завтрака, когда я бедром открыла двери: — Так я как раз с ним, — отбарабанила я несколько раз каблуками по полу, но уже в комнате у подруги: — Я то думала это кто-то из прислуги, — я махнула рукой: — Они вроде не так шумно ходят, да и без каблуков, — Лиза еле-еле успела подвинуться на край диванчика, когда я приземлилась на тот, дожевывая вкусную булку: — Как тебе завтрак? — спросила я, удовлетворившись питанием, которое нам предлагалось в доме Ростовского на утро: — Ну такое, — пожала плечами подруга, — Ты же знаешь, что я не люблю кофе. — Привыкай, — оглядела я помещение, — Здесь так заведено ещё со времён Петра! — подруга что-то недовольно промурлыкала себе под нос, я же поднялась с диванчика и пошла осматривать писания, находящиеся в комнате: — К нам сегодня должна гостья заехать, — прервала устаканевшееся молчание Лиза. Я замерла с книгой Вольтера в руках и повернулась на пятках, демонстрируя своё недоумение и замешательство: — Помнишь нашу портную? — от упоминания этого имени у меня лицо само скривилось. Это позабавило Лизу: — Боже, — вырвалось тихо у меня. Я поставила книгу на полку и представила, что нас сегодня ждёт: снова это лицемерие, эти неприятные сплетни, на которые мне вообще насрать и постоянное лепетание этой дамы про что-то, а также её бестактность. От такого хочешь не хочешь волосы дыбом встанут. Уже совершенно не надеявшаяся на хороший день я пошла к шкафам с книгами, что находились ближе к окну. Не прошло и секунды, как я услышала стук колёс об брусчатку. Не долго думая, я выглянула в окно. Там меня ждало спасение... Из кибитки вынырнула знакомая тёмная макушка, а следом раздался голос, который поднял моё недавно упавшее настроение: — Ты что это так развеселилась? — настороженно спросила подруга, увидев на моём лице улыбку до ушей. Я, чуть ли не подпрыгивая от радости, ответила: — Кажется, я нашла своё спасение на сегодня! — и ничего не объясняя подруге, я вылетела из комнаты. Лиза не захотела, чтобы я вот так вот её бросала, а потому и кинулась за мной: — Эй, Борисова, а ты не офигела? Второй раз меня бросаешь! — крикнула она, выглядывая из дверей, когда я уже спускалась с лестницы: — Прости, сестричка, но это всё ради золотого века российской культуры! — кинула я ей и последовала дальше. Как же я была рада, что Гоголь решил сегодня навестить графа. Теперь мне не придётся слушать эту пренеприятнейшую женщину, а вместо этого я буду обсуждать новую комедию с Николаем Васильевичем, а если ещё и повезёт, то поговорим о скором литературном вечере. Кстати на счёт его, нужно будет предупредить графа и Лизу. Последняя точно съест меня за это: — Николай Васильевич! — радостно поприветствовала я вошедшего писателя, будто он был моим спасение. Хотя всё так и было: — Здравствуйте, — также радостно воскликнул он и хотел уже поцеловать мне руку, как я ловко его перехватила и потянула в гостиную: — Да, здравствуйте, только давайте продолжим беседу тут, — запихивая Гоголя в двери гостиной, проговорила я. Он очень удивился моему поведению и находился в замешательстве, однако я не спешила объяснять ему свои действия. Наконец, когда я затолкала Колю за двери и убедилась, что здесь нас никто не увидит, то тогда объяснилась перед ним: — Понимаете, — переводя дыхание, говорила я, — Сейчас должна приехать одна особа, с которой я мягко говоря... — я замялась, подбирая слова: — Понимаю, понимаю, — улыбнулся писатель, — Всё-таки моей работой является оценивание характеров и поведения людей. — Да уж... Забыла с кем имею дело, — развела я руками, — Что ж, пройдёмте, — пригласила я гостя последовать за мной, — Устраивайтесь как вам удобно, — сама же я опустилась в огромное мягкое кресло, которое стояло напротив аккуратненького диванчика. Гоголь сел ровно передо мной, начав беседу: — Мы с вами вчера начали обсуждать мою новую комедию, и как я понял, она вам понравилась, — я утвердительно кивнула головой: — Так вот, сегодня я привёз с собой наброски для этого произведения. Вот, прочтите, — он протянул мне свёртки бумажек, которые я почему-то не сразу заметила. Я взяла в руки стопку исписанных бумажек. Было их всего штук пятнадцать, но из-за своих размеров, которые были намного больше нам привычных, и слишком сильно шуршащей текстуры казалось, что мне дали чуть ли не набор из сорока листов. Аккуратным почерком на них были выведены отрывки комедии или какие-то другие важные, касающиеся произведения записи. Было видно, что Гоголь, писав эти строчки, старательно выводил пером буквы. Мне понравилась эта черта Гоголевского характера и, кинув на молодого человека улыбающийся взгляд, я стала читать написанное. Конечно, было трудно сориентироваться по отрывкам и некоторым не впопад брошенным фразам, что будет представлять из себя произведение, но я имела немаленький опыт беты среди своих друзей. Мне постоянно приходилось проверять записи подружек-технарей, которые не могли с помощью слов выразить на бумаге свои мысли, а уж записи величайшего поэта я разобрала без труда, тем более, когда знаешь, что это за произведение: — Что ж... — отложила я бумаги, когда дочитала предложенное писателем, — Могу сказать, что задумка мне пришлась по нраву, — Гоголь заметно повеселел, — Как вы планируете назвать произведение? — Я решил, что это будет пьеса, — оживившись начал поэт, — Но вот название... Трудно что либо придумать, пока произведение не будет готово. — Согласна с вами, — кивнула я, — Однако и из такой ситуации можно выкрутиться. — Да? Кажется, у вас есть предложение, — прищурившись, сказал Гоголь. У меня на лице появилась лёгкая улыбка, всё-таки у него был талант к психологии человека! — А назовите просто "Женитьба"! — "Женитьба"? — нахмурился Николай, — Надо подумать... А как вы смотрите на эти строчки, — резко переключился мой друг. Примерно полтора часа мы обсуждали так странно начавшийся разговор. Сначала это были простые замечания по цитатам, потом перешли к спору о правильности употребления языка в пьесе, а далее пустились в рассуждения о грамматике русского языка того времени. Кончилось всё это лишь когда слуга, приехавший с Гоголем, объявил, что Николаю пора на какую-то важную встречу: — Ба! Да мы и вправду засиделась, — воскликнул он, посмотрев на карманные часы, — Екатерина, прошу простить, дела... — Николай Васильевич! — окликнула я писателя, — После завтра мне приходиться посетить ваш литературный кружок... — Гоголь внимательно слушал, — Может мы как-нибудь завтра затронем эту тему в разговоре? — вновь эта мягкая улыбка, которая поражала меня своей чистотой: — Как скажите, Екатерина, — мы поклонились друг другу, и мой знакомый оставил меня одну в зале. Я устало потёрла переносицу, ведь за всё время горячего спора ни разу не перевела дыхание и всё говорила и говорила с писателем, зато сейчас чувствовалась некая удовлетворённость и лёгкость. Я упала на диван, на котором недавно сидел Гоголь и прикрыла глаза, стараясь собрать мысли воедино. Спустя пару минут такого отдыха, я наконец пришла в себя и оглядела помещение. Вроде ничего примечательного, однако у двери в столовую я заметила бумажечку, которую доселе здесь не видела. Сначала я подумала, что это Николай Васильевич обронил, но затем вспомнила, что он даже не приближался к тому концу комнаты. Не долго думая, я подошла к этой бумажке и развернула её. На внутренней стороне чернилами было выведено "Не с теми в игры вздумала играть, Фон Гельц..." Внутри всё похолодело. Глаза сами по себе распахнулись от шока, а в голове болезненно загудело от увиденного.