Дышим

«То, что произошло однажды, можно назвать случайностью. То, что случилось дважды, — совпадением. Трижды — закономерностью», — так ведь в народе говорят, нет? Антон «разов» не считал. Помнил, вроде бы, что третий и четвёртый случились между первыми пилотами, пятый — накануне последнего. А дальше? Дальше он сбился со счета. Но каждый помнил, выделив под него своё местечко в архивах памяти. Помнил, как стоял в кольце из рук, прячась где-то в пустых гримёрках, туалетах и тёмных закутках у сцены, и учился дышать. После чего, перекинувшись парой реплик, они смеялись, глядя друг другу в глаза, и расходились, чтобы продолжить жить. Антон почти сразу отбросил лишние мысли про то, было ли это «по-пидорски» или «по-гейски». Было и было, чего уж думать? Он принял этот ритуал как должное и впустил его в свою жизнь. А Арса становилось в его жизни всё больше. Хотя, казалось бы, куда больше? Он и так был везде, где бы ни появлялся. Это была его долбанная особенность: занимать всё пространство любой комнаты, стоило ему переступить порог. И, куда ни глянь, всё равно натыкался на него. Но теперь он перестал ограничиваться только местами соприкосновения их жизней, а проскользнул за их пределы, ворвавшись вообще во всё. Уезжая от него за километры в Воронеж, Антон чувствовал, что увозит Арса с собой. Тот проникал к нему контрабандой, застревал где-то в подсознании, прятался где-то между шмоток в рюкзаке, казалось, постоянно таился поблизости, скрываясь за спиной. А потом по приезде Антон обнаруживал его в самых неожиданных местах, натыкался на него там, где ему было быть совсем не положено. Однажды он нашёл его у стен собственной школы, где по весне сирень расцвела на месяц раньше положенного срока. Наверное, если бы не Арс, Антон бы вообще не заметил эту дурацкую сирень и не вспомнил бы, что рано ещё ей на ветру колыхаться. Но, заметив, эти лёгкие, почти как пух невесомые грозди среди зелени, он вспомнил, как графская особа притащила Оксане букет сирени совершенно без повода. Букет был явно сорван и собран собственноручно. Оксана потом пятилистники выискивала, роняя волосы на влажную то ли от дождя, то ли от росы сирень, и сияла словно самовар начищенный, отчаянно смущаясь собственной радости. В другой раз Антон наткнулся на Арсения в подъезде родного дома. Поднимаясь вдоль очередного лестничного пролёта, вдруг остановился, вдохнув от неожиданности полные лёгкие провонявшего на веки вечные подъездного духа, замер и заулыбался, как идиот. На зелёной краске виднелись две короткие строчки. Кто-то их даже не маркером вывел, а накарябал чем-то острым, портя общественное имущество поэзией. Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд. И руки особенно тонки, колени обняв. В голове у Антона зазвучал голос: Послушай: далеко, далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф. Он вспомнил, как Арс стоял на стуле, зачитывая стихи. Ужасно переигрывая, он размахивал руками так, что казалось вот-вот свалится к хренам со своего неустойчивого насеста. Позади смехом захлёбывался Матвиенко, который его на эту авантюру и подбил. Мол, ты ж у нас театральный закончил, покажи, что умеешь. А Арсений продолжал, чтобы с пафосом закончить: И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав… — Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф. А затем поклониться в пол. Антон, ухмыляясь, надпись сфотографировал и Арсу скинул, получив в ответ короткое: Гумилёв. И ответил, уже разуваясь в квартире: Приму к сведению. Один раз он столкнулся с Арсением в своей кровати, когда пьяный не мог уснуть, ворочаясь с боку на боку и шарясь в интернете. Пересматривая старые выпуски +100500, он вспомнил мем про Омскую птицу, после чего на радостях от собственного открытия засрал Арсению личку смешными и не очень изображениями с красной птичьей головой. И было ему в тот момент просто уморительно. Утром протрезвел, проспался, вспомнил ночную выходку, устыдился и сообщения удалил, хоть все из них были к тому времени уже прочитаны, а некоторые даже прокомментированы. Таким вот нехитрым образом Арсений заполнил собой всё Шастуновское существование. В общем-то из того периода времени Антон мало что запомнил хорошо. Всё какими-то обрывками, зияющими на фоне сплошной нечёткости. Память его как-то умудрилась подтереть всё плохое. Бесконечные ссоры, склоки, споры и даже скандалы, вечный недосып и стресс, постоянную неопределённость и неуверенность. Всё это он напрочь забыл. Помнил только, что помимо этого было ещё очень много смеха и радости, так много, что эти воспоминания собой остальные затмили. И дорогу Воронеж-Москва-Воронеж помнил, Арсения и тот день, когда всё изменилось. Тот самый день, когда Стас им сказал, что проекту быть. Признаться честно, весь день Антон и не помнил, но тот момент у него плотно в памяти отпечатался. Потому что, а как иначе? Сколько они к этому шли? Помнил он, как ему тогда стало радостно и легко, как он стоял, пялился на улыбающиеся лица вокруг и улыбался им в ответ, ошарашенный тем фактом, что теперь они, кажись, на неопределённый срок вместе повязаны. И было у него ощущение, будто стоит он на пороге чего большого, нового, неизведанного, и от того охуительно прекрасного. Потом они с Арсом обнялись по-человечески, а не односторонне. И под смех Арсения Антон вдруг очень чётко осознал, что эта чепушила застряла в его жизни надолго, и сам рассмеялся данному факту. А дальше жизнь закрутилась так быстро, да так лихо. Первые съёмки и эфиры проскочили мимо на огромной скорости, почти сразу окунув их в какую-то новую странную и непривычную реальность какой-никакой на тот момент, но популярности, которую по первой даже не заметили. Им что-то там сказали про невероятный успех, но совсем не до того им было. Отношения внутри четвёрки тоже изменились. Границы между «питерскими» и «воронежскими» чуть подразмыло. И дело было действительно не в дружбе, как Антон раньше и думал. Друзьями-то они все стали когда-то задолго «до», но вот по-настоящему сыгрываться стали только ко вторым съёмкам. Между ними возник тот тип близости, который доступен только настоящим партнёрам. Когда человека учишься читать на сцене, предугадывать, что тот скажет или сделает, как себя поведёт, что выкинет, то это плавно перетекает и в реальную жизнь тоже. И тут между вами действительно образуется некоторая невидимая и почти неощутимая связь. Антон её раньше только видел. В «питерских», когда те только с ними познакомились, в некоторых комедийных дуэтах, которые работали друг с дружкой годами, один раз довелось ему познакомиться с одной танцевальной парой, и там тоже это было. Теперь же этот уровень близости возник и между ними. Поэтому, когда Арсу поплохело, это почувствовали сразу все. Матвиенко, конечно, знал больше, чем остальные. А Арсений, как ему и свойственно, виду не подавал, разве что сучиться стал чуть больше, да иногда, когда думал, что на него никто не смотрел, замирал со скорбным выражением лица. Но Антон смотрел. А потом споткнулся взглядом о безымянный палец правой руки и, кажется, даже буквально тогда споткнулся. Потому что на обручальные кольца внимания обращать ещё не привык. Возраст не тот. Но отсутствие этого самого кольца, которое к тому времени уже стало какой-то неотделимой частью образа Арсения в его голове, било по глазам со всей дури. Он уже было рот открыл, чтобы спросить, узнать, вытянуть, наконец, правду, но тут же ощутил на плече ладонь Димы: — Не надо. К тому времени Дима с Арсением успели спеться. Их регулярные переругивания теперь больше напоминали склоки престарелых супругов. «Дед с бабкой опять сцепились», — думал об этом Антон и усмехался. По правде говоря, он немного ревновал. Наличие ребёнка и жены вдруг отнесли Попова и Позова в какую-то отдельную касту взрослых людей, куда ему, молодому и зелёному, дороги ещё не было. Тем не менее, дружбу он эту уважал и в неё не лез. А вот к Диме чуть позже полез с расспросами. Знает ли он чего? Слышал ли? А, может, это Антон опять всё мимо ушей пропустил? Дима ничего не знал. — Дело семейное. Не лезь. Антон вздохнул горестно и не полез, но до поры до времени. Окончательную ясность внёс Матвиенко. В очередной раз собачась с Арсением то ли в шутку, то ли в серьёз, и видно позабыв, что вокруг так-то дохера народу, он в сердцах воскликнул: — Арс, то, что ты переживаешь первый в жизни развод, не даёт тебе права вести себя как мразота последняя. Ещё на середине предложения лицо его приняло вид обосравшегося на ковёр щенка, однако он был бы не Серёжей, если бы не решил из чувства уязвлённого достоинства ещё и добить: — Ой, да как будто бы они не узнали. Ишь ты лицо какое состроил. Конспиратор хренов. Арс в ответ промолчал, гордо вскинув подбородок и сложив руки на груди, Позов поспешил ретироваться с места событий, а Антон упёрся взглядом в стену, надеясь, что удастся прикинуться ветошью. Развод. Для Антона это слово не было словом настоящего, может, только будущего. Когда-нибудь там, через много лет, когда мы все повзрослеем (то, что Шастун уже по всем меркам мог считаться взрослым, он игнорировал), в нашу жизнь войдут разводы, делёжка имущества, пивные животы, вставные зубы и лысины, а пока мы вроде молоды и свежи. Какие тут разводы? Это слово скорее навевало что-то из детства. — А че Вовчик грустный такой? — А у него это, родители разводятся. — О. Такой диалог был Антону всё ещё куда ближе, чем эти выкрики Серёжи про первый развод. Он ведь так и сказал: первый. Антон умом-то понимал, что может быть хоть десятый, но осадок от этих слов на душе остался самый премерзкий. Антону даже захотелось прижать руки к груди, как это делала его бабушка, тяжело вздохнуть и покачать головой: «ой, что творится, а у них же дочка маленькая, ой». Сердце его преисполнилось жалости, но ненадолго. Он быстро вспомнил, что ничего про личную жизнь Арса не знает, и что там за ситуация вообще непонятно. Может, Арс — мудак последний? Это, конечно, маловероятно, но шанс всегда есть. Да и Арсению его жалость никуда не упёрлась. Взрослый мужик, в конце концов. Жалость ушла быстро, только сердечко всё равно как-то болезненно ёкало каждый раз, когда Антон видел, как Арсений неосознанно, задумавшись о чем-то о своём, тянулся большим пальцем к основанию безымянного. Жест знакомый любому, кому довелось хоть раз на постоянной основе таскать кольцо. Потянуться, подушечкой пальца прокрутить, сделав полный оборот, занять на секунду руки, и дальше своими делами заниматься. Только Арс раз за разом натыкался на пустоту, прохрустывал вместо этого пальцами, чтобы вновь, через какое-то время по привычке потянуться туда. Наверное, из-за этого ёканья и произошло то, что произошло. Но для начала Шастуна перекрутило. Накрыло нежданно-негаданно. Теперь-то он знал, что пилить взглядом никого не надо, а надо просто сесть и подождать, Арс сам всё заметит. Так и случилось. Большие тёплые ладони легли на плечи, а вслед за движением над ухом прозвучал чуть насмешливый голос: — Тебя обнять? Антон лишь коротко кивнул и позволил себя увести, чтобы через некоторое время научиться вновь дышать, уже привычно вторя за Арсом. Вдох-выдох. По чуть-чуть. Всё просто. Всё знакомо. Всё, как всегда. — А, если тебя так посреди «Меняй» перекроет, что делать будем? — прошептал Арс, когда Антон начал вертеть башкой, а, следовательно, выходить из ступора. — Я и так постоянно за тёлку, можешь меня хоть до посинения заобнимать, никто и не заметит. — Карт-бланш мне даёшь? — ухмыльнулся Арсений, ловя взглядом ответную улыбку. Перекинувшись ещё парой фраз, они отлипли друг от друга. Арсений, как всегда, первый поспешил к двери. Антон, как всегда, его окликнул: — Арс? Тот обернулся. А Антон забыл, что сказать-то хотел, потому что взгляд у того был один в один, как когда он думал, что его никто не видит. И Антон увяз в этом взгляде полностью, окунулся в невысказанную тоску с головой, по уши в ней увязнув. — Ты развёлся? — язык опять жил своей жизнью. Ведь совсем не это сейчас надо было говорить. Антон даже губы поджал, словно надеялся в последний момент поймать слова обратно и заключить их внутри говорливого рта. Арс же голову чуть вбок наклонил, взгляд отвёл и ответил. — Так бывает, Антош, взрослые люди иногда разводятся. Антон кивнул в ответ, в один шаг преодолел расстояние, что их разделяло, и крепко обнял бестолкового актёра из Омска. Обвил руками шею, прижимая голову к себе. Арсений мог, конечно, оказаться конченым мудаком. Это маловероятно, но вполне могло бы быть. Да и Антон ничегошеньки не знал. Как много грязи там было? А, может, её и вовсе не было? Решили всё мирно за кухонным столом и разбежались по своим дорогам. Может, Арс и не горевал вовсе, просто свыкался с новыми жизненными установками? Антон знал, что некоторых с разводом и вовсе поздравляют. Да и жалость ему Антоновская была не нужна. Взрослый мужик, в конце концов, да? Сам только что сказал. Взрослые люди. Все они тут взрослые люди, которые не суют свой нос в чужие дела. Только жалости в этом жесте не было ни на грамм. Было в нём что-то совсем детское, отдававшее неспособностью выразить собственные чувства, а потому искреннее. Порыв разделить чужую тоску пополам. Арс в ответ на этот внезапный душевный порыв руки неловко на талию положил, предполагая, наверное, что его быстро отпустят. Но не тут-то было. Его только сжали сильнее. И он обнял в ответ. — Ну, хорошо-хорошо, — успокаивающе произнёс он. Кого только он успокаивал? Было не ясно. Себя или Антона? Только чего Антона успокаивать? С ним-то все прекрасно было. Когда Шастун руки всё же расцепил, то услышал короткое: — Спасибо. Некоторое время спустя, Антон притащил ему перстень и вручил со словами: — Ты вечно мои цацки разглядываешь. На. Пусть будет. Арс ему ничего не ответил. Но Антон догадался, что тот всё понял.