Дышим

«Оскорбление чувств» — Антон этого никогда не понимал. Как можно оскорбить чувства? И дело тут было далеко не в Российском законодательстве, где сам чёрт ногу сломит в размытых до неясности формулировках. Антон и до введения этого странного закона не понимал выражения «это оскорбляет мои чувства». Оскорбить можно человека, а чувства — задеть. Так считал Антон до встречи с Арсением. Потому что чувства Попова можно было оскорбить, притом достаточно легко. Их оскорбляли человеческая глупость, невежество, ограниченность и пошлость. Антон поначалу думал, что тот лукавит, поджимая губы и чуть вздёргивая подбородок. Так сказать, соответствует образу графа. Но очень быстро понял, что был неправ. Чувства, душу, даже можно сказать, Поповскую, оскорбляло очень многое. В основном вещи, по мнению Антона, человечеству свойственные и от него неотделимые. У Арса будто бы была какая-то планка, до которой окружающий мир попросту недотягивал, а потому Арсений был вынужден выстроить вокруг себя собственный, по кирпичику сложенный его графскими ручками мир. Мир этот был светлым, чистым, несуразным и волшебным, но хрупким и плохо охраняемым, потому туда часто вторгался тот, другой мир. Мир, принадлежащий невежественным грубиянам, в котором царила, как поговаривал один оскароносный режиссёр, звенящая пошлость. И это оскорбляло Арса до глубины души. Не сам факт существования таких вот неприятных вещей, а то, что они посмели вторгнуться в его милый, маленький мирок. В моменты вторжения лицо у него принимало выражение брезгливого отвращения, глубокого возмущения и безграничной усталости, потому что любой бы устал бороться с ветряными мельницами. Шастун понимал, что тоже до этой незримой планки совершенства никогда не дотягивал, но чувствовал, что ему это прощалось, потому что в общем-то и сам Арс до неё так и не дотянулся, хоть всем сердцем стремился. И он принимал Антона таким как есть без какого-либо снисхождения. Представить, что это выражение брезгливости и разочарования когда-нибудь хотя бы косвенно будет к нему относиться, Антон не мог. Пока к списку оскорбляющих чувства Арсения вещей не добавился Артон. Из них двоих на Артон первым наткнулся Шастун. И произошла эта встреча неожиданно, хотя вряд ли он смог бы к такому подготовиться заранее. Сидел Антон дома, в Воронеже, пропадал в безграничном интернет-пространстве, и это самое пространство изрыгнуло на него нечто. В тот момент он так и подумал: «Ну, к такому меня жизнь точно не готовила». Отойдя от первого шока, он сделал ровно то, что сделал бы любой человек в двадцать первом веке, — обратился к гуглу. Устроил ресерч, так сказать. Интернет изрыгнул на него ещё тонну информации, познакомил с такими понятиями как слэш, шиппер, пейринг, отп и канон. Пережив вторую волну шока, пару приступов стыда обыкновенного и стыда испанского, мозг Шастуна подстроился и включил излюбленную тактику защиты всему новому, незнакомому и до конца непонятному. Очень скоро личные сообщения Позова были завалены картинками, ссылками и шутками разной степени идиотичности, некоторые из которых быстро перекочевали в беседу общую. Такой вот волной разношёрстной информации и тупых шуток в их жизнь вошёл Артон. Если бы Антон знал, чем всё обернётся, возможно начал бы игнорировать уже тогда. Но в тот день, в Воронеже ему было весело и уморительно до болящего от смеха живота. В Москве его веселье поддержали почти все. Дима находил ситуацию забавной, а поток шуток про пидоров из уст Серёжи смог остановить только осуждающий взгляд Арсения. Ведь он один этого веселья не разделял. Антону было так смешно, что чуть брезгливого выражения негодования у Попова он тогда и не заметил, но со временем оно лишь больше корёжило тому лицо. Артон же быстро пропитал их жизнь так, что не замечать его стало совершенно невозможно, и веселье начало отдавать желчью. Первый раз Антон понял, насколько сильное влияние Артон оказал на них, когда отдёрнул руку. Случилось это даже не перед камерами, а на вечеринке Импровизации. Сделал он это почти неосознанно, незаметно для посторонних глаз. Одним движением он отдёрнул руку прочь от пальцев Арсения, потому что перед глазами в тот момент у него вспыхнул подозрительно чёткий кадр их соприкасающихся рук, вмонтированный кем-то чужим в очередное видео, склеенное под аккомпанемент сомнительной русской попсы. Поэтому этому кадру так и не суждено было появиться, он уничтожил его в зародыше, ещё на подходе отбился от врага. Хоть и понимал, что запечатлеть его тогда было некому. Ведь даже не перед камерами стояли. Да и какая кому разница, кто и что делает там, далеко от них? Умом он понимал, но эта заинтересованность кем-то чужим его жизнью, это покадровое препарирование его действий и жестов не давали жить спокойно, задевая Антона за какие-то там ржавые струны души. Его задевали, а Арса оскорбляли. Отдёрнув тогда руку, он так запаниковал, что не заметил укоризненного и немого взгляда Попова. Как говорится, ничего не изменилось, изменилось всё. Артон стал третьим лишним между ними двумя и пятым в их квартете, а ведь его туда никто не приглашал, но он продолжал мешать и не давать нормально работать. И в тот момент на сцене Антон понял, что от него теперь никуда не деться, с этим надо учиться жить. С первыми последствиями Антон столкнулся, когда Матвиенко перебанил, кажется, половину инстаграма за упоминание его, Антона, имени. Не принимать на свой счёт было трудно. Особенно, зная, кто был инициатором. Вот так, кто-то руки отдёргивает, а кто-то переходит в стадию агрессивно-пассивного поведения. Позже Шастун убедится в том, что Арсений мог бы по праву считаться мастером такого поведения. Далее вся их публичная жизнь стала протекать через призму Артоновского восприятия. Как встать? Как дотронуться? Что сказать? Лишь бы не зацепились, лишь бы не увидели лишнего, лишь бы в тысячный раз не влезли. Они справлялись с переменным успехом. Арсений проёбывался больше, но теперь его оскорблённый вид Антон принимал на свой счёт, а это было паршивенько по всем меркам. Если бы последствия ограничились только запретом на упоминания его персоны в инстаграме и неловких недоприкосновениях, это ещё можно было бы стерпеть. Но напрямую он столкнулся с последствиями только в туре. На очередном саундчеке его скрутило. Причём недурственно так, даже по его меркам. Он застыл в кресле на сцене и не мог шевельнуться, скованный паникой. Бегающими глазами он искал Арсения и нашёл у стойки, рядом со Стасом. Тот стоял и на него не смотрел. И тут всё было не так, как когда Антон пялился на него перед первым пилотом, когда тот его не видел и не чувствовал. Сейчас на него не смотрели вполне осознанно, специально игнорировали. Антону даже показалось, что Арс смеялся в два раза громче, чтобы не смотреть. Хотя тут может и фантазия разыгралась. Шастун попилил его взглядом, пока окончательно не убедился в собственной правоте. На него не смотрели. И отвернулся, стоически приняв этот факт. В конце концов, они же и не договаривались ни о чем, никто ему не обещал пожизненный абонемент скорой помощи от Арсения Попова в случае ступора перед выходом на сцену. Однако сейчас ему показалось, что галька не просто заполнила его изнутри, она пробралась в самый мозг, пригвоздив своей тяжестью только одну мысль, безвольно трепыхающуюся под ней. Он не смотрит Рядом, конечно же, появился Позов, мягко положил руку ему на плечо, заглянул в потное перепуганное лицо и спросил: — Мне позвать его? Антон даже не удивился тому, что Дима откуда-то всё прознал. Это ж Дима. Он всё знает, а если чего-то не знает, то догадывается. Поэтому Антон не удивился, только взгляд несчастный на него бросил и коротко мотнул головой. Больше Позов ничего не спросил. Но не отходил от него тенью до самого выступления, да и на сцене пытался держаться поближе, иногда бросая осуждающие взгляды во все стороны, ни на кого конкретно не направленные. Выступил Антон паршиво. Первые импровизации еле-еле вывозил, через себя переступая, потом вроде подотпустило, но настрой так и не появился, поэтому шутки выходили дерьмовыми, а выглядел он ещё хуже. Ребятам втроём пришлось вывозить за четверых, благо Стас вытягивал, когда мог. Серёжа даже пару раз попытался одёрнуть Шастуна. Мол, мы тут работаем вообще-то, не мог бы кто-то тоже постараться? За что тут же получил выразительный кивок от Димы и заткнулся к хуям. Антон же подумал, что Дима — его главное сокровище в жизни. Арсений же был Арсением. По нему было ничегошеньки не понятно. Одно Антон знал точно: на него по-прежнему не смотрели. Нет, взгляд иногда кидали ненароком, но не смотрели. После этого вымученного спектакля абсурда Антон влил в себя литр пива в номере с Позовым, почти окончательно придя в себя, но обиду затаивши. Не по-товарищески это, Арсений, даже по-скотски как-то. Мы же в ответе за тех, кого приручили, нет? Перед сном с Диманом вышли покурить, а на обратном пути злой и подвыпивший Антон встретил причину своего говяного настроения. Причина сидела на подоконнике гостиничного коридора среди фикусов разной степени увядания и пялилась в телефон. — А чего мы по ночам бродим? — поинтересовался Арс как ни в чем не бывало, заметив приближение длинной шпалы из темноты. — Курить ходили, — ответил Антон, засунув свою обиду в известное место. — А ты чего тут? — Не спится, — как-то неопределённо махнул головой Арс. — А Серёжа решил устроить концерт храповой песни с подвыванием на три разных голоса. — Эк, какой нехороший человек, — отреагировал Шастун, становясь рядом и сложив руки на груди. — А Димку где потерял? — Савину сегодня весь день температурило и лихорадило. Вроде ничего серьёзного, сейчас спит, но Катька перенервничала, сама уснуть не может. Так что он её дистанционно в себя приводит. — Это дело хорошее. И замолчали. Как новые знакомые, которые перебрали все темы для разговора, а общих, своих тем ещё не появилось. Заблокировав телефон, Арс соскочил с подоконника и встал рядом, слегка плечом с Антоном соприкоснувшись: — Шаст, — он слегка толкнул его, чтобы тот обернулся. — М? — послушно наклонил к нему голову Антон. — Прости за сегодня. Шастуна так и подмывало саркастически ответить: «За что?». Но Арс тоже голову повернул и взглянул на него со столь скорбным выражением лица, что могло показаться, будто он переигрывал в попытке изобразить раскаяние. Только глаза, кажется, по правде виновато блестели в сумраке. Потому Антон, недолго думая, сжалился: — Да ладно, ты мне ничем не обязан. Сам расклеился, как обычно, бывает. — Да не, мы ж команда, — ухмыльнулся Арсений. — Ага, команда, — не удержался от вздоха Шастун. Хотелось спросить: «А ты меня теперь больше никогда обнимать не будешь?». Но гордость не позволила. Он же взрослый. — Завтра ехать рано. — Ага. Оба не сдвинулись с места. Только Антон лицо отвернул и уставился взглядом под ноги. Дурацкая ситуация выходила. Вроде бы всё и разъяснили, а вроде бы чего-то и не хватало, какого-то завершающего штриха. — Обними меня, — прошептал Антон куда-то себе в грудь. Видимо, гордость у него была особой непостоянной и испарилась буквально за пару мгновений. — Я что-то не вижу здесь сцены, — задорно заметил Арс. Антон поднял на него голову и кивнул: — Да, действительно, не видно. А потом затаил дыхание в ожидании. Ждать ему пришлось недолго. Озорной блеск из глаз Арса исчез ещё до того, как Антон закончил предложение. Вместо этого, выражение лица приобрело оттенок какой-то вселенской печали и усталости. — Антон, я… В одно движение он переместился, оказавшись перед Антоном на расстоянии шага. Не успел Шастун и рта раскрыть, чтобы вывалить сразу все оправдания своего странного поведения, начиная от «перенервничал», «чё-то грустно мне сегодня» и заканчивая «я пьяный вообще-то», как Арс сделал ещё полшага назад и сцепил руки за спиной, будто боялся, что на него сейчас накинутся. — Это было бы как-то неправильно. «По-гейски?» — чуть было не съязвил Антон, но вовремя язык прикусил. Не принимать это на свой счёт было невозможно, так что он кивнул, передёрнул плечами и пошёл прочь, надеясь, что завтра всё к херам забудет.