I threw myself with trust in me, but why am I just being hurt?
Белые пушистые облака размеренно плывут по чистому полуденному небу. За окном слышится мелодичный пересвист птиц, а лёгкий ветерок шуршит зелёными листьями. Из окна спальни, к которому принц повёрнут спиной, открывается живописный вид на просторный и обильный красками дворцовый сад, а множество звуков были фоном, нисколько не тревожившим и не отвлекавшим от важного занятия. Принц приглаживает ладонью и без того уложенные волосы и вздыхает, прежде чем снова взяться за кисть. Обмакнув её в чернильницу, он пристально смотрит на то, как маленькие капельки, стекая с белого скопления волос, летят вниз, плюхаясь в гущу чернил, и только потом, как только та достаточно пропиталась, продолжает каллиграфическим почерком выписывать слова на пергаменте, прежде чем снова отложить кисть и внимательно вчитаться в выписанные слова. Слышится стук, и проходит секунд пять, прежде чем в покои вальяжной походкой заваливается раздражённый Сокджин, и секунд десять перед громким хлопком закрывающихся деревянных дверей — оставалось надеяться, что замене они не подлежат. Принц как сидел, не поднимая глаз ни на миллиметр, так и остался в том же положении. — Ваше Высочество, — торжественно и с долей хорошо слышимого раздражения объявляет Сокджин, — вас к себе на приватную аудиенцию зовёт император Чон. Сказал, что это очень срочно и ждать до вечера не может ни при каких обстоятельствах. — Сокджин-хён, — устало произносит принц, вновь принимаясь за свою идеальную рукопись, — во-первых, когда мы наедине, я, кажется, просил называть меня по имени. Потому что серьёзно, хён, мне некомфортно от слова совсем слышать из уст моего близкого друга «Ваше Высочество». — Прости, Чонгук-и, нечаянно вырвалось, — Сокджин вздыхает и со всей свойственной ему грацией плюхается на пол рядом со столом, за которым восседал принц. — Сам понимаешь, в каком мы сейчас все состоянии. Его Величество, — осекается и понижает голос на несколько тонов, почти переходит на шёпот, чтобы любопытные уши снаружи (при условии их наличия за дверями) не услышали ничего лишнего, что могли бы использовать как компромат против Кима, — очень нервничает из-за Камгак и Пак ЧиДжона под боком. — А кто не нервничает? — вздыхает теперь Чонгук и откладывает кисть подальше, чтобы не дай Бог не заляпать рукопись, над которой он так долго корпел. — Госпожа Лим, видимо, тоже очень переживает, коли настолько загружает. Я физически не успеваю совмещать учёбу и выполнение всех своих обязанностей, так что я предпочёл бы дописать это несчастное задание, нежели встречаться с нервным отцом и выслушивать, как он срывается на матери, Чонхён-хёне и мне. Честное слово, будто бы мы виноваты во всех смертных грехах, а не Камгак всего лишь ведёт невесть какую политику! — В любом случае, лучше тебе пойти поскорее и уважить императора своим появлением, чтобы его гнев не вылился ни в какие последствия, — пожимает плечами Сокджин. — К тому же, я вроде как дверкой громко хлопнул, а кто знает, не отразится ли это на его слабом сердечке? — Даже если тебе скажут, что нельзя хлопать дверьми, ты всё равно будешь это делать, хён, так что не строй из себя законопослушную овечку, будь добр, — закатывает глаза на такое заявление Чонгук и хихикает на бурную реакцию со стороны хёна, пытавшегося доказать, что он, вообще-то, самый паинька в Уидэхам, таких поискать надо, да и вряд ли найдёшь, ведь сказать, что он уникален — вообще ничего не сказать. — Шутки, конечно, шутками, но лучше бы ты не откладывал с визитом, — замечает Сокджин, поправляя волосы и одежду. — Его Величество, когда просил пригласить тебя, был уже, мягко говоря, не в самом хорошем расположении духа. Чонгук на это лишь демонстративно закатывает глаза и скрещивает руки на груди. — Вот пусть придёт в себя, тогда и поговорим. Я не собираюсь для него становиться подушкой для битья. Как бы сильно я отца ни любил, он всё же слишком часто перегибает палку. Слушать то, как он отчитывает меня, принца Уидэхам, будущую опору страны, за каждую мелочь — это унизительно! — Его Величество, когда посылал меня за тобой, вдогонку кинул свою тапку, — настоит на своём Сокджин, хотя он прекрасно понимал, как себя чувствует Чонгук, и, если честно, такого даже своему злейшему врагу не пожелаешь. А если учесть, что Ким по слухам и громким шепоткам любопытных примерно представлял тему «срочного разговора», то принца и вовсе жалко, ведь ему элементарной свободы выбора никто предоставлять не собирается, — и ты прекрасно знаешь, что это значит, Гук-а. Вздыхая и чертыхаясь себе под нос, Чонгук нехотя встаёт с своего места и тут же поправляет засборившийся в некоторых местах дорогой с шёлковыми вставками ханбок. Закрывая чернильницу, он некоторое время задумчиво смотрит в окно, любуясь такими свободными и красивыми птицами, будто бы от них набираясь смелости и собираясь с моральными силами, а потом стремительным шагом покидает свои покои, видимо, сочтя «чем быстрее, тем лучше» самым подходящим способом действий. Сокджин в таком же резвом темпе семенит следом неотрывной тенью своего правителя. Шедшие навстречу слуги низко кланялись, здоровались с принцем и благодарили светлых духов за его существование. На все в большинстве пустые речи Чонгук периодически отстранённо кивал, но чаще всего проходил мимо с гордо поднятой головой и маской холодной отрешённости на лице, ведь правитель должен быть фигурой статной, величавой, которую в народе уважают и чуть ли не боготворят. Светлое дерево из соседнего государства-союзника Сэсокхуа стен сменилось тёмным, роскошным оттенком бордового (здесь уже непонятно, откуда поставляется древесина), что означало, что до покоев императора Чона оставалось совсем немного. Остановившись у деревянной двери с цветочным орнаментом и символом империи Уидэхам, — дальневосточным аистом — Чонгук некоторое время не решался оповестить семью о своём приходе, стоял снаружи и нерешительно мялся с ноги на ногу. Вся смелость, которую он так отчаянно собирал по дороге, сокрыв под маской невозмутимости свои растерянность и недовольство, рассыпалась как песок и лежала нелицеприятной кучей в его ногах. С нерешительностью своему донсэну помогает справиться Сокджин, решительно постучавший по дверям и, отсчитав ровно пять секунд, резко отворивший их, приосаниваясь. — Ваше Величество! — поклонившись, торжественным тоном произносит Сокджин, тем самым обращая на себя внимание императора, его жены и наследного принца. — Принц Чон Чонгук, как Вы и просили, прибыл. В комнате наконец-то воцаряется тишина, нарушаемая лишь дыханием. Сокджин не забывает ещё раз низко поклониться (на всякий случай, чтобы не злить императора ещё больше) и, выпрямившись, открывает взору правителя Чонгука, который холодным взором смеряет всех находившихся в комнате людей. Пройдя внутрь, он повторяет за Сокджином, низко кланяясь. — Вы хотели меня видеть, отец, — буквально выдавливает из себя, тут же выпрямляясь, но взгляд поднять на отца никак не решался. Император Чон молча машет рукой, давая разрешение присесть, и Сокджин тянет оцепеневшего Чонгука за рукав, усаживая на диванчик рядом с матерью. Как только тот устраивается на сидении удобнее, полемика между Чонхёном и императором разгорается с новой силой. — Отец, но ведь потакать всем их прихотям нельзя! — взывает к здравому смыслу отца Чонхён. — Если сегодня они имеют наглость запросить такое, то что будет завтра? Ласково попросят сойти с престола Уидэхам? Попросят разрешение на законное насилие наших женщин? — У нас нет другого выбора, — слишком горестно вздыхает император. — Без Камгак наша экономика не сможет создавать благоприятные для наших граждан условия жизни. Последствия будут плачевными, Чонхён, и если не ЧиДжон проткнёт меня мечом, то на вилы поднимет мой же народ. — Так надо заключать торговые договоры! — не сдаётся принц, отчаянно отстаивая собственную позицию. — Если не хотят заключить союз и продолжают своевольничать, тогда следует прижать, угрожать, поставить на место! Выполнить их условия означает позорно капитулировать! — Мам, — легонько дёрнув императрицу за рукав ханбока, шёпотом зовёт Чонгук, — а о чём идёт речь? На обычно безэмоциональном лице императрицы в этот раз появилась целая нечитаемая смесь эмоций, и Чонгук недоумевает, а что вообще происходит? Неужто Камгак своей политикой настолько расшатал стабильную, годами работавшую систему Уидэхам? — А вы о нём подумали? Хочет ли он вообще жениться? Ладно женитьба, этот процесс относительно терпимый, но на Паке-младшем, пасынке ЧиДжона! Это смерти подобно, и вы это прекрасно знаете! — в этот раз Чонхён так рьяно настоял на своём, что Чонгуку даже стало интересно, а с чего это он так? — Если династический брак — это то условие, которое поможет моей империи и дальше процветать, то я непременно его выполню, — отрезает император Чон, глядя в глаза разозлённому такими словами сыну. — А о его чувствах вы подумали? Вы не можешь решить всё за всех, не имеете права! — Будь добр, Чонхён, — тон отца угрожающе понижается, а глаза уже метают молнии. От образа поверженного и сдавшегося человека не осталось и следа, но к таким внезапным переходам семья Чон уже привыкла, поэтому на лице Чонхёна не дрогнул ни один мускул, — вспомнить, с кем ты вообще разговариваешь. — Все ваши споры, уважаемые господа, — подаёт голос доселе молчавшая императрица Чон, грациозно, подобно кошке, устраиваясь на диване, смещая Чонгука к самому краю, на что Сокджин отвечает едва слышимым смешком, — ни к чему дельному, увы, не приведут. Куда разумнее будет объяснить младшему принцу всё происходящее и рассказать об уже принятом решении. — Подойди сюда, Чонгук, — тяжко вздыхает Чон-старший и рукой манит своего младшего сына к себе. Как только в руки принцу ложится письмо с иностранным тиснением в верхнем правом углу, он поднимает полный непонимания взгляд на отца. — Читай. Чонгук переводит взгляд с отца на мать, а с матери на брата, и на всех их лицах общей эмоцией было раскаяние. У Чонхёна в глазах также плескались боль и отчаяние, тот будто был готов расплакаться в любой момент из-за лютой несправедливости. Мотнув головой, тем самым отгоняя мешающие мысли, Чонгук переводит взгляд на письмо и глазами скользит по строчкам.Дорогой ХанЧон, друг мой любезный! ...
От одного только обращения его уже тошнит. Пак ЧиДжон либо твердолобый, либо наглый, если позволяет себе такое. Вздыхая, Чонгук возвращается к чтению.... Прошло много времени с тех пор, как мы с тобой общались, и я, если честно, очень соскучился по несносному донсэну! Помнишь, как...
Абзаца три Чонгук сразу же пропускает, ибо читать совместные воспоминания своего отца и его бывшего близкого друга считалось своего рода вторжением в интимную жизнь последнего. Может, отец старается всеми силами забыть всё то, что тогда было? Другими словами, Чонгук не имел права вмешиваться; и, кажется, если его шестое чувство не врёт, помимо этого не имел права ни на что, как бы это прискорбно не звучало.К сожалению, ты считаешь несколько иначе, и мне это не нравится. Ты, я думаю, забыл, кто я такой и что я в состоянии сделать с Уидэхам, и это ой как плохо! И я бы сделал, но — ах и увы для меня и к счастью для тебя! — не могу так поступить со своим другом, ведь это жестоко, а я всей своей душой ненавижу насилие. Но мы же близкие друзья, поэтому я волен закрыть глаза на твои проделки при выполнении следующих условий: ...
У Чонгука глаза полезли на лоб, если честно: те условия, которые выдвигал ЧиДжон, противоречили его идеологии «я против насилия», потому что если требования не насилуют физически, то моральный вред наносят точно. Если Чонхён говорил о содержим письма, то он был прав: подчиниться Камгак означало жестокое унижение и позор на всю жизнь.... и руку и сердце твоего младшего сына. Чонгук же, насколько я помню, уже совершеннолетний мальчик, да? Надеюсь, у него никого не было: под стать моему малышу Чимин-и, что займёт престол Камгак, должен быть чистый и непорочный супруг...
— Ч-Что?! — смущённый из-за таких подробностей Чонгук тут же куда подальше письмо откидывает, будто бы оно жгучий уголёк, и прикрывает лицо, дабы избавиться от всех ужасных ассоциаций. Сказать, что он сейчас в шоке — ничего не сказать. — Какого чёрта?! Натыкаясь на сочувствующий взгляд Чонхёна, Чонгук переводит взгляд на отца, и его словно бы озаряет. — Не говори мне, что ты согласился на это, — наплевав на всё уважение, он, не веря, смотрит на серьёзное лицо отца. — Т-Ты не мог так со мной поступить! — Чонгук- — Отец, я прошу тебя, это сумасшествие! — Чонгук не хочет именно так, нет, они не могут с ним так поступить. Ведь Чимин буквально на днях писал ему письмо, в котором в красках расписал прекрасные отношения со свалившимся на его голову Мин Юнги из очередного захваченного государства; то, как «в его прекрасных глазах цвета тёмного неба плещутся яркие звёзды», которые может видеть только он, Чимин, нависая над своим возлюбленным в постели или зажимая у стены в своей комнате. Чонгук более-менее свыкся с потерей такого мужчины и гложущей его безответной влюблённостью, но возникшее из ниоткуда письмо императора Пака вызывало в нём довольно противоречивые чувства: от радости до вселенской печали. Радость, потому что кто бы что ни говорил, а иметь отношения и в принципе заниматься любовью с Пак Чимином — самая прелестнейшая сказка, какую только можно было слышать. А если произнести «сказка» с оттенком «не сбудется никогда в жизни», можно понять печаль. Чонгук встаёт между влюблёнными, разрывает их отношения, и это вызывает не самые положительные чувства. От одной мысли о том, что Чимин может возненавидеть его становится дурно (если может стать ещё хуже во всей сложившейся ситуации).