想让你叫喊 [wanna make you scream]

Honey, I rose up from the dead, I do it all the time

      Многим людям свойственно выделять какое-либо очень запомнившееся событие, и они охотно им делятся, когда об этом заходит речь (чаще всего в тот момент, когда задают вопрос по типу «а что тебе запомнилось больше всего?»). В девяти из десяти случаев это событие — какая-либо радость в их скучной и рутинной жизни, будь то первые шаги собственного чада, наивкуснейший мамин пирог или победа над сверстниками в какой-то детской игре. Не исключено, что с переходом на следующий этап жизни это греющее сердце воспоминание может смениться другим, не менее тёплым.       А тем самым десятым случаем — наглядным примером, так сказать — будет Ким Сынмин, чьё особенное воспоминание восьмилетней давности отличается редкостной мрачностью, совершенно не свойственной детям его возраста. Сынмин чётко помнит тот день, — и жалеет, если честно, что с лёгкостью может забыть всё, кроме этого — будто всё произошло вчера, и сейчас ему всего лишь одиннадцать, и это его первые дни совладения со своей новой необузданной натурой.       Возможно, новость о том, что именно у тебя (не у брата, не у сына маминой подруги, а у тебя!) проявился магический дар, должна восприниматься с энтузиазмом, радостно, ведь ты теперь отличаешься от всех остальных, разве не к этому на протяжении всей жизни стремятся люди? Вот только с Сынмином случай особенный: он живёт во времена, когда любое проявление магии карается смертью, его дар можно смело окрестить проклятием, а самого парня — последователем демона, еретиком, больным ублюдком, наконец, которого сжечь на инквизиционном костре будет мало.       Дело в том, что дар Сынмина напрямую связан со смертью — выражаясь умным языком, этот феномен называется некромагией, а в народе это получило короткое и ясное (а самое главное звучное) название — «сатанизм». И Сынмин поражался тому, что простолюдинам из соседних населённых пунктов (даже столицы!) в первое время, пока он не стал влиятельным в высших кругах, ничего не стоило плюнуть обвиняющим «сатанист» на его нетипичное поведение — действительно, не они же превратились в ходячие трупы в буквальном смысле слова. Со становлением некромагом сердце замирает, и, несмотря на наличие притока крови к конечностям, руки и ноги делаются леденяще холодными — коснувшись Сынмина, можно почувствовать холод смерти, а его цепкая хватка на любой части тела (на шее и подавно) и вовсе вымораживает, чем тот, естественно, старается активно пользоваться, тем самым манипулируя другими людьми. А что? Он младший и сполна избалованный ребёнок в семье, ему уже девятнадцать, так что щенячьи глазки на некоторых слуг и угрозы на особо наглых сверстников не действуют. Стоит перевести на них мёртвый гипнотизирующий взгляд (а в особо трудных случаях сжать пальцы на горле), и те становятся необычайно шёлковыми, готовыми на любую прихоть юного господина, лишь бы тот убрал пальцы и отвёл взгляд.       Созданию прочного кокона-чехла как средства защиты от общества во многом способствовала эта необычная способность: так как общение со сверстниками безэмоциональный и устрашающий Сынмин возобновить в силу своих новых способностей не сумел, то единственным верным решением для него стала изоляция. Всё равно дети слуг — основные друзья Сынмина, ибо детей из семей знати на квадратный километр было мало, ближайшие жили в получасе конной езды — ничему дельному не научат, кроме своих бестолковых игр, смысл с ними водиться? Ведь они никак не помогут справиться с одолевающими Сынмина сомнениями и страхами.       Никто Сынмину тут помочь не сумеет, кроме него самого. Но — ох, какая незадача! — Сынмин и сам понятия не имеет, что ему делать.       Говорят, некромаги бесчувственны — и речь идёт не об органах чувств, а о несколько другом. Тут Сынмин не даст однозначного ответа, но его старший брат, Сынхёб, заверит, что всё оно так и есть, без преувеличений.       — Докажи, — безразлично тянет в таких ситуациях Сынмин, разглядывая ногти или просто кидая косые взгляды на старшего.       — Когда Ынсо по своей неосторожности влетела со всей силы в дерево, — смотрит на брата исподлобья Сынхёб, скрестив руки на груди, — ты подошёл к ней, рывком поднял на ноги, намеренно — я уверен, намеренно! — потрогал место ушиба и бросил небрежное «аккуратней». Никаких «ты в порядке?», «ничего не сломано?» или «подожди, сейчас помогу», никакого проявления эмоций, свойственного для данного типа ситуаций! Её этот удар чуть сознания не лишил! А когда...       И пусть примеры повторялись по кругу (брат никогда не забывал упомянуть своё коронное «ты меня хоть любишь?», на что Сынмин сперва неизменно отвечал утвердительно, а потом стал придумывать что-то из рода «не любил бы, уже убил бы сто раз», ибо конкретно задолбался повторять одно и то же), Сынмин отказывался верить во всё, что ему говорят, пророчат, навязывают; он не мог принять свою новую натуру, старательно скрывал свои способности. Где-то на руках до сих пор ощущается мех любимого четвероногого друга, занявшего не последнее место в сердце на тот момент ребёнка, но вслед за ощущением приходит и образ того же друга, только восставшего из мёртвых совокупностью костей, издававшего утробное рычание и вперившегося пустыми глазницами на своего бывшего хозяина. Стоит вспомнить, как это нечто ползёт к нему, метя куда-то в лодыжку (а может и вовсе не туда), Сынмину становится чертовски больно и неприятно осознавать, что то существо, как оказалось, его рук дело; он никогда бы не подумал, что внезапный взмах руки на такое способен.       На вопрос «А почему бы не завести себе нового питомца?» Сынмин всем отвечает, что его первого друга не заменит никто и ничто. И, по сути, это ложью не назовёшь, он просто не говорит всей правды: теперь, когда он стал некромагом, ни одно животное близко не подойдёт к нему ни поласкаться, ни за едой — другими словами, будут избегать его как огня, что расстраивало, если честно, ведь Сынмин души в друзьях наших меньших не чаял. Впрочем, это проблемой особо не назовёшь как сейчас, когда он смирился, так и тогда, когда старушка Смерть лихо прошлась своей косой по общему числу животных — срубила джекпот однозначно, остались живы только единицы. Нередко в гостиной Кимов собирался совет соседской общины, пытавшийся выработать стратегию действий в данной ситуации, но все их попытки крошились под давлением сил королевы-природы. Действительно, кто они такие, чтобы состязаться с чем-то возвышенным, старым, появившимся ещё задолго до человека?              Сынмин, конечно, предложил Сынхёбу оживить несколько лошадей (он же теперь это умеет), на что ответом ему было молчание (почти не слышное ворчание Сынхёба, если быть точнее) и подзатыльник. Короче говоря, больше Ким-старший со своим младшеньким проблему массового животного вымирания не обсуждал.       Отдельный поклон, по мнению обоих Кимов, заслуживают Яны, оказавшие огромную моральную и физическую, по сути, поддержку в труднейшие минуты. Сынмин может поклясться, что не будь влюблён — это ещё мягко сказано! — Сынхёб в старшую сестру Чонина, Чону, он сам бы с радостью сделал ей предложение: просто потому, что эта девушка — героиня как минимум. Так как она неплохо разбиралась в сущности некромагов, то сумела оказать непосильную помощь корчившемуся на полу от боли в момент получения дара Сынмину, а впоследствии снабдила полезной литературой, — в основном реликвийными рукописями, вынутыми непонятно откуда, но не суть — которые он продолжает поныне изучать. Если благодаря Чону он смог привыкнуть к своим способностям, то благодаря Чонину, заменившему ему ранее ненужных друзей, Сынмин постепенно встаёт на ноги, набирает силу и пытается вновь научиться проявлять эмоции и чувствовать. Обучение основам магии полезно будет им обоим, поэтому Ян и Ким чаще всего изучали рукописи вместе. И если Сынмин сперва не понимал, зачем эта не всегда понятная муть нужна Чонину, то потом до него дошло.       Просто Чонин такой же «испорченный», как и сам Сынмин.       А если Чонин обладает даром, то велика вероятность, что и Чону тоже перепало соответствующее наследство. На резкий и неожиданный вопрос о наличии волшебного дара Чонин отвечает утвердительно, потому что знает, что врать Сынмину бесполезно; вопросы Сынмина звучат как утверждения, тот «спрашивает» только когда стопроцентно уверен в своей правоте или близок к разгадке.       — И ты? — откладывает рукопись в сторону, поднимая безэмоциональный взгляд на Чонина, подпиравшего щёку рукой.       — Ведьмак, как и моя сестра, — отвечает Ян.       — А я думал фея, — хмыкает Ким. — Такой же мягкий и не представляющий никакой угрозы. А тут вот оно что... Ведьмочка с пока что не раскрытым потенциалом, притом и неизвестно, что из себя представляет. Весьма любопытно.       Чонин много обижался на такие фразочки в духе Ким Сынмина, но со временем смирился — ведь тот по-другому разговаривать с людьми не умел. Если Сынмину хочется выстроить вокруг себя защитный замок-крепость, а самому обмотаться шипами, то пусть так и поступает: всё равно все препятствия на своём пути он сломает, лучший друг всё-таки. А своих, как говорит Чонин, «в пекле инквизиции не бросают, горят вместе». Вдохновлённый такой цитатой Сынмин на это хмыкал и отвешивал лёгкий подзатыльник младшему, бурча что-то из рода «не пори чуши, мелкий».       — А что? — обиженно бузит Ян, потирая лоб и дуя губы. — «Дружба до конца» звучит очень даже круто! Достойная смерть, считаю — с другом и на костре-       — Пока я не передам кому-то свой дар, не умру, так что придётся как-нибудь без меня, — победно ухмыляется Сынмин, на что Ян сперва замирает, раскрыв рот и пытаясь осознать, что сказал его хён, а как только до него доходит, то сразу же пускает в ход кулаки, обзывая своего друга «последней сволочью».       — Хотя бы огонь для друга потушишь?       — Вот в этом можешь не сомневаться.       На самом деле, тот факт, что Сынмина до сих пор не казнили, удивлял: чаще всего одарённых магией ловят на первичной стадии развития их дара, а он перешёл уже на третичную, и ему хоть бы хны. Своими мыслями он однажды поделился с братом, на что тот ничего дельного не смог выдавить из себя, кроме как «родители стараются в столице», а после перешёл опять на свою излюбленную позицию нападения а-ля «скажи блядское спасибо, что мы все ещё живы». Ответ в большинстве случаев очевиден — Сынмин острил (своё «спасибо» Сынхёб точно получил), тем самым зля старшего и уж очень нервного для своих двадцати семи лет брата.       Шутки шутками, но вот родители не возвращались домой уже больше месяца, и, если учесть время, в которое они живут, с Кимами могло случиться всё, что угодно. Не то что бы Сынмин переживал до ручьёв слёз из глаз за здоровье матери и отца (такие чувства ему, увы, более не подвластны), просто подобное затишье очень настораживало. Места себе не находил и Сынхёб: его письмо игнорировалось уже пятый день с учётом периода доставки, что было немыслимым и сразу же исключалось. Если не отец, то мать точно черканёт хотя бы пару строк о том, как они поживают и какая погода в столице хорошая. Возможных сюжетов-объяснений происходившего был вагон и маленькая тележка, и отнюдь не все из них укладывались в рамки разумного. Сынхёб одно время порывался ехать в столицу, чтобы выяснить, что случилось и как обстоят дела на самом деле, но приготовления к осенним песнопениям Богу плодородия заставили изменить планы.       Дел было уйма: обработка земель, готовка, генеральная уборка, урегулирование и контроль социальных взаимоотношений, наконец. Если к первым трём Сынхёб не имел прямого отношения (слуги по его приказам только и успевали, что глотнуть воздух и тут же продолжить носиться), то в последнее дело погрузился с головой и частенько не вылезал из кабинета отца, утопая в многочисленных бумагах. Впредь он будет сто раз думать, прежде чем отвлекать отца от важного дела: только заслышав стук в дверь, он готов был придушить пришедшего своими руками — настолько сильно нервничал.       Сынмин был предоставлен сам себе, что не могло не радовать: что-что, а побыть в одиночестве хоть иногда хотелось, компания весёлого и чересчур активного брата частенько утомляла. Вот только спустя дней пять после начала приготовлений к празднику до этого желанный покой стал обременительным: все книги в комнате были перечитаны от и до, пергаментный лист пестрел каллиграфически выписанным текстом, а содержимое рукописи Чону, перечитываемое непонятно в какой раз, уже плыло перед глазами. В этот момент тишина, ставшая неразлучным спутником, наскучила Сынмину до невозможности, и он частенько сидел за обеденным столом, без особого интереса вертя в руках палочки для еды и наблюдая за снующими слугами. Он терпел съедавшее изнутри чувство одиночества как мог, но однажды сдался: черканув пару строк брату, что к празднику вернётся обратно, дабы не беспокоить лишний раз, Сынмин отправился в гости.       Возникает вопрос: а как, собственно, доехать до пункта назначения? Воспользоваться лошадью он не мог по определению, а попросить повозку означало отвлечь брата от его важных дел и получить нагоняй, что было не самым благоприятным ходом событий. Вздохнув, Сынмин понял, что остаётся два варианта — реинкарнировать лошадь или идти пешком. Сделай он первое, домчал бы до Янов в течение получаса, в то время как пешком, чтобы срезать, пришлось бы идти в лес; и то, заблудиться в нём было гораздо вероятнее, чем срезать. Сынмин же не Чонин, он со зверушками и растениями общаться не умеет, так что те правильный путь ему не подскажут точно. Останется только скитаться в лесной чаще до скончания веков — ну, или пока Сынхёб (наконец-то) не застолбит Чону, и у Сынмина появится племянник для передачи дара и, собственно, возможности умереть. Сынмин хмыкнул: второе было настолько маловероятно, что скитание до скончания веков звучало всё-таки более оптимистично.       С другой стороны, реинкарнация лошади отнимает много сил, и Сынмин не был уверен, что сможет совладать со слишком энергичным мертвецом. В плюс к этому, если ехать на лошади, то путь лежит через населённый пункт, где люди сновали по дорогам туда-сюда, и, заметь они скакавшего на груде костей (при условии, что мёртвое тело не сожгли — вот ещё одно трудновыполнимое условие!) Сынмина, возникло бы парочку вопросов, которые инквизиция однозначно превратила бы в восклицательные знаки и костёр. Реинкарнировать лошадь при мясе — задача вообще неподъёмная; это же сколько сил уйдёт на всё-всё?       Взвесив все «за» и «против», он понял, что хреново ему будет в любом случае, поэтому завернул в конюшню за уздечкой и другими нужными вещами, без которых запрячь коня будет невозможно. На его счастье, слуг, отговоривших бы юного господина от столь безрассудного поступка, не было видно, и взять нужные вещи Сынмину особого труда не составило: всё лежало на виду, готовое для использования в любой момент. Многочисленные подкладки и узда тяжёлым грузом лежали в руках, и, со вздохом подтянув к себе все предметы, крадучись, он выбрался за пределы поместья.       Найти дерево, под которым был захоронен (сжечь свою прелесть у Сынхёба рука не поднялась) добротный скакун брата, было несложно: Сынмину просто стоило вспомнить, что, свернув с дороги, следовало обратить внимание на ветки; ветка того самого дерева была перевязана когда-то белоснежной ленточкой Чону, которую та по привычке носила на правом запястье, но, не раздумывая, отдала, как только узнала, для чего та нужна была в день погребения. Снаряжение со звоном полетело на землю. Пальцами подцепив край мягкой, гладкой и потрёпанной временем материи, Сынмин сперва осторожно прошёлся подушечками пальцев по ней, а потом отвязал и, не глядя, откинул куда-то в сторону.       — Хёну пора уже давно научиться отпускать, верно, Мей? Давай вместе поможем ему, — хмыкает Сынмин, переведя нечитаемый взгляд на оставшееся где-то сзади, но сейчас скрытое деревьями здание поместья. Опускаясь на колени, он упирается ладонями в жёсткую пожелтевшую траву и, коротко выдохнув, после небольшой паузы произносит выученные наизусть замудрённые строчки нужного параграфа-заклинания из рукописи:       — Развёрзнись, земля, разойдись, вода, открой врата в иной мир Принцу смерти.       Наконец-то получив возможность выплеснуть сдерживаемый дар, Сынмин немедленно решился воспользоваться ею, и выдохнул с облегчением, когда волна магии, так долго и упорно подавляемая, разнеслась на ближайшие десять метров, вырвавшись из тесного пространства. Вообще, настолько внушительные по радиусу волны не сулят ничего хорошего, вредны для здоровья и так далее, и тому подобное, но кто посмеет спорить с Сынмином на этот счёт? Он же упорно делает вид, что знает, что для него лучше.       — Матушка, здравствуй, только не злорадствуй, — он начал издалека, ловко перейдя с латыни на свой родной язык. От одного «матушка», направленного в адрес костистой старухи с косой, гордо восседавшей на своём троне на том свете, подташнивало, но это было необходимой частью ритуала, иначе Смерть не станет даже слушать обращения своего чада или и вовсе упечёт с собой горе-некромага, чтобы не позорил собственный вид. — Я помню данное мной слово, и мне самому, — обрывается на полуслове, тщательно подбирая нужную рифму, прежде чем продолжить, — хреново вновь просить помощи у тебя.       Сложностью призыва духа с того света была неординарная форма речи некромага, сделавшего запрос на контакт со смертью, — издевающаяся старуха выставила обязательное условие стихотворной речи, мол другую она воспринимать не умеет и не будет. И вроде бы условие выполнимое, говорить стихами могут многие люди, образованные в том числе, но Сынмин находит это непосильной для него задачей и пытается вертеться как может, позорясь своими жалкими рифмами на весь потусторонний мир. Интересно, насколько сильно умершие предки смеются над страдающим родственником?       По телу пробежался неприятный холодок, и он тут же приосанился, сглатывая вставший в горле ком. Краем глаза он заметил кусок чёрной потрёпанной материи, а услышанный им шелест был совсем рядом, что означало, что госпожа Смерть точно услышала его обращение. Стыд-то какой.       — На этот раз мне нужен дух верного скакуна, жизнь которого была не так давно отобрана тобой, — продолжал, всеми силами старавшись сохранить ровный тон голоса; Смерть своими костлявыми пальцами невесомо прошлась вверх по его позвоночнику, очень вероятно, неспроста. — Взамен — всё по традиции: обряд, дух — прочь, и позиция твоя не пошатнётся, даже если узнает кто, что ты духов даёшь взаймы, не требуя ничего от Принцев смерти, сыновей своих.       — Это был мой младшенький, Сынмин, — названный слышит шуршание и звонкий перестук костей — госпожа Смерть была более чем довольна своим «дитём», поэтому сейчас по-доброму смеялась над ним. Тот же пытался не взвыть от досады и стыда и клятвенно обещал себе, что по приезду к Янам откроет сборник стихов и подчерпнёт рифмы из них для дальнейшего использования. — Ах, как же будут рады твои предки, а то ходят угрюмые, смотреть тошно.       Слышится лязг железа — Смерть, видимо, что-то творит со своей косой, а Сынмин, очень некстати сидит к ней спиной; доверия к старухе у него нет от слова совсем, ведь кто знает, что взбредёт в её чумную голову?       — Молчишь? Обиделся, наверное, — тут уже старуха кряхтит, не смеётся — скорее всего, «отсмеялась», теперь приводит своё жалкое подобие тела в норму. — Ладно, макнэ, не мучаю тебя, потому что ты самая младшенькая, миленькая и талантливая принцесска, — ого-го какие стихи! — поэтому выбирай себе лошадку и уматывай туда, куда тебе надо.       — Мне нужна Мей. Это скакун моего брата, она умерла в ходе волны смертей восемь лет назад, — он набирается смелости и оборачивается назад, встречаясь взглядом с чёрными зияющими дырами в черепе, жадно пожиравшими его всего. Старуха скучающе оперлась на косу и хмыкнула:       — Опять затянул ту же песенку. Ты когда-нибудь перестанешь вспоминать этот период своей жизни? Неужто настолько травмирован? А, да, — вспомнив, кивает самой себе, — точно, твоя зверушка настолько запала тебе в душу. А как она потом поползла к тебе, до сих пор помню твоё выражение лица, уморительно просто! Бедный страдалец Минни.       От всех этих издевательских ремарок у Сынмина задёргался глаз, и он вздохнул, пытаясь не нагрубить и не спровоцировать Смерть; он не был в том положении, чтобы дать ей достойный отпор, любая возможная битва закончится для него весьма плачевно. В конце концов, она снизошла до того, что ступила своей костистой ногой на землю грешную и соизволила явиться пред его очи, когда могла просто отправить ответ с того света. Плюсы быть младшеньким, как говорится (если это, конечно, можно назвать плюсом).       — Я просто не понимаю смысла сбора такого огромного количества душ ни в чём не виноватых животных. На каждый мой вопрос ты отвечаешь загадочным «подожди и узнаешь», я жду, а в итоге ты снова оттягиваешь срок. Разве так трудно сказать, какая причина этого всего? Увеличенный план? За перевыполнение плана на месяц демон обещал тебе награду в виде новой косы?       Смерть зашлась таким смехом, что Сынмина и всех животных в округе передёрнуло из-за внезапно нахлынувшего непонятного чувства — ну, или слушать хрип, исходящий из пожелтевшего скелета смогли бы далеко не все. Старуха, вновь вдоволь насмеявшись, в миг стала серьёзной:       — Мей, говоришь, хочешь? Хорошо, будет тебе Мей.       Смерть запахнулась в своё чёрное одеяние и щёлкнула пальцами. Позади неё — Сынмин резко вскочил на ноги — образовалась чёрная дымка, откуда послышалось громкое лошадиное ржание. Сынмин не мог поверить своим глазам: стоило дымке рассеяться, перед ним возникла очень даже живая Мей, а не скелет, державшийся не пойми на чём. Он охнул и тут же повернулся к Смерти, довольно (а может не очень, хрен поймёшь по этому черепу) скалившейся.       — Говорю же, ты самый младшенький, поэтому делаю тебе поблажки, — пожала плечами. — К тому же, ты в первый раз реинкарнируешь кого-то настолько внушительного, поэтому с последующим этапом ты просто бы не совладал. Хотя-       Она сделала многозначительную паузу, повертев косу в руке, опять-таки скучая. Смерть двинулась поближе к брошенным ранее Сынмином вещам, завидев, что тот тронулся к ним.       — Хотя? — повторил Сынмин, нахмурившись, стоило ему взяться за снаряжение лошади. Мей, заржав, с готовностью поскакала поближе к нему; он понятия не имел, что ею двигало, но не осмелился спросить и воспринял всё как данность.       — Если я скажу сейчас, то испорчу весь сюрприз, Сынминни, так что нет, — покачала головой, — даже не проси.       Следующие минут пятнадцать, что Сынмин запрягал лошадь, были проведены собеседниками в молчании (если не считать редкие реплики Сынмина, просившего Мей не двигаться, которые лошадью были с лёгкостью проигнорированы — сразу видно, чья хорошая девочка). Стоило ему устроить последнюю деталь, он обернулся назад, к Смерти, облокотившейся на дерево, неотрывно наблюдавшей за ним, будто бы оценивая.       — Спасибо, матушка, за твою несказанную щедрость, — выжал из себя благодарность, иначе Смерть могла потерять благосклонность к нему, что определённо вышло бы боком в дальнейшем. Из-за такого внимательного взгляда руки шли мелкой дрожью, но Сынмин, как истинный представитель аристократии, который не раз бывал в такой ситуации, когда ходуном ходили не только руки, сумел не ударить грязью в лицо.       — В следующий раз, Сынминни, взамен отдашь жизненные силы или возможность восполнения дара на некоторое время, а то скажешь тоже, не требую ничего от вас, Принцев Смерти, — хмыкнула Смерть. — Ещё как требую, просто у тебя большая скидка за то, что ты миленький.       — Мои вопросы вновь оставишь без ответа?       — Скажу, что ты стал гораздо сильнее, чем был в начале. На один из своих вопросов ответ ты получишь уже сегодня. Прислушайся к легендам: они иногда содержат куда больше правды, чем те речи, что произносит ваш нынешний правитель, — хихикнула она, подобрав полы лохмотьев. — До встречи, Сынминни. Не скучай.       И растворилась в тёмной дымке настолько внезапно, что Мей испугалась и тут же начала беспокойно ржать. Сынмин был рад, что не сидел верхом на ней, иначе бы слетел с неё куда-нибудь в кусты. Успокоить беспокойную лошадь ему, на удивление, огромных трудов не составило: для этого пришлось взять её морду в свои руки и посмотреть прямиком в бездомные омуты. Была угроза получения копытом по рёбрам или куда ещё ниже, но гипноз подействовал мгновенно, что не могло не удивлять; Сынмину даже рта не надо было раскрывать, чтобы пробормотать заклинание. Как только дыхание лошади выровнялось, он отстранился назад, не веря во всё происходящее. Сперва щедрость Смерти, что вообще сказка, теперь удачная попытка гипноза крупного парнокопытного, в то время как на грызунов в прошлом у Сынмина уходило попыток пять, не меньше. Что вообще происходит?       — Я стал сильнее, — он бездумно повторил вслух эту фразу и посмотрел сперва на свои руки, потом на Мей, а затем и вовсе назад, на поместье. — Вот только каким образом и почему?       Столько вопросов и так мало ответов, вот только легче от этого не становится! Где искать ответы, что нужно будет изменить в себе, с чего вообще начать, к кому обратиться? Беспокойные мысли роились в голове, и Сынмин, вздохнув, потряс головой, отгоняя панику прочь, проворно взобрался на лошадь и, засунув ноги в стремена, пнул Мей, заставляя её тронуться с места. Путь был далеко не близкий, и средство передвижения было добыто такой ценой, что отступать назад было позором. Зря он что ли столько нервничал?       Смотреть по сторонам на однотипные деревянные постройки, именуемые домами, в деревне, пока Мей передвигалась рысью, вскоре наскучило, со всеми семьями слуг и крепостных Сынмин уже много раз поздоровался. Подняв взгляд, он заметил слишком знакомый герб на карете: семья Сон возвращалась из своего дальнего путешествия, не забывая нанести визит Кимам — ух, как Сынхёб будет рад им в такое время! Наорёт или выставит за дверь? Или ещё лучше: будет всё время давить искусственную лыбу, мысленно четвертуя каждого члена семьи и наслаждаясь их душераздирающими криками. И кто, спрашивается, из Кимов представляет большую угрозу для общества?       Не то, что бы Сонов оба Кима недолюбливали; в случае с Сынмином это было активное избегание и нейтралитет а-ля «вы не трогаете меня, а я, так уж и быть, сохраню вам ваши пальцы на ногах», в то время как Сынхёб их всей душой ненавидел и мечтал отправить на костёр; к сожалению, повода пока не находилось. Причин ненависти была уйма, но самой весомой было грамотное сочетание назойливости и высокомерия. Потрепать за щёчку и сделать замечание касательно фигуры? Знаем. Намекнуть на то, что хватает денег только на мучное? Умеем. Похвалиться собственным состоянием? Активно практикуем. И, что самое главное, надо было повторить алгоритм снова и снова. Выражалось их отношение очень открыто, и не понять намёка на то, что Соны вас презирают, было невозможно; это даже не было намёком. И ведь никто им не скажет, что они могут катиться на все четыре стороны, честь и вежливость, как-никак; но недовольство нарастало, и, вероятно, очень скоро им выскажут многое.       Жалко Сынхёба, конечно, но сейчас сам Сынмин находился под угрозой попадания в зону видимости Сонов; бежавшая рысью Мей неумолимо приближалась к злосчастной карете, где окна как всегда были открыты, а шторки убраны. Единственным разумным (и мгновенно придуманным) решением было прибавить скорости и пролететь на всех парах мимо, чтобы никто ничего не понял. Это и делает Сынмин: прижав ноги к телу лошади поплотнее и сжав посильнее в руках поводья, он недолго собирался с духом, прежде чем ещё раз ударить Мей по бокам. Та, к счастью (или к сожалению), правильно поняла своего всадника и, заржав, помчалась ещё более резво; кучер даже не успел привстать, чтобы поклониться, а Сынмин уже пролетел мимо и всё быстрее и быстрее удалялся из поля зрения кучера. Сидевшие в карете Соны вздрогнули от внезапного ветерка и чисто из любопытства выглянули из окна, взглядом провожая сутулую фигуру всадника, быстро удалявшуюся.       Сказать, что Мей была резвой — ничего не сказать. Сынмин был благодарен высшим силам, что на нём не было головного убора, иначе вычурная шляпа с висящими на нитках камнями слетела бы уже на первом резком повороте, в который тот еле-еле вписался. Теперь дома — а дальше и тёмный лес, но потом снова дома — сливались в единую линию из цветов, и Сынмин даже не смел поворачиваться в сторону и как-либо отвлекаться от дороги, но он был уверен, что сапожную лавку и медика проехал уже давно. Главное было не слететь с лошади в ближайшие кусты, иначе это просто фиаско.       Затормозить было, на удивление, предельно легко: Мей сразу же поддалась, стоило Сынмину дёрнуть поводья на себя — вероятно, из-за остаточного действия гипноза. Сынмин понятия не имел, сколько в общей сложности было затрачено времени на путь, но результат на лицо: прямо сейчас он стоит напротив поместья Янов, что означало, что цель, к которой он так долго и упорно шёл, наконец-то достигнута.       Спрыгнув с Мей и сразу же подхватив ту за поводья, он, пересекая главные ворота, решительным шагом подходит к входной двери с намерением постучаться. Из слуг сновали туда-сюда только садовники, остальные, скорее всего, орудовали всевозможными вещами прямиком в самом поместье. Судя по опрятному и скорее близкому к идеалу виду сада, свою работу продуктивные садовники в скором времени закончат, и Яны будут на один шаг ближе к полной готовности ко дню осенних песнопений.       Сынмин постучал ровно три раза, нерешительно помялся на пороге секунд десять, прежде чем ему дверь открыл изрядно потрёпанный жизнью Чонин. Только завидев друга, ведьмак сразу же преобразился, — посветлел и начал широко улыбаться, от уха до уха — на его щеках появились очаровательные ямочки, а глаза превратились в узенькие щёлочки, всё больше напоминая солнышко, которое, почувствовав конкуренцию, стыдливо скрылось за серыми тучами.       — Хён, ты приехал! — воскликнул Чонин, бросившись другу на шею, облегчённо выдыхая, к чужой холодной груди прижимаясь. Сынмин старался не слишком грубо оттолкнуть чрезмерно тактильного донсэна от себя; что-что, а любые прикосновения были ему противны, пусть их и инициировал Чонин, лучший друг. Тем не менее, он на мгновение себя пересилил и ответил на объятие, прежде чем мягко похлопать друга по плечу, с просьбой отстраниться. — Спаси меня, Чону-нуна вообще с катушек съехала с днём песнопений! Я так устал разрисовывать эти надписи и выписывать иероглифы, не представляешь себе.       — Сынхёб-хён, уверен, составит ей в этом конкуренцию, день и ночь безвылазно сидит в своём кабинете, то и дело покрикивая на виноватых и не очень. Еле-еле вырвался из лап домашнего тирана, видишь, каким образом, — вздохнул Сынмин и стрельнул глазами внутрь, намекая Яну на вполне очевидную вещь. — Впустишь?       — А, да-да, сейчас, — сразу же засуетился тот, сперва пропуская друга, но наконец заметив стоявшую позади лошадь, подозвал к себе шедшую мимо прислугу. — Будьте добры отвести скакуна господина Кима в конюшню и позаботиться о нём таким же образом, каким вы удостаиваете внимания наших лошадей.       — Мне нужна будет Мей для обряда к полуночи, — в полголоса предупредил своего друга Сынмин. Протянув поводья подошедшему слуге, он погрозил пальцем Мей, мол не шали, и кивнул, обходясь без каких-либо специальных указаний. Слуги удалились.       — Ты её реинкарнировал что ли? — удивлённо вторил ему Чонин. Получив кивок, он демонстративно закатил глаза и скрестил руки на груди. — Ох уж эти Принцы Смерти, никогда не упустят возможности повыпендриваться своей силой.       — А как ты прикажешь доехать до тебя? — беспомощно развёл руками Сынмин. — Идти через лес было таким себе вариантом, я же не ты, через песни со зверюшками не общаюсь.       — Это был единственный раз! — запунцовел возмущённый Ян и мило топнул ногой, выражая негодование; Сынмин, успешно спровоцировавший друга, позволил себе усмехнуться. — Только благодаря этому мы сумели выбраться из этого сраного леса, у нас не было выбора! И я не пел, а спросил, используя телепатию; это, между прочим, отнимает немало сил.       — Уверен, что БунЧже был напуган до усрачки, заблудившись, и пребывал в полном ахуе, что его парень, оказывается, поёт серенады не только ему.       — Он Бан Чан, некультурная свинюшка! — Сынмин пробурчал что-то из разряда «я так и сказал» и закатил глаза; Бан Чан ему не особо был приятен, и, следовательно, имя его было необязательным к запоминанию. — И нет, Чан-хён не понял, что я обладаю волшебным даром, и уж тем более не испугался, а немножечко запаниковал из-за потери контроля над событиями!       — Да-да, конечно, — покивал Сынмин. — Капитанам кавалерии Камгак слишком позорно признавать, что они испугались тёмной густой чащи леса, про который ходят леденящие душу легенды, но надо же держать лицо перед своей пассией! Вот только — ах и ох! — он не знает, что ты этих легенд не боишься, ведь — какой сюрприз! — души у тебя, по мнению простолюдинов, нет, соответственно нечему леденеть, слушая легенды.       — Чай готов уже? — перевёл тему слегка поникший Чонин, обращаясь к подошедшей к нему кухарке, которая активно закивала и стала приглашать господ к столу. — Интересно, нуна сумеет отвлечься от своих вселенски важных дел?       — И ты тему переводишь, — проворчал Ким, следуя за своим другом в столовую комнату.       — М? А это делает помимо меня ещё кто-то? — с толикой любопытства в голосе поинтересовался Ян, усаживаясь во главе стола, Сынмин устроился по правую руку от него. В залу вошло несколько слуг, неся в руках хрупкие фарфоровые чашки и внушительных размеров чайник. — Ты с кем-то, кроме меня, общаешься-таки?       — С госпожой Смерть, бывает, пересекусь парочку раз, когда она приходит ко мне на ночь, — Ян скривился и поёжился, ведь видеть ходячий скелет перед сном — удовольствие такое себе, на любителя. — Вот только сегодня на обряд реинкарнации она сама ко мне явилась и опять наговорила уйму загадок.       — Вот оно что, — задумчиво протянул Чонин, указательным пальцем обводя ободок чашки, из которой поднимался пар от горячего травяного чая. Сынмин кивнул, как только слуги наполнили его чашку, и взглядом проводил их, вышедших через главный вход. — Ты помнишь, что именно она сказала?       — То, что я стал гораздо сильнее, чем был в начале, — направление разговора сразу же приобрело не особо приятный поворот (в самом деле, он приехал сюда отвлечься, а не обсуждать непонятные и неприятные заявления Смерти), поэтому, отпив из чашки и скривившись из-за яркого вкуса, Сынмин предпринимает попытку сменить тему. — Травяной?       — Для нервов полезно, — пожал плечами Чонин, тоже делая глоток, клюнув на уловку друга. — В последнее время только такой и пьём, чтобы нуна орала на два тона пониже или не напрягала свои связки вообще — как повезёт!       — Просто скажи, что храните нормальный чай ко дню песнопений, — хмыкнул Сынмин, отодвигая чашку подальше от себя.       — Частично из-за этого тоже, но я предпочитаю версию с нуной, — Чонин несколько скованно пригладил свои волосы и снова потянулся за глотком. Сынмин про себя отметил, что его друг стал намного более дёрганным. — Звучит, знаешь, как-то более благородно.       — Откуда ты такие слова знаешь? — притворно удивился Сынмин, всем своим телом изображая шок и неверие.       — Айщ, выставляешь меня каким-то безнравственным куском дерьма, хён, честно слово, — Чонин несильно, но ощутимо, ударил некромага по плечу. — Я, между прочим, очень даже благородный.       — Прямо рыцарь в сияющих доспехах, — съязвил Сынмин и на этот раз ловко увернулся от потянувшегося к нему Чонина.       — Мне кажется, что мы вообще ушли от темы, — заметил Чонин после недолгого молчания, усевшись назад. — О чём мы говорили?       Он отклонился назад, кидая беглый взгляд на лестницу, и вздохнул, когда не увидел (и не услышал) спускавшуюся по лестнице сестру. Сынмин, следуя его примеру, тоже перевёл взгляд на лестницу.       — Неужто настолько много дел?       — Вот я тоже не верю, — подперев щёку рукой, погрустневший Чонин начал пальцем водить по вышитому на скатерти узору. — Могла хотя бы на чай спуститься, честное слово.       Сынмин, вопреки своему «фи», высказанному не так давно, отпил чай из чашки. Травы, конечно, оставляли противное послевкусие, но жаловаться он не решался, видя подавленное состояние друга, кем, несмотря на подколы, дорожил, дорожит и будет дорожить.       Стоило Чонину открыть рот, чтобы задать вопрос своему другу, как в залу беспардонно ворвался посыльный в форменной одежде, приковывая всё внимание к себе. Оба парня сразу же глазами стрельнули на вышитую на груди эмблему столицы и заметно напряглись, не понимая, каких новостей ожидать. Ворвавшийся мужчина согнулся пополам, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.       — Вам, может, чаю? — Чонин попытался скрасить повисшую в воздухе неловкость, но попытка не была оценена, и щедрость была полностью проигнорирована.       — Кто из вас Ким Сынхёб? — отдышавшись, выпалил он, наконец выпрямляясь. Чонин и Сынмин вновь растерянно переглянулись, не понимая, что посыльный мог забыть у Янов дома. Недоброе предчувствие в узлы животы скручивало, охотно рисуя множество печальных сценариев с летальным исходом.       — Фактически, вы немного ошиблись адресом, — нерешительно начал Ян. — Кимы живут в другом месте, на полчаса ближе к столице.       — Я Ким Сынмин, брат Сынхёба, — перебил запинавшегося друга Сынмин. — Можете выкладывать, отдавать посылку или ради чего вы проделали более долгий, чем требовалось, путь — обо всём доложу хёну.       — Примите мои соболезнования, Сынмин-щи, — спустя несколько минут, что мужчина колебался, он всё-таки заговорил, карманы обшаривая в поисках письма. От такого эмоционального начала засосало где-то под ложечкой, и Сынмин нахмурился, пытаясь скрыть этот факт, и понять, о чём шла речь. — Господин Ким и его супруга были казнены два дня назад в подозрении на наличие магического дара. Ким Сынхёба вызывают в столицу.       Чашка с противным чаем полетела вниз со стола и со звоном разбилась об пол, содержимое некрасивой лужей растеклось по прежде чистому полу, оставляя пятно. Шокированный Сынмин поднял глаза и встретился взглядом с видимой только ему Смертью, беспомощно (или торжествующе, не очень ясно) пожимавшей плечами.       — «Думаю, теперь ты удовлетворил своё любопытство, Сынминни. А как, по-твоему, некромаги набирают силу? Свыше даётся?»       В комнате повисло гробовое молчание, нарушаемое лишь дыханием. На лестнице послышалось копошение, стук каблуков, и в комнате появилась взволнованная Чону, сжимавшая полы ханбока, сразу же взглядом проскользив по побледневшим лицам брата и его друга. На мужчину в форме она никакого внимания не обратила.       — Что случилось? Все целы? Кто разбился?