desperate

      Почему разбитым называют именно сердце? Чимину кажется, что у него сломаны все до единой косточки, а сердце просто остановилось. Не перекачивает по сосудам высохшую кровь.              Он и сам будто высох.                После таких «встреч» с Чонгуком он как обожжённый клочок земли в пустыне, растрескавшийся, иссохший от зноя. Из него не пробьются новые ростки, потому что мёртвое не дарует жизнь. Хотя кого он всё ещё пытается обмануть?                Любая встреча с Чон Чонгуком медленно убивает его раз за разом.       В нём не осталось сил даже на злость. Теплится ещё где-то в груди осознание, что нужно одеться, умыться, выйти, идти прямо по коридору, налево в аудиторию к крайней у окна парте заднего ряда. Заученные механические действия, как ежедневный ритуал.                Он всё ещё стоит в прокуренном туалете, с отвращением глядя на своё отражение, и точно знает, что никто не откроет эту дверь, пока он не выйдет. Чонгук запретил. С ним никто не спорит. Ещё до того, как Чона забрали, его уже боялись. Шептались о том, что он вступил в какую-то незаконную компанию. Ведёт с ними дела и сам становится всё более опасен. Никто не пойдёт против Чонгука, никто не захочет помочь Чимину. Теперь он как прокажённый. И, возможно, так оно и есть. Фантомные язвы и нарывы по всему телу. А боль настоящая.                Он бы провёл в этом грязном замкнутом пространстве остатки своих дней. Но выйти придётся. Пройти через ряды взглядов, занять своё место за партой и сделать вид, что ничего не произошло, и он не был изнасилован в туалете. Все будут делать вид.                Он чувствует себя фальшивым комедиантом в окружении лицемерной публики, которая боится смеяться. Чимин смотрит на открытое окно туалета, откуда бьют сквозняки и уносят с собой пепел. Было бы неплохо выкурить сигарету или две, если бы он умел это делать, а потом выбросить в окно окурок. А лучше себя. Но он слишком трус, чтобы вот так сломаться. Слишком глуп, чтобы ещё верить во что-то несбыточное. И слишком любит родителей и Намджуна, чтобы заставлять их скорбеть над могильным камнем. Легче заштопать свои раны временем, которое совсем не лечит, прикрыть их марлевой повязкой из новых прожитых дней и ползти дальше. Потому что так надо.                Монотонно, будто робот, Чимин пытается привести в порядок рубашку и смятые брюки, ещё как-то держащиеся на выпирающих тазовых косточках. Собирает и приглаживает волосы, чтобы придать им прежний вид. Зачем-то рисует на пыльном зеркале пальцем сердечко и проводит по его центру кривую линию, разделив на две расколотые части.                Убивает время, и оно отвечает ему взаимностью.                Нужно ещё позвонить Намджуну. Сказать, чтобы не приезжал. Чимин и сам не хочет, чтобы хён увидел его таким. Он почти на грани и вряд ли получится достойно сыграть свою роль. Не сегодня. И, кажется, уже никогда.        Он достаёт телефон из сумки, чтобы набрать старшему брату. Намджун отвечает после первого гудка, он естественно спокоен, не придаёт значения отказу младшего ехать домой с ним. Легко бросает привычное «Звони, если что, мелкий. Люблю тебя» и, кажется, ничего не подозревает. Намджун Чонгуку пока ещё доверяет. Как не доверять младшего брата их соседу по дому, с которым те с детства как сиамские близнецы, прилипшие друг к другу. Тому, ради кого Чимин умолял его им помочь.                Он лучше снова обманет Намджуна, чем будет спорить с Чонгуком. Он устал вести эту холодную войну и противостоять, устал доказывать и убеждать. Устал повторять одни и те же ошибки.         Безумно устал от жизни.                Ему хватило прошлого раза, когда он пытался уйти домой раньше времени, без надзора, чтобы украсть для себя минуты мнимой свободы. В тот раз Чон догнал его уже на следующей остановке, вытащил из автобуса в тот момент, когда он говорил по телефону с Юнги. Запихнул в свою машину и отвёз за город. Чонгук забрал его телефон и, глядя на окно последнего вызова, стиснул его в руке так, что раздавил экран.                Чимин был уверен, что всё снова закончится сексом в машине, но Чонгук тогда долго молчал, сжимая руль, выкуривая одну за другой горькие сигареты. Потом сказал, что боится не сдержаться и убить его. Оставил там же за городом, куда и привёз, с грохотом хлопнул дверцей и просто уехал. Он был так зол, что это даже к лучшему.                Школьная сумка и кошелёк остались в машине. Мобильный сломан. Чимин был один на неосвещённой улице, без связи и денег. Простыл и едва не умер от страха, пока брел по неспокойным переулкам заброшенного района. Он понял, что совсем не знает, как оттуда добраться до дома, сел на промозглый тротуар, прижав колени к груди и уткнувшись в них лицом. Ещё и дождь пошёл. Все по закону жанра сопливых мелодрам и малобюджетных ужасов. Сценарий его жизни такой нелепый.                Чонгук вернулся за ним спустя полчаса, насильно завернул продрогшее тело в свою куртку, усадил обратно в машину, сам пристегнул ремень. Они гнали домой на такой скорости, что Чимину было страшно высунуть нос из-под высокого ворота. Он не видел, как Чонгук нервно сжимал пальцы на руле, но отчётливо слышал, как он материл синоптиков, которые «не могут хоть раз в своей ёбаной жизни правильно предсказать блядский ливень».                Благородно и пафосно. Приехал, согрел, заставил выпить горячий кофе с горьким ликером и вернул в лоно семьи. Если бы не тот факт, что Чимин оказался за городом, на улице и под дождём именно из-за него. Пришлось снова врать родителям и хёну, что он сел не на тот автобус, потерял телефон и зонт.                Естественно, на следующий день Чимин слег с высокой температурой, без голоса и с воспалившимся горлом. Не мог глотать и есть твёрдую пищу. Чонгук тогда строго следил, чтобы он принимал все лекарства и витамины, которые сам же ему привозил. Не забыл и про телефон, купил новый, где теперь были только номера Намджуна, родителей и его. Номер Юнги заблокирован.         Чимин пролежал в постели под надзором Чонгука пять дней, а после того, как температура сошла, и он привёл в порядок свое здоровье, всё снова повторилось. Всегда повторяется. Чонгук никогда не перестанет их мучить.        Близкие Чимина не знают, за что и как сильно Чонгук его ненавидит. Поэтому, когда Чон приходит к ним в дом, улыбается и неизменно кланяется родителям, мама отвечает ему тёплой улыбкой, а папа спокоен. К ним всего лишь пришёл друг их младшего сына, с которым они общаются с одиннадцати лет. Никто не видит, как Чимин превращается в комок нервов, когда ведёт «друга» в свою комнату, чтобы «помочь ему с домашним заданием», и как ухмыляется Чонгук, закрывая дверь его комнаты на ключ. Они и не подозревают, что творится за закрытыми дверьми спальни их младшего сына. Это не обязательно секс. Точнее это практически никогда секс. Чонгук знает множество способов. Иногда он просто лежит на кровати, общается с кем-то по телефону или переписывается в чате, пока Чимин занимается. Одно присутствие Чонгука рядом подавляет. Он это знает. Поэтому и приходит.                Как-то Чон разговаривал по видеосвязи с парнем, с которым познакомился до этого в клубе. Говорил, как он был хорош в их последнюю встречу, как старательно принимал его и насколько был узок. Подробно описывал, что хочет с ним сделать в следующий раз.  Ублюдок занимался сексом по телефону, лёжа в его комнате на его постели. Марая в пошлой грязи всё, что их когда-то связывало.              Той же бессонной ночью Чимин сжёг во дворе их дома постельное бельё, подушку и одеяло, на котором лежал Чонгук, затолкав всё это в бочку для сухих листьев и залив бензином. Он надеялся, что воспоминания прошлого развеются пеплом. И ненавидел себя за то, что сделал это только после звонка Чонгука другому. Ведь на той самой узкой постели, под этим же одеялом был их первый раз. В полной темноте, лишь под светом луны и под звук их учащённого сердцебиения. Одного на двоих.         Тогда они смотрели на YouTube видео «безопасный анальный секс без боли», готовились и оба волновались. Они были молоды, неопытны и влюблены. Чонгук не прикасался к Чимину, пока основательно не изучил весь процесс, он действительно купил и прочёл об этом печатную книгу. Взял в аптеке всё необходимое. Долго подготавливал, растягивал, успокаивал и целовал Чимина, шепча ему необходимые ласковые слова. Старался быть осторожным и внимательным. Не то, чтобы первый раз всё вышло идеально, но Чимин никогда ещё не чувствовал себя таким счастливым, несмотря на боль при потере невинности. Они вместе изучали друг друга, находили самые чувствительные места, постигали неизведанные грани своих тел.         Они любили.         Это была их первая годовщина. Шестнадцатилетние влюблённые парни, познавшие счастье настоящей близости. В тот же день Чонгук надел на их безымянные пальцы парные кольца и набил тату с именем Чимина в желании увековечить эти воспоминания. Они были уверены, что так будет всегда. Что у них есть они и бесконечность.         А после на этой же самой постели Чонгук звонил другому, чтобы сделать Чимину больнее.                Пепел из одеяла и простыней тогда совсем не помог, и Чимину, похоже, нужно было сгореть самому, чтобы перестать возвращаться мыслями в прошлое. Их бесконечность оказалась с ограниченным сроком годности.         Вспоминать сейчас собственное прошлое больно именно из-за Чонгука. Ведь он был самым ярким событием на тот момент в жизни Чимина. И не вспоминать всё ещё не получается. Потому что теперь он сделал сам себя единственным событием.                Уже давно пора прекратить верить в несбыточное, наступить на горло глупым надеждам и забыть о том, как у них было раньше. Чимин не понимает, как всё ещё держится. Но забыть не выходит. И сейчас, сидя на паре, слушая монотонную лекцию, Чимин снова «уплывает» в те времена, когда они с Чонгуком были близки. По-настоящему. Во времена, когда Чимин с семьёй переехал из Пусана в Сеул. Ему, как и Чонгуку, было одиннадцать. Семья Чон, отец и сын, жили в доме напротив, окна их спален на втором этаже были друг против друга. Дома разделял лишь небольшой общий сад и огромный старый клён, который раскидывал свои ветви от окна комнаты Чонгука до окон спальни Чимина.                Их соединило не дерево, они бы всё равно познакомились рано или поздно. Но клён, чьи столетние корни по праву считают символом вечности, значил для них очень много. На нём они и познакомились, когда Чонгук в очередной раз собирался спрятаться там от отца, но его место было занято жующим «запрещённые» чипсы новым соседом. Их дружба началась с пачки солёных чипсов, съеденной на двоих, и общей тайны. После этого они часто перебирались по дереву друг к другу в комнаты или прятались на нём от Намджуна или отца Чонгука, но теперь уже вместе.                Чон Гевон — суровый человек, деспотичный, терроризирующий своего сына в моменты алкогольного забвения. В одиннадцать лет Чонгук по-настоящему его боялся. Чимин боялся за Чонгука, и каждый раз, когда на теле его друга появлялись новые синяки, просил его остаться на ночь у них. Родители Пак не были против. Они всё видели и понимали. Были даже рады, что их всегда замкнутый тихий Чимин, наконец, нашёл друга.                В такие дни Чонгук притаскивал к нему в комнату свою коллекцию аниме и манги про алхимиков и космические сражения. Чимин, не очень разбиравшийся в рисованных историях, рассказывал ему про другие страны, в которых хотел побывать. Они говорили о местах, которые были овеяны историческими тайнами, и о которых они сами знали пока только в теории. Перебрав разные страны и города, они решили, что когда-нибудь уедут в Японию. Естественно вместе. В страну свободных нравов, полную загадок, и к тому же родину любимого Чонгуком аниме. Они построят там дом, заведут кота и обязательно золотистого ретривера с каким-нибудь особенным для них именем, Чонгук будет уличным художником или мангакой, а Чимин официантом или бариста, и будет выслушивать по утрам истории постоянных клиентов, пока варит им кофе и желать доброго дня.         Они рисовали свою жизнь вместе. И были счастливы. Приземлённые мечты. Не отдалённая страна. И вообще всё не так уж и сложно, если очень стараться и идти к цели. Они хотели быстрее сбежать из дома в свой особый мир. Чимин хотел увезти Чонгука от его отца и был готов бросить всё ради этого.                Сколько раз он обрабатывал его кровоподтеки мазью, клеил пластыри на раны, каждый раз при этом сам испытывая боль Чонгука, который лишь улыбался и говорил, что всё будет в порядке и он справится, пока Чимин рядом. Они, как взаимные эмпаты, чувствовали друг друга. Чимин старался разделить и забрать его боль. Чонгуку становилось легче, пока Чимин был с ним.                Абсолютно созависимые.                Спустя четыре года мама Чимина не выдержала, увидев порез на щеке Чонгука. Отец рассёк его кожу кольцом и утром уже не помнил, как пытался убить сына в пьяном приступе агрессии. Пак Мидал позвонила в департамент с жалобой на Чон Гевона за жестокое обращение с несовершеннолетним. Как у офицера полиции, у Гевона возникли проблемы. Естественно, он снова сорвал злость на сыне, и Чонгук тогда впервые дал ему отпор. Чимин только спустя полгода и то случайно узнал, что тогда у Чонгука было сломано два ребра и куча внутренних гематом. Чон Гевон пострадал не меньше, он был госпитализирован с подозрительной формулировкой «падение с лестницы».        После звонка в департамент и его последствий Чонгук не приходил к ним несколько месяцев, не отвечал на звонки и не появлялся в школе. Он был поставлен на полицейский учёт и завёл новые знакомства в том месте, где раньше бесплатно занимался боксом и где, по слухам, проходили нелегальные бои. Чимин устал реветь по ночам в подушку, звонить в пустоту и ждать, что Чонгук начнёт общаться с ним как раньше. Поэтому попросил маму испечь его любимый мясной пирог и пошёл к нему сам. Это был день рождения Чимина, который он отказался отмечать без Чонгука.                Тогда Чимин чувствовал себя ужасно взволнованным, стоя на пороге чужого дома с ещё теплым пирогом. Он боялся, что дверь откроет Чон Гевон, который теперь очень зол на всю их семью. Но ради Чонгука страх стоит побороть. Ему ведь исполнилось пятнадцать, пора становиться мужчиной. Взрослым и смелым.                Чон Гевона дома не оказалось, зато вместо него с Чонгуком были какие-то сомнительные новые друзья. Правда продолжать беседу при Чимине они не стали и пробыли в доме Чонгука недолго. Взяв по куску пирога, они ушли, бросая на Пака странные взгляды. Один из них, самый старший, подмигнул Чимину, кинув Чонгуку что-то про то, чтобы он прятал такое сокровище по-лучше. Чимину они совсем не нравились. Они были старше и выглядели как те, с кем не стоит иметь дело. Но Чонгук снова сказал, что всё в порядке, правда не захотел Чимина с ними знакомить. Это казалось странным, но спорить он не стал. Ждал ответов, хотел выяснить, почему Чонгук оставил его. И тот сказал что-то странное, что-то по поводу того, что хочет исполнить их мечту про Японию. Поэтому и появились в его жизни такие люди.                Чимин ужасно злился и не понимал, зачем нужны те «друзья». Он знал Юнги и Сокджина, с которыми Чонгук общался до знакомства с ним. Они тоже были старше их обоих, они были классными. Чонгук часто брал Чимина с собой на встречи с ними, и Паку они казались надёжными. Юнги иногда звонил Чимину, водил пару раз в кафе и кино, когда Чонгук пропадал с новой компанией. Чимин считал Юнги зрелым и очень умным. Он будто знал ответ на каждый вопрос и вопреки своему часто недовольному виду был с ним милым и дружелюбным. До того, как появился Чимин, именно Мин Юнги был лучшим другом Чонгука. Теперь Чонгуку зачем-то нужны «те другие». Чимин не понимал, как он вообще связался с такой компанией. Они были из тех, с кем боролся его отец, будучи полицейским. Но в тот день про новых друзей они забыли, потому что тогда случился их первый поцелуй. Трепетный и неловкий, но самый важный, какими и бывают все первые поцелуи.                Им всего по пятнадцать. Оба были ужасно смущены. Это произошло внезапно. Чонгук с удовольствием, торопливо и неаккуратно поглощал свой пирог. Чимин приблизился, чтобы убрать с его лица лишние крошки. Привычно прикоснулся к тёплым губам, быстро провёл по ним подушечкой пальца, но почему-то оба в этот момент замерли. В воздухе сгустилось странное напряжение, стрелки часов застыли в ожидании чего-то… особенного. Чонгук был тем, кто начал.                Не сдержавшись, он внезапно подался вперёд и, словно на пробу, прикоснулся к губам Чимина своими. Они снова замерли, растерянные и смущённые, ожидая реакции друг друга. Чимин выглядел ошарашенным и взволнованным, но на лице не было ни следа отвращения или испуга. Просто немного странно, когда лучший друг целует вот так в губы.                Странно приятно.                Он смотрел на Чонгука большими глазами, слегка приоткрыв рот в удивлении. Чонгуку этого было достаточно, чтобы поцеловать снова. Уже глубже и дольше. До мурашек. Чимина ещё никто в жизни не целовал, он честно пару раз пытался представить, как это однажды произойдёт с какой-нибудь девочкой, но реальность оказалась самой невероятной.                После ещё долго Чимин просидел в его комнате, на его диване, укутанный его пледом, глядя в экран телевизора стеклянным взглядом. Он пытался понять, что чувствует, и постоянно трогал пальцами губы. Чонгук долго извинялся за то, что напугал своим натиском, но потом снова долго целовал. Совсем по-взрослому. До дрожи.         Пак лишь раз упёрся ладонями в чужую грудь, сказав, что это неправильно и они оба мальчики, между ними не может быть такого. Но когда Чонгук с тёплой улыбкой провел пальцами по его щеке, весь покрылся мурашками и с ужасом понял, насколько сильно ему это нравится.                И насколько сильно он сам снова хочет прикоснуться к его улыбке своими губами.                Больше Чимин не спорил, как всегда доверившись Чонгуку. Ведь он сказал, что не важно какого они пола, и что кроме Чимина ему никто в этом мире не нужен. Сказал, что для него Чимин красивее всех на свете, и он хочет о нём заботиться и делать счастливым, чтобы видеть его улыбку, от которой однажды стал зависим. Чимин поверил. Потому что тоже не встречал никого красивее и тоже хочет заботиться только о нём.                Он всегда верил в Чонгука.                Чимин думал, что не важно, что будет думать о них весь мир, если твой собственный мир сидит напротив, а в его глазах горят самые яркие звезды. Целый космос.                Той ночью, лёжа уже в своей комнате, Чимин совсем не сомкнул глаз, много думал о том, что произошло, и глупо улыбался, глядя в потолок. Всё казалось таким особенным, даже обычные краски и цвета стали ярче. Они не обсуждали то, кем стали друг другу, Чонгук просто сказал: «Ты мой, а я твой. Навсегда». Он упрям и следует только своим законам. Чимин в нём не сомневался. Он был счастлив. Его любовь размером с космос. А все звёзды в любимых обсидиановых глазах.         Чонгук наотрез отказался скрывать от окружающих свои чувства к Чимину, демонстрируя это их одноклассникам и вообще всем вокруг. Он говорил, что нет ничего постыдного в их любви и ему должен завидовать весь мир, у которого он забрал Чимина. Спорить с Чонгуком боялись уже тогда. А Чимин со временем научился не сжимать плечи и не краснеть, когда Чонгук проявлял свои чувства на публике. Постоянно держал за руку или закидывал её на плечо и целовал макушку.                Всегда вместе.                Чимин с трудом уговорил Чонгука не рассказывать пока ничего родителям и дождаться совершеннолетия. Но Намджуну сказать пришлось. Хён сам понял и потребовал от них подтверждения. Разговор был не из лёгких, но Чонгук не позволил Намджуну встать между ними и был рядом во время тяжёлого разговора братьев. Он всегда был рядом. За одной партой в старшей школе, позже один университет и одни на двоих планы на будущее. Чимин был так счастлив, что боялся однажды проснуться и понять, что всё это сон. Омрачала лишь новая компания Чонгука, после общения с которой он стал всё чаще пропадать или возвращаться со сбитыми на руках костяшками. Сколько бы Чимин не уговаривал Чонгука завязать с ними, всё бессмысленно. Они часто из-за этого спорили. Но Чон был упрям и постоянно повторял, что они временные. Что он завяжет с ними сразу, как заработает на дом и безбедную жизнь в Японии.                Чимину не нужны мечты, которые приводят к сбитым костяшкам и общению с плохими людьми. Но Чонгук упрямо твердил, что это всё ради них. Поэтому Пак лишь однажды рискнул пойти за ним туда, где собиралась эта компания. В тот самый подпольный клуб, где действительно проходили запрещённые бои, а алкоголь могли купить даже несовершеннолетние. Поборов страх, он сказал им, чтобы они оставили Чонгука в покое и больше не ввязывали его в свои грязные дела. Над ним посмеялись. Самый старший из них насильно усадил к себе на колени, больно стиснул запястья, влил в горло какую-то дрянь и сказал, что Чонгуку повезло найти такого птенчика-заступника. А потом добавил, что он не гей, но упустить такую аппетитную прелесть нельзя и предложил с ними «поиграть». Сказал, что отпустит Чонгука, если Чимин всего лишь разденется и станцует для них. Чимин ответил ему пощёчиной и получил то же в ответ, но гораздо сильнее, так что из уголка губы потекла кровь. Он был зол и до ужаса напуган, когда под общий смех Бонджун начал срывать с него рубашку. Но Чонгук пришёл вовремя.         Драка была страшная, Бонджун не позволил своим прихвостням ввязаться, сказал, что будет драться честно один на один, «ведь Чонгуки свой, расслабьтесь». Но когда стал позорно сдавать позиции тому, кто младше его почти на десяток лет, поднял с пола подло кинутый из толпы нож. Некоторые из тех, кто часто бывал у Чонов дома, подбадривали Бонджуна, выкрикивая в его поддержку призывы прирезать Чонгука. Они же кинулись запинывать его, когда Бонджун свалил его на пол, порезав сухожилия под коленной чашечкой. Чонгука не остановило даже это.                После он провёл в постели три недели. Запретил везти его в больницу, ведь «раны совсем неглубокие, перестань плакать, Чимин». Пак умолял его позволить ему вызвать врача, заботился, не отходил от постели. Сам обрабатывал, перевязывал раны и уговаривал обратиться в полицию. Чонгук сказал, что пока там работают такие, как его отец, в этом нет смысла. В приоритете этих полицейских совсем не защита мирных граждан, и такие как Бонджун знают расценки их продажных услуг.         Тогда произошла их первая крупная ссора. Взаимные упрёки и оскорбления. Они сорвались друг на друге. Чимин сказал, что им лучше расстаться, что он предпочтёт уйти, чем будет смотреть, как Чонгук убивает себя ради их мечты. Тогда Чимину впервые было страшно рядом с Чонгуком. Чонгук был страшен.                Несмотря на кровоточащие повязки, он поднялся с постели, схватил Чимина, прижал его к стене. Пугающий взгляд, страшные слова и бешеный пульс у обоих. Чонгук сказал, что никогда его не отпустит. Сказал, что без Чимина для него ни в чём нет смысла. И тогда Чимин впервые увидел его слёзы. В детстве, когда на нём расцветали новые синяки, полученные от отца, Чонгук не плакал. Когда отец избивал его за сам факт рождения. Когда швырнул в него нож в пьяном угаре и лишь вмешательство Намджуна не позволило свершиться трагедии. Ни разу не позволил себе слёз.                В тот раз Чимин плакал вместе с ним и пожалел о своих словах раньше, чем они сорвались с губ. Потому что вспороть грудь и вырвать сердце собственными руками не так страшно, как остаться без Чонгука.              Всё это было так давно и воспоминания всё ещё причиняли Чимину боль. Даже сейчас, после того как Чонгук так грубо обошёлся с ним в грязном туалете, Чимин с болью вспоминал их одно на двоих прошлое. Вспоминал вкус того самого важного поцелуя четырёхлетней давности. Совсем не такой как был сегодня. Всё было не таким...               До того, как всё пошло по наклонной.       Пары закончились, Чимин вздрогнул от голоса ректора, который обратился по имени почему-то только к нему. Проморгавшись, он не сразу сообразил, что все уже вышли из аудитории, а он всё ещё сидит, погруженный в воспоминания. С мокрым пятном чонгуковской спермы на штанах.              Последнее время он всё чаще стал вот так «зависать» и всё меньше волноваться по этому поводу. Чимин выпустил из брюк рубашку, чтобы она хоть немного скрывала зад. Попытался уговорить профессора дать ему ещё задание, но тот лишь закатил глаза, не скрывая раздражения, поблагодарил за рвение к учёбе и обещал дать дополнительное в другой раз. Сейчас он, к сожалению, торопится.                К сожалению, только для Чимина, потому что он сам не торопится нисколько и глупо надеется, что Чонгук устал ждать и уехал без него. Но Чонгук ждал. Неизменно упрямый.                — Не получилось уговорить учителя позаниматься с тобой дополнительно, куколка? — Чон курил на парковке, опираясь бедром о дверцу своей машины.                Чимин машинально проследил за огоньком откинутого в сторону окурка, что с шипением приземлился в луже. Он хотел бы увидеть в лице Чонгука раздражение или даже злость за то, что снова тянул время. Любую эмоцию, что угодно, только не эту понимающую ухмылку.                Чонгук видит его насквозь, а Чимину больше нечем себя укрыть и спрятаться.         Ничего не ответив, он открыл дверь заднего сиденья. Сил на препирательства совсем нет. Да и бессмысленно было бы что-то отвечать. Дождь усиливается, Чимин не хочет тратить время на споры и вымокнуть ещё больше.         — Ты не в такси. Садись на свое место.                Чимин закинул сумку назад, усаживаясь на пассажирское рядом с водителем.                — Домой поедем? Или в спортзал? — пристегивая ремень безопасности, спросил Чимин, не слишком рассчитывая на ответ. Его и не последовало. Их диалоги вообще до тошноты скудные. Кажется, ещё немного и его прорвёт гниющими внутри обидами.                Чонгук терпеливо дождался, когда он перестанет возиться с ремнём безопасности, прибавил в салоне кондиционер, видя, как он дрожит и как только Чимин устроился на сидении, завёл мотор. Минут десять они ехали в полной тишине, Чон не включил музыку, как делал это обычно. Чимин устало уткнулся головой в боковое стекло, равнодушно наблюдая за пролетающими мимо фарами автомобилей.       — Ты снова пропустил обед, — кинув на Чимина короткий взгляд, прибавил скорости. — Не нравится, что я контролирую твои приёмы пищи, но ведёшь себя, как ребёнок.       Замкнутый круг. Чонгук злится из-за того, что Чимин перестал чувствовать голод и забывает поесть иногда несколько дней подряд. Чимин не говорит о том, что Чонгук и есть причина. С ним у еды нет вкуса. У завтра нет ожидания. У Чимина надежды.         — Чонгук, давай прекратим, — шепчет устало, не отрывая безжизненный взгляд от окна. Чимин сам не понимает, откуда в нём взялась смелость начать этот разговор, но продолжать так дальше невозможно. — В этом году я закончу и уеду. Я не появлюсь в Сеуле, ты никогда меня больше не увидишь.               Он не пытается скрыть надежды в голосе, ведь последние месяцы буквально живёт мыслями об окончании учёбы и переезде. Чонгук тоже должен быть этому рад. Но в ответ только тишина. Настолько гнетущая, что Чимин отчётливо слышит аритмичное биение собственного сердца. По позвонкам скатывается липкий страх, как ощущение чего-то... опасного.                Пак с тревогой повернулся к водителю. Чонгук действительно был зол. На красивом лице играют желваки, плотно сжимается челюсть. Дышит глубоко и часто, словно пытается не сорваться. Чимин не хотел его злить ещё больше. Он думает, что Чонгук не верит ему, нужно постараться его убедить.              — Обещаю, я навсегда исчезну из твоей жизни. Уеду сразу, как получу диплом. Чонгук, пожалуйста, давай это остановим, — Чимин говорит тихо, стараясь звучать убедительней, осторожно касается чужой руки, чувствуя, как от прикосновения напрягаются его мышцы. Чонгук должен его понять. Это ведь не жизнь, это пытка. Они убивают друг друга. Клинически безнадёжные.                Чонгук молчит, не отрываясь следя за дорогой, но и не скидывает его руку. Кажется, это хороший знак и необходимый им обоим шанс. Чимин не может его упустить.                — Прошу тебя, Чонгук, давай поговорим, — цепляется за возможность высказаться и начинает тараторить испуганней и быстрее. — Я знаю, как ты ненавидишь меня. Знаю, что ты будешь рад, если меня не станет в твоей жизни. Это всё какая-то ошибка. Всё не должно было получиться вот так. Так нельзя, ты ведь тоже не живёшь. Не оставляешь меня в покое, таскаешь с собой везде, даже в зал на тренировки, а я делаю уроки в пропахшей потом раздевалке, пока ты избиваешь кого-то на ринге. Я не могу больше видеть кровь на твоих кулаках. Ты становишься таким... диким. Я боюсь тебя. Теперь я постоянно боюсь, потому что мы постоянно вместе. Вместе домой и из дома. В те короткие часы, когда тебя нет рядом, ты всё равно в моей голове. Моё пространство замкнулось на тебе, и в этом больше нет ничего приятного. Ведь от этого плохо не только мне. Пока мы так существуем, никто из нас не может жить нормально. Тебе нужно отпустить. Забыть о нас. Оставить меня в покое. Без меня ты сможешь построить другие отношения. Ты будешь счастлив без ме...                Чонгук разворачивается к нему так резко, что Чимин давится недосказанными словами. Они всё ещё гонят на превышающей допустимую норму скорости, у Пака холодеют кончики пальцев от предчувствия чего-то непоправимого.              — Твоё присутствие в моей жизни не делает меня грёбанным счастливчиком. Уже давно нет. Только кто сказал, что в моём пространстве есть кто-то кроме тебя? И будь ты, блять, проклят, потому что мне не нужен никто другой, — в голосе Чонгука столько стали, что ей можно разрезать сгустившийся между ними воздух.                Чимину хочется расцарапать его лицо, самое красивое, что он когда-либо видел. И самое ненавистное. Сколько раз Чимин наблюдал его с другими, сколько раз проглатывал это, как очередной камень, разрывая себе сердце на мелкие куски. Чонгук не тот, кто сейчас имеет право говорить, что ему не нужны другие.       Их было слишком много.              Изболевшееся сердце снова ощутимо сжимается и колет. Чимин трёт грудь, стараясь игнорировать боль. Эта мышца — глупый орган, безрассудный. Он больше не будет его слушать.       — Ты же понимаешь, о чём я, — Чимин всё ещё держит ладонь на его предплечье, впивается в куртку окаменевшими пальцами, невольно приблизившись, пытаясь быть, наконец, услышанным. — Это всё неправильно. То, что у нас происходит, — ужасно, Чонгук!                Чимин не выдерживает. Разбивается, ломается, плачет. Невыносимо. Чонгук превратил его жизнь в тюрьму без решёток и камер, стал личным надзирателем и определил срок. У Чимина не было шансов оправдать себя. Приговор приведён в исполнение. Готовый сорваться, он едва ли не переходит на крик. И боже, он давно уже не в порядке, чтобы не утратить способность держать себя в руках. Неврастеник, параноик и дальше может стать только хуже. Он трясёт руку Чонгука, пытаясь убедить его в своих словах.         — Ты забудешь меня быстрее, чем в твоей постели появится кто-то новый. Я знаю это, я видел это десятки раз. Мне об этом думать невыносимо, но лучше без тебя, чем вот так. Чонгук, мы не можем продолжать всё вот так!         Они въехали на старый подвесной мост, Чонгук с силой давит по тормозам. Чимин едва успевает упереться ладонями в переднюю панель, чтобы не влететь в лобовое стекло или не дать ремню безопасности переломить себе ребра.       — Думаешь, блять, забуду? — перехватывает тонкое запястье, едва не переламывая хрупкую кость. — У меня не настолько короткая память. Но тебе ведь этого не понять, я прав, Чимини? Слишком сложно представить, что я мог быть просто влюблён в тебя? Тебе настолько хотелось ярких впечатлений, что ты забыл собственные клятвы сразу, как перед лицом помахали новым членом?         — О чём ты? — Чимин морщится от боли, но не пытается выдернуть руку. — Почему ты продолжаешь мучить меня? Почему не хочешь перестать жить вот так?         — Потому что я не знаю, как по-другому, — мгновенно выпаливает Чонгук в ответ, и Чимин вскрикивает, в ужасе зажав рот ладонью.             Во взгляде Чонгука презрение, губы искривлены в привычной ухмылке. Он отпускает руку Чимина, словно ему неприятно даже такое прикосновение.                — Как быстро ты забыл всё то, что говорил мне когда-то, малыш. «Давай навсегда вместе. Я люблю тебя», — Чонгук степенно и устало выплевывает слова, как ядовитые стрелы, попадая ими точно в цель. — Ты ужасный актёр, Чимин.                — Ты тоже много чего говорил, — Чимин не хочет вспоминать их прошлое.                Он его забыть не может.                — Только в отличие от тебя — я не врал.                — Врал! Ты говорил, что я твой свет и твой мир, что мои чувства важны для тебя, но тебе было плевать на то, что я чувствовал, когда ты с ними... — сглатывает, морщась от боли, вызванной воспоминаниями. — Я знаю их всех по именам, Чонгук. Знаю каждого с кем ты был, потому что ты и не пытался их скрыть, — насильно затыкает себе рот, до боли прикусив кончик языка и откинувшись на сиденье. Лучше остановиться.                Открыв окно, Чонгук закуривает, упирается затылком в подголовник сиденья, прикрывает глаза. Упиваясь своими страданиями, Чимин забыл о том, что они всё те же зависимые эмпаты. Чонгуку никогда не приносила радости его боль.       Но боль — это последнее, что он способен чувствовать.         — Никто из них не был тобой, Чимин, — обречённо выпускает вверх столп дыма. — В том-то и проблема.       Никто не способен заглушить его демонов.         Чимин молчит, сжимая кулаки, закусывает щеку изнутри, стараясь унять гневную дрожь. Они снова сидят в тишине. Оба пытаются не сорваться. Оба перешагнувшие за край и готовые вспыхнуть от малейшей искры. Чонгук выбрасывает в окно окурок, выглядит, казалось бы, спокойным, но Чимин знает его достаточно, чтобы не верить в это.         — С отличием заканчиваешь? — Чонгук закуривает снова, Чимин не отрывает глаз от его мелко дрожащих пальцев.         Они оба по колено в безысходном отчаянии.                — Да. Причём здесь это? — наивно отвечает Чимин, не понимая в чём смысл вопроса. Сложно не закончить с отличием, когда каждый учитель знает тебя в лицо, потому что ты вечно выпрашиваешь дополнительные задания. Он нервно теребит лямку ремня, надеясь, что в этот раз они смогут прийти хоть к какому-то закономерному концу.                — Уже получил приглашение на практику? — Чонгук опускает взгляд к его плотно стиснутым коленкам и крепче сжимает скрещённые на руле руки.         — Было два запроса. Намджун одобрил Сидней, сказал, что там перспективнее и спокойней. В сентябре он возьмёт отпуск и отвезёт меня туда, чтобы пробыть со мной несколько недель, пока я не освоюсь.       — Твой брат всё спланировал, — Чонгук ухмыляется. Он совсем не удивлён, что Намджун отправляет своего тихоню братишку именно в Сидней. Туда, где сейчас счастливо устраивает свою карьеру чёртов Мин Юнги.         Чимин кивает, подтверждая свои слова и мысли Чонгука, о которых и не догадывается.         — Да, хён заботится обо мне. Он хочет...                — Отправить тебя к Юнги, чтобы защитить от меня?                — Что? Нет, хён ничего такого не... Причём здесь Юнги? Ты же знаешь, мы с ним не общаемся больше.                — Ты звонил ему.                — Всего два раза до того, как ты разбил мой телефон и удалил его номер.                — Скучаешь по нему?                — Нет.                — Тогда почему именно Сидней?            — Я же сказал...                Чонгук с силой ударяет по рулю.       — Ты, блять, спал с ним, пока меня не было, и хочешь сказать, что совсем случайно уезжаешь туда же, где Мин, и он не ждёт тебя там?                Чимин вжимает себя в сиденье.            — Чонгук, пожалуйста, давай не будем. Ты ведь знаешь, что всё не так.             — А как? Ты строишь из себя жертву, Чимин. Может, тебе это нравится? Ты ведь совсем не такой невинный. Нужно быть самой настоящей сукой, чтобы, как щенка, приручить меня к себе, а потом подставить, избавиться и прыгнуть в постель к моему лучшему другу.                Чимин в удивлении открывает рот от услышанного, почти забывая про страх.       — Что с тобой, Чонгук? Почему ты видишь вещи настолько искажёнными? Я не предавал тебя!         Чимин наивный, такой, какими бывают лишь дети. Чонгук знает, что он не умеет врать. Не умел. Иногда он думает, что у его солнечного создания раздвоение личности, потому что как такой простак мог оказаться такой изворотливой сукой.       Кровь в Чоне бурлит и вскипает каждый раз при этих мыслях. И если Чимин думает, что он забыл все их обещания и даст ему просто так сбежать, то он ещё больший идиот.             — Напомнить по чьей вине я отсидел десять месяцев?                Глаза Чимина наполнились слезами. Но он не чувствовал их, не замечал. Ничего кроме злости. И вины.                — Мне жаль, что так вышло. Жаль, что тебе пришлось... — Чимин судорожно подбирает слова. Всё так запутанно. — Я правда больше не могу каждый раз засыпать и просыпаться с этими мыслями. Но мы не должны мучить друг друга вечно.                Чонгук отворачивается к открытому окну, вытянув руку, ловя ладонью дождевые капли и игнорируя истерику Чимина.                — Ты никуда не поедешь, Чимин.           — Чонгук. Нет! Нет, ты не можешь, — Чимин едва шепчет, не веря в услышанное. Они должны это закончить. Должны и точка. Как бы не было им больно. Вместе ещё больнее. Так больше не может продолжаться. Он просто не выдержит!       Только Чонгук живёт по своим законам.       — Я не должен спрашивать твоего разрешения, Чонгук. Это бессмысленно.       — Тогда почему делаешь это? Что мешает тебе сбежать из Кореи, не ставя меня в известность? Или для этого тебе необходимо моё благословение?       — Прекрати! — Чимин хочет по-детски закрыть себе уши, чтобы не слышать его слов.         — Ты же знаешь, что не сможешь избавиться от меня, пока я сам этого не захочу.         — Нет, прекрати говорить это!       — Скажи брату, что планируешь отдых после учёбы. В следующем году я закончу и поедем вместе. Куда можешь выбрать сам, мне плевать.            — Нет! — у Чимина пальцы от ужаса немеют, в груди снова колотит так, что перед глазами плывет. Кажется, у него сейчас случится сердечный приступ. Он ведь так ждёт окончания учёбы, чтобы уехать, сбежать как можно дальше. Он готов к этому, знает, что готов. Чонгук лжёт! А Чимин не железный. Всему приходит конец. Ему скоро тоже.                Безнадёжно обречённые.                Чимин вцепляется в кожаную куртку на жилистой руке, надеясь быть услышанным. Хоть раз быть услышанным.         — Мы не можем, я не могу! Мы должны это прекратить. Ты провёл в тюрьме десять месяцев. Мне жаль, но я живу в аду уже больше двух лет, с тех пор как ты вернулся. Чонгук, пожалуйста, хватит...                — Считаешь, мы в расчёте? — Чонгук перехватывает его руку, тянет на себя. Чимин почти задыхается от ремня безопасности и на ощупь отстегивает его дрожащей свободной рукой.         — Нет. Я не сравниваю нас, но...           Схватив за горло, Чонгук припечатал его к сиденью.                — Вот и молодец, мой солнечный блядский мальчик. Вот и не сравнивай. По вине твоего ёбыря я провёл десять месяцев с отморозками, каждый день надеясь проснуться не от ножа под рёбрами. И всё потому, что ты оказался жадной шлюхой.         — Хватит! — обливаясь слезами, хрипит Чимин. — Прошу тебя, давай закончим это, Чонгук. Ты ненавидишь меня!                — А ты говорил, блять, что любишь, и тебе это не помешало прыгнуть в койку к моему же другу. Из-за вас, ублюдков, я подыхал в тюрьме, пока ты развлекался с ним.       — Чонгук, мне больно! — Чимин хватается за его руку, пытаясь отодрать пальцы от своей шеи. Ему правда невыносимо больно. Больно слышать обвинения, больно видеть, как от гнева лопаются сосуды в когда-то любимых глазах, больно быть пропитанным ненавистью того, кто не хочет его услышать. Больно понимать, что они растоптали.              Обоим больно.              Безнадёжно измучены.              Чонгук сдавливает тонкое горло. Он не уверен, что не придушит сейчас Чимина, если продолжит вспоминать, как он прожил эти десять месяцев заключения. По чьей вине ему пришлось пройти через ад.       Никто не рождается чудовищем, но может стать им, выпустив тёмную часть себя под давлением обстоятельств. Тюрьма — рассадник гнили. Стань частью её или позволь убить себя. Он пытался выжить, но...       Там его сломали.              Он до сих пор просыпается по ночам в приступах фантомной памяти, готовый отбиваться от призраков прошлого. В то время, когда Чимин грел постель его друга, он боролся за свою шкуру. Больше десятка раз за это время попадая в больничное отделение, с трудом выкарабкиваясь из лап смерти и упорно цепляясь за жизнь. Он защищался, ему ломали кости, он получил нож в живот, но сумел выжить, вытягивая сам себя мыслями о мести. Он не позволял «нагнуть» себя. Тюрьма не место отдыха и осознания ошибок, это не реабилитационный центр заблудших душ. Один против всех и системы. Он сходил с ума медленно, день за днем. Пытаясь понять, почему его солнечный мальчик поступил с ним так. Отключаясь и теряя сознание от побоев, он погружался в безумство. Жаждал крови. И становился диким животным в клетке. Озверевшим без возможности выплеснуть злость. Он копил её в себе.         Его пытались взять силой, сломить и подчинить. Хотели, чтобы он, как и многие до него, прогнулся под систему, скакал по членам, ублажая авторитетных ублюдков, самореализующихся за счёт таких одиночек. Он пробыл в мире, где насилие норма и ты пытаешься спать, делая вид, что не замечаешь, как рядом кричит от боли насилуемый толпой отморозков мальчик.         Не лезешь. Выживаешь. И отворачиваешься к стене, лёжа на своей койке. Ведь тебя не касается. Ты не хочешь быть на его месте.       Там был чёртов ад.                В его теле не осталось не сломанных костей. Он сходил с ума в одиночной камере за то, что нарушал порядок. Точнее давал отпор скотам, покушающимся на его зад, но кого это волнует. Кто-то должен быть виноватым. Он побывал под градом полицейских дубинок и сутками проводил в темноте без еды и воды, думая о том, как это случилось. Как он пришёл к тому, что, обожествляя своего мальчика, получил от него нож в спину и срок. Он ведь делал всё, чтобы исполнить их мечту. Пошёл против закона, чтобы заработать на тот самый блядский дом в Японии с ёбанным котом и ретривером. Чимин наивный. Он думал, что они смогут добиться всего, просто учась на отлично и найдя работу по душе. Чонгук любил его наивность, берёг её. Но в грязном мире мечты умирают, если не выгрызать их, вцепившись зубами в каждый шанс. Он и вцепился. Пошёл не туда и не с теми, но ради своих благородных, как он считал, целей. Хотел видеть улыбку Чимина, когда скажет ему, что он смог.         Если бы он тогда знал, что вместо мира Чимину хватило чужой постели.                Чонгук не из камня. Он сидел за то, к чему не имел отношения. По вине того, кто трахал его любимого мальчика. По вине его маленькой сучки, что своими хилыми руками одним щелчком переломил ему хребет.                Он ломается, как и все, хоть и продержался дольше. От человеческого в нём остались только воспоминания, которые питают его жажду мести. Он сам превратился в монстра, сломившегося под систему гнили. Стал её частью, чтобы выжить и вернуться. Стал тем, кто он есть. Его душе не поможет ни один рехаб, и теперь его это устраивает.       — По.жа.луйста, — Чимин хрипел, едва не задыхаясь от недостатка кислорода, царапая ослабевшими пальцами искажённое гневом лицо Чонгука.                — До конца дней своих ты будешь рядом со мной. Тебе лучше понять это здесь и сейчас и не создавать проблем для нас обоих, — Чонгук ослабил хватку, не душа, а едва сдавливая шею Чимина, чтобы удержать его на месте.                Крупные слёзы Чимина всё ещё жгут его самого. На них смотреть невозможно. Мерзко от самого себя. Он всё ещё слаб перед этим мальчиком с распахнутым взглядом ангела. Сколько бы не травил себя ядом чужих тел. Никто не может заменить его. Никто не спасёт его самого от Чимина. За два года он так и не утолил свою жажду.                Безнадёжная одержимость.                Уничтожить Чимина, трахать, как животное, поставить его на колени и заставить вымаливать прощение за предательство хочется так же сильно, как и прижимать его к себе, выцеловывая оставленные следы своих же рук. Отпустить его — значит самому сдохнуть. Чимин — то единственное, что всё ещё не даёт зарыть себя на два метра под землю. Не даёт потерять остатки человеческого в себе. И если он думает, что Чонгук мучает только его, пусть так и остается слепым.                — Так нельзя, Чонгук, я так больше не могу. Я не выдержу.                Чимин обливается слезами, пока по машине колотят крупные капли дождя. Он цепляется за руки Чонгука, то ли пытаясь оттолкнуть его, то ли притянуть ближе. Видят боги, он сам больше не понимает чего хочет и на что готов, поэтому кричит ему в лицо, чтобы убедить в своих словах.                — Пожалуйста, хватит. Прекрати это. Прекрати мучить меня, Чонгук. Я больше не могу. Я так правда скоро умру!                Чонгук смотрит на него с удивлением и сквозящей жалостью, позволяя цепляться за себя, биться в истерике. Чимина наконец прорвало, как гниющий нарыв. К чему эти истерики, Чимин? С нами давно уже всё решено.                Безнадёжно измученные.                Как слепой котёнок, Чимин утыкается ему в грудь, пытаясь трясти за ворот куртки. Чонгуку это ничего не стоит. Чимин слишком маленький и хрупкий, чтобы бороться с ним. Чон его рук не отрывает, оттолкнуть не пытается. Он прижимает ревущего в голос Чимина к себе, срывая с него пиджак и рубашку. Ему всегда было легче взять Чимина, повалить его на ближайшую поверхность и заткнуть, не давая ему вернуть их туда, в общее прошлое.                Они психопаты.                Чимин что-то кричит, пытаясь оттолкнуться, когда Чонгук опускает его сиденье в лежачее положение и придавливает к нему голой спиной.         — Хватит, Чимин, — надрывно нежно шепчет Чонгук. Он сам не понимает откуда это в нём. Почему Чимин всё ещё до боли нужен. Почему его слёзы всё ещё бьют под дых. — Не сопротивляйся мне. Я всё равно не смогу тебя отпустить.       Никогда.         Чимин обречённо затихает, смиряется. Он всегда был послушным для Чонгука. И Чон любил в нём это. Всё в нем безбожно любил. Не нужен бог, когда у тебя в руках личный ангел. Бог про них забыл, крылья себе они сломали сами. Этот мальчик не из их мира. Как мифическое создание, эфемерное, нереальное. Таких нет больше. Перед ним никто не устоит. Своим светом он пробуждает самые тёмные чувства. Чонгук никогда не позволит ему уйти.                — Никогда, — как в бреду повторяет Чонгук, сминая хрупкое тело в своих руках.                — Чонгук, пожалуйста... — Чимин позволяет ему целовать свою шею, спускаться губами ниже. Он не менее безумен, так же болен, грани реальности стёрты, он прижимает голову Чонгука к себе, зарывшись пальцами в его волосы. Грызёт губы. Царапает куртку Чонгука. Плачет. На его руке висят ошметки рубашки, в которой он путается, и это мешает ему стащить одежду с Чонгука.                Они снова больные и дикие.                Безнадёжно нуждающиеся друг в друге. Позволившие одержимости заглушить рассудок.                Чонгук безжалостно сминает его губы, проталкивает язык вглубь рта. Слизывает кровь с трещинки. Чимин тонет в этих болезненных ласках. Сегодня Чонгук целует его не первый раз. Целует так, словно поглощает. Оголодавший зверь. Они оба играючи балансируют своими растоптанными жизнями у края пропасти.                Кто сорвётся первым?                Чимин стонет в его рот, распаляя ещё больше. Неосознанно раздвигает ноги, выгибает спину, давая выход своему безумству. Чонгук расстёгивает молнию его брюк, скользя ладонью по плоскому животу под ткань трусов. Обхватывает аккуратный член, сдавливает, гладит, зажимает головку и снова вгрызается в его истерзанные губы. Чимин возбуждён, налитая кровью плоть в руке Чонгука, как подтверждение взаимной зависимости. У него сносит крышу от звуков, что Чимин издаёт. Чон освобождает от одежды покрасневший от напряжения член Чимина, проталкивает ладонь дальше, ниже, подбираясь пальцами к дырочке.                — Чонгук, не надо… — вопреки желаниям тела, Чимин пытается слабо бороться, мечется, словно в агонии. Его руки отталкивают и тянут к себе, цепляют и рвут куртку Чонгука. Он снова плачет, захлёбывается, стонет, когда в него проникают два длинных пальца.                Чонгук обхватывает губами его член, давит свободной ладонью на живот, не позволяя соскользнуть со своих пальцев. Чимин изгибается, упирается ногами в переднюю панель машины. Чонгук заглатывает до основания, засасывает, облизывает. Он нуждается в звуках Чимина. В Чимине. На его глазах тоже слёзы. Потому что какого хрена Чимин всё ещё нужен настолько? Как избавить их обоих от этой одержимости? Как прекратить любить его настолько ненормально?                Проще, блять, сдохнуть.                Сквозь слёзы Чимин кончает ему в рот, ненавидя себя и закрыв лицо ладонями. Он затихает мгновенно, с последними каплями вытекшей спермы. Обмякает на сидении и со слезами тянет руки к Чонгуку. Крупная дрожь бьёт его худое тело, отходя от оргазма. Он хочет быть прижатым к нему, обласканным. Боже, он так вымотан этими эмоциями через край. Сожран ими. Разбит. Он больше не может чувствовать себя использованным. Ему нужно хоть что-то, чтобы найти смысл идти в завтра. Он устал и замерзает. Ему нужно тепло и смысл. Нужно уцепиться хоть за что-то. Иначе зачем...         — Чонгук, пожалуйста. Мне плохо.         Чимин молит не оттолкнуть его в этот момент. Не дать почувствовать себя выброшенным, не дать сломаться. Он и правда готов сдаться, ну дайте хоть маленький шанс. Он болен, он умирает, сам себя убивает надеждой, которая давно оставила их.                Чонгук игнорирует его зов, запрещает себе ответить. Под кожей жилы лопаются от напряжения, но вид спокойный, сдержанный, равнодушный. Он возвращается на своё место, откидывается на сидении. Не смотрит на Чимина, свернувшегося, как ребёнок. Убитого, потерянного и раздавленного. Нуждающегося в тепле и заботе. Не даёт себе бросить на него даже короткий взгляд.                Чимин затих, он больше ни о чём не просит. Замёрзший и совсем не от холода. Чонгук стискивает челюсть, чтобы не притянуть его к себе, не перетащить на свои колени, не прижать к груди, успокоить. Легче уничтожить.       Только Чонгук может успокоить его.                И только он же окончательно уничтожить.         — Повернись.                Чимин вздрагивает от грубости сухого тона. Он больше не льёт слёз. Смирение снова накрывает сырой землёй, вколачивает гвозди. Потухший взгляд в только ему видимое пространство. Чонгук отталкивает его не первый раз, отрывает по куску почти умершего сердца. А иммунитет к чувствам так и не выработался.       Всё бессмысленно.         Механическими движениями Чимин стягивает с себя брюки вместе с трусами до низа бёдер, разворачивается и встаёт на колени, упираясь ладонями в опущенное сиденье. Он не произнёс ни звука, когда Чонгук вошёл в него. Молчал, когда он сдавливал пальцами его бёдра, разводя их в стороны. Не пикнул и затыкал себе рот ладонью, когда Чон трахал его, изощрённо меняя градус проникновения, намеренно ударяя по чувствительной точке.         Чимин уткнулся лицом в сиденье, подняв бёдра вверх, когда горячая сперма заполнила нутро. И так же молча, будто робот без чувств и души, повернулся обратно, чтобы натянуть брюки, когда Чонгук вернулся на водительское сиденье.           Безнадёжно пустые.                Чонгук достал сигарету из пачки, открыл окно и закурил, позволяя крупным каплям дождя попадать в салон. Он кончил, не испытав и малейшей толики удовлетворения. Это и не было его целью. Только не сдохнуть становится всё сложнее. Мучить себя и Чимина невыносимо. Отпустить невозможно.                — Почему именно он, Чимин?                Как они дошли до этого? Он любил Чимина, кажется, уже так давно, что и не вспомнить, когда это началось. Да сука, он жизни своей без него не представлял с того самого дня, как впервые увидел. Каким долбоёбом он был, когда верил в его чистый взгляд. Чимин трахался с тем, кто заявил на него в полицию, они спланировали и сделали это вместе. Его наивный преданный Чимин.         Чонгук бы отдал за него всё: жизнь, кровь до последней капли, последний вздох.              Жаль, что его мальчику это было не нужно.                Он стряхивает пепел в окно, терпеливо ожидая ответа, пока Чимин стирает с лица высыхающие слёзы. Он знает о ком идёт речь. Апатично поднимает спинку сиденья, сворачивается на нём, поджав под себя ноги, упирается взглядом в залитое дождём окно.         Когда Чонгука забрала полиция, Юнги был тем, кто сумел не дать Чимину уйти в забвение. Компания тех самых друзей Чонгука не привела ни к чему хорошему, и этого следовало ожидать. После той драки с Бонджуном за Чимина в клубе Чонгук больше не имел с ними дела. Чимин не знает, чем они там занимались, Чонгук держал его за пределами всего этого. Он был просто рад, что всё закончилось, и Чонгук больше не с ними. А потом внезапно ночью, когда они спали в комнате Чона, полиция вломилась в дом. Был обыск, они перевернули всё вверх дном, явно действуя по наводке и зная, что нужно искать. Когда Чонгука в наручниках выводили из собственного дома, он кричал, что это не его пакет и наркотиков у него не может быть. Кричал, что его подставили, просил Чимина не верить в это. Чимин умолял полицейских его отпустить, говорил, что это чудовищная ошибка. А потом остался совсем один, не понимая, что произошло и когда Чонгук вернётся.              Чону не было ещё и девятнадцати. Отец не смог, да и не хотел его защитить, сказав, что у него больше нет сына. Чонгук получил срок. Десять месяцев. Его спасло только то, что доза была небольшая — чуть больше шестнадцати грамм. Чимин пытался звонить ему. Но каждый раз Чонгук отказывался отвечать. Он бросал трубку, только услышав его голос. Отказался от встречи, которую с таким трудом добивался Намджун. Разрешён был лишь один звонок в месяц. Чимин звонил восемь раз. Упорно, каждый месяц по одному разу. И только на восьмой Чонгук решил поговорить с ним.                Назвал шлюхой и бросил трубку.            Чимин сломался. Они оба тогда уже были сломлены и раздавлены. Каждый со своей правдой.                И он пошёл к Юнги. Сам. Ему нужно было почувствовать чьё-то тепло. Он замерзал от холода, в который окунул его Чонгук. Он боялся сойти с ума. Юнги был неравнодушен к Чимину с самого начала и не скрывал этого. Мин никогда не влезал в их с Чоном отношения, видя, что это бессмысленно. Тогда Чимин честно признался ему, что не сможет ответить на его чувства, но и не может так больше. Он боялся не выдержать одиночества и предательства.                Юнги позволил себя использовать. Он утешал Чимина. Ему было нужно это. Им обоим. В тот день Чимин сам пришёл к нему, впервые пьяный настолько, что ноги не держали. Он рыдал на плече Мина, умоляя не дать ему сломаться. Юнги отвёл его в ванную, накричал, привёл в чувство и уложил спать. Всё случилось уже утром, когда Чимин проснулся в его постели и снова ревел, но уже от безысходности и непонимания, как жить дальше. Юнги просто обнял его. Нуждающийся в тепле Чимин сам попросил его не останавливаться. Это был крик о помощи. Юнги услышал, хоть и знал, что больше этого не повторится и так он утратит последний шанс на Чимина. Но он не смог бросить его в такой момент. Чимин уверен, если бы не Юнги, он бы не выдержал. Он бы загнулся от неизвестности и непонимания. И он действительно не понимал, почему Чонгук отказался от него, бросил вот так, без объяснений. Он бы ждал его десять месяцев, это ведь совсем немного, принял бы, понял и простил. Он верил, что Чонгук не виновен.                Единственный, кто до последнего верил.                — Почему, блять, именно он? — Чонгук сжимает в пальцах тлеющий окурок, не замечая боли от ожога.                Чимин упрямо молчит, у него нет сил объяснять и оправдывать их с Юнги. Ведь что бы он не сказал, всё бессмысленно. Чонгук уже давно слышит только то, что хочет слышать. Глух, безумен и слеп.         — Как давно ты стал спать с ним? До того, как я сел? Ублажал его, пока я рвал жопу ради нашей мечты?           В машине пахнет табаком, который клубится над их головами и исчезает в открытом окне. Чимин долго смотрит на свои руки перед тем как ответить. Ему почему-то кажется, что они в крови.                — Это было один раз. Тебя не было уже восемь месяцев. Я пытался поговорить с тобой, пытался понять, что случилось. Звонил и приезжал… Ты оттолкнул меня, Чонгук. Я не знал, что делать, — Чимин смотрит в окно, проводит по нему пальцем, повторяя за змейками дождевых капель. Теперь уже все равно, что ответит Чонгук. Ничего не исправить.                — И побежал утешаться к моему другу.                У Чимина трескаются губы и что-то в районе груди, он готов рассмеяться, но сдерживает ненужные слёзы. Ублюдок. Чон Чонгук чёртов эгоистичный ублюдок.              — Ты назвал меня шлюхой, когда я делал всё, чтобы увидеться с тобой Чонгук, оставил одного, бросил. Дело ведь не в расстоянии. Ты просто от меня отказался. Ты сделал меня никем. Разве можно изменить тому, для кого ты уже никто? — голос Чимина затух от обиды и злости, но звучал на удивление ровно. Вспоминать всё ещё больно. Каждый раз больнее.                — Ты, блять, спал с моим лучшим другом за моей спиной! Не приплетай сюда расстояние, ты ведь сам мне сознался, какого чёрта, Чимин?              Чонгук всегда знал, что не подходит такому, как Чимин. Не стоит его, не заслуживает и права не имеет. Но он, сука, старался. Ломал себя, перекраивал и перестраивал, старался стать лучше, быть тем, кто хотя бы может ему соответствовать. Ежедневно смывал с себя данную ему при рождении грязь, чтобы просто прикоснуться к светлому мальчику. И для чего? Что такого особенного в Мин Юнги? Что он сам делал не так, чтобы в итоге оказаться выброшенным? Он же боготворил…         Ёбанное фиаско.         Он самый отбитый конченый кретин, но... сейчас он бы предпочёл ничего не знать. Лучше бы он ослеп и оглох. Потому что жить с пониманием того, кто тебя предал невыносимо.              — Я написал тебе, рассказал всё сам, потому что… Я не знал, что с этим делать, Чонгук. Ты оставил меня, я был в отчаянии и натворил глупостей, за которые сотни раз просил прощения. Всем было больно, Юнги тоже, я ведь использовал его. И не собирался обманывать тебя.                Чонгук устало проводит ладонями по лицу, зарывается в волосы, стягивая их в хвост. Движения дёрганные, нервные. Он на пределе, а Чимин будто умирающий цветок, вянет и не просит больше воды. Уткнулся взглядом в окно и ничего не ждёт.                — Какого чёрта ты просто не ушёл к нему раньше, до того, как меня посадили?                Тогда Чонгук, наверное, смог бы отпустить его, возможно, даже понять. Сдох бы сам, но не стал держать насильно, если бы знал, что для счастья его мальчику нужен другой. Возможно, он пошёл бы на это. Потому что тогда он бы не расценил это как предательство. Скорее, факт того, что всё когда-нибудь заканчивается. Ради Чимина он был готов на всё. Даже подыхать, глядя со стороны на то, как он счастлив. Но не теперь. Ни после того, как он прошёл через кучу дерьма из-за тех, кому доверял.                — Это произошло через восемь месяцев после ареста. Как я мог сказать раньше? — Чимин правда не понимает, кто из них сошёл с ума, и когда всё запуталось настолько.              — Не ври мне!                Чонгук готов сорваться. За какого долбоёба его держат? Как может он врать ему в лицо с таким искренним раскаяньем с таким видом будто и правда... Блять.         Всё настолько хреново.                — Ты знал, что это Юнги сдал меня? — Чонгук снова закуривает, обещая себе, что скоро бросит. Но сейчас ему это нужно, потому что в нём просыпается такая ярость, что хочется почувствовать кровь и хруст костей на руках. Просто, блять, не может быть, что он так чудовищно ошибался, превратив две жизни в подобие ада.                Чимин словно очнулся, вышел из своей апатии и развернулся к Чонгуку, вперив в него неверящий взгляд.                — Ты лжешь! Он не сделал бы этого. Какой в этом смысл? Вы ведь были друзьями.       Чонгук не знает верить ему или нет. Чимин всегда был слишком наивен. Да, блять, он сам, ещё в детстве, столько раз проворачивал с ним фокус с домашним заданием. Чимин каждый раз верил и мчался помочь, переживая за Чонгука, у которого «собака снова сгрызла тетрадь». Чимин верил ему слепо и безоговорочно... Хоть у него никогда и не было собаки.                Волшебный мальчик, смотрящий на мир по-своему, распахнутым, чистым взглядом. Чонгук был за это безнадёжно в него влюблён. Мог Чимин не знать, что это Мин сдал его полиции? Всё возможно. Но. Это не отменяет того факта, что Чимин спал с ним... И того, что сейчас Чонгук готов рвать на себе волосы от бессилия.         — Скажи, что это не правда. Пожалуйста, скажи мне, — Чимин стягивает на себе полы разодранной рубашки, словно пытаясь укрыться, спрятаться.                — Не веришь, что один из твоих любовников мог подставить другого? Открой глаза, Чимин. Ради тебя мы были готовы развязать войну, — Чонгук с уставшей улыбкой выпускает вверх сигаретный дым и поворачивается к Чимину прожигая его взглядом. — Если бы я тогда знал, что ты этого не стоишь.                Видишь, в каком мы дерьме, малыш.                У Чимина мир рушится, неужели его все предали. Все играли им, толкая, как мяч из стороны в сторону, не заботясь о его чувствах. Какой вообще смысл жить в таком страшном мире?                — Юнги не был моим любовником. Он любил меня, — Чимин неверяще мотает головой. Он отказывается в это верить.                — Это и есть причина почему ты не смог ему отказать?         — Мне было больно! Я боялся... Боялся, что не дотяну, не увижу тебя больше и не узнаю, почему ты... бросил... забыл меня, — задыхаясь от болезненных спазмов в груди, выдавливает из себя Чимин и снова себя затыкает, давясь рвущимся истеричным криком. Он не должен ничего объяснять Чонгуку. Больше нет. Два года назад он пытался это сделать. И потом тоже. И ещё не раз и даже не десятки раз. Бессмысленно и бесполезно. Чонгук прошёл через ад, он не хотел ничего слышать, ему нужны были виноватые.       — Успокойся, или тебе станет плохо.       — Но мне уже плохо!         Чимин был таким идиотом, что столько раз пытался. Думал, что всё можно исправить. Что вместе они всё смогут. Поймут, простят. Заново все построят. Ведь друг без друга они не вытянут. Они ведь клялись, ещё в детстве. Так глупо, он и правда наивный дурак.         Не восстановить то, что сломано. Ему потребовалось два года, чтобы понять это. Безнадёжно наивный. Безнадёжно отчаянный. Глупый.         Чонгук, наверное, ждет, что он сейчас что-то расскажет ему? О том, как Намджун задолбался смотреть на его нервные срывы в течение восьми месяцев? Как положил его в больницу с диагнозом тяжёлая форма депрессии? Как он отказывался от еды и жил на одних капельницах и таблетках? Пошёл он.         — Он любил меня, — тихо, словно самому себе, повторяет Чимин, не веря, что Юнги тоже его использовал. Это не может быть правдой. Просто нет. Чимин повторяет это себе, чтобы поверить и ничего не выходит. — Он не мог...         — Я тоже тебя любил.         О какой любви они говорят? Чимину плохо, весь мир раскалывается на части. Это раковая опухоль, а не любовь. Она вообще существует? Или Данте описывал не ад, а настоящую жизнь, где в девяти кругах живут не чудовища, а люди, что могут оказаться твоими соседями, друзьями или возлюбленными? Нет, не может такого быть. Им обоим нужны лекарства. Они больны.         — Чонгук, тогда… это были твои наркотики? — Чимин больше не знает, нужны ли теперь ему вообще эти ответы. Он напуган и сломлен.         — Всё ещё сомневаешься? Мин не убедил тебя, что я чёртов наркоман, толкающий дозу малолеткам. Полицейским он сказал именно это.         Чимин закрывает глаза. Он запутался, не хочет верить. Этот мир оказался такой неправильный и жестокий.         — Юнги никогда мне не говорил о тебе такого.         — Вы трахались молча?         — Один раз! Это был один чёртов раз, после которого я сам признался тебе. И если бы не Юнги... я бы не выдержал. Как бы ты теперь ненавидел меня за это, я всегда буду ему благодарен. Он был нам другом. Он бы никогда не предал.         Чимин отказывается, он не будет верить ни в существование девяти кругов, ни в чудовищ в масках людей. Иначе...         Всё кончится очень плохо.         Чонгук бесится от того, что Чимин всё ещё защищает ублюдка. Либо Чимин сам изобретательно и очень артистично врёт. Смириться с тем, что он, блять, повёлся на все дерьмо, что ему впарили, Чонгук отказывается.         — Может и мне поблагодарить твоего любовника за чудесные десять месяцев жизни?         — Чем ты занимался с теми людьми? Чем-то законным?         — Нет.         — Тогда перестань обвинять всех нас в своих ошибках. Я устал, Чонгук.       Я тоже, Чимин. Я тоже.         — Мин позвонил мне после суда, Чимин. Твой любовник очень волновался за вас. Сказал, что ты боишься того, что я буду мешать вам, что никогда не оставлю вас в покое. И поэтому вам пришлось подставить меня. Тебе не хватило смелости самому сказать мне об этом? Ты мог просто попросить меня исчезнуть, и я бы сделал это ради тебя. Твой верный блятский раб.         Вот тогда Чонгук и сломался. Тюрьма и всё что там было просто добили. Ведь он держался за мысль о том, что должен вернуться, должен всё объяснить и успокоить своего мальчика. Держался до звонка Юнги, который сказал, что Чимин сам пришёл к нему, что у них всё по-настоящему и сильно, и что это Чимин подложил в его дом пакет с наркотиками, ведь просто так они бы не избавились от помешанного на нем Чонгука, который готов был ради них на всё. Мин привёл кучу доводов, фактов и доказательств, вплоть до совместного видео.         Через восемь месяцев сознался и Чимин. Написал какое-то нелепое признание в письме. Извинялся, кажется, даже. Чонгук не помнит тех строк. Он был в состоянии крошить руками стены от бессилия и злости. Впервые тогда сам спровоцировал драку, продлил себе срок на месяц, оставил инвалидами пару ублюдков. Он стал тем самым монстром. И снова попал в больницу, потому что охрана его уже ненавидела и здорово отыгралась, прыгая на рёбрах. Не полицейские дубинки и попытки сокамерников нагнуть добили его. Это сделал Чимин своими крохотными пальчиками. Изощрённый убийца.         — Ты врёшь! Он не мог такое сказать, потому что это неправда! —Чимин едва сдерживается. Он готов кричать, рыдать или смеяться. Или всё вместе. Зачем Юнги сказал такое? Чимин человек, он ведь не игрушка, чтобы забирать и отдавать его кому-то. И почему Чонгук так легко поверил в его предательство? Почему все они такие глупые и жестокие? — Я не могу так больше, Чонгук. Мне уже плевать, что произошло. Всё слишком запутано. Никто не говорит правды… Отпусти меня. Просто дай мне уехать и забыть всё.         — Нет.         Окурок вылетает из окна машины вместе с надеждами Чимина. Он тоже не каменный. Тоже ломается. Всё. Хватит. Правда, Чонгук, хватит. У всего есть предел.         — Пошёл ты, Чонгук! Пошёл. Ты. На хуй! — выкрикивает ему в лицо Чимин, открывает дверь и выскакивает под дождь, слыша за спиной громкое «вернись в машину».         Он устал. Так невыносимо запутался и устал, что кажется этому больше нет конца. И нет смысла. Плевать на всё, плевать на Чонгука и его месть. Плевать на ублюдка, которому он верил, но который так же запутался и сам выбросил свою жизнь на помойку. Чимин не собирается скатываться с ним вниз. Он больше не может этого терпеть. Чонгук никогда не оставит его в покое.         У них у каждого своя правда и ничего уже нельзя изменить. Чимин тоже винит себя. За то, что был так наивен и слеп, за то, что верил в искренность. Он, наверное, никогда себя не простит. Но он больше не прощает и Чонгука. Ему страшно, очень страшно...         Ведь после всего того, что Чонгук ему сделал, он всё ещё его...         Это самое страшное. Чимин всё ещё.         Безнадёжный кретин. Из этого нет выхода. Никогда не было. Обречённость, пустота и долбаный край. Чимин подбегает к обрыву моста. Упирает руки в скользкие от дождя перила, захлебываясь слезами. Он не хочет умирать. И совсем не собирается. Это просто истерика, безнадёжность и дождь. Им нет оправдания. Но и жить так больше... Сил тоже нет. Это никогда не закончится.         Это нужно закончить.         — Чимин, вернись! — Чонгук выходит из машины, протянув к нему руку, как к ребёнку. В его голосе страх, в глазах ужас. Он видит, что Чимин дошёл до той самой точки невозврата. Он сам его довёл.         — Только посмей подойти ко мне, чёртов мудак, — по лицу Чимина бьют острые капли дождя. Ему холодно и трудно дышать. А ещё плевать. Настолько плевать, что становится в разы страшнее.         — Детка, успокойся, — Чонгук делает один осторожный шаг и мгновенно замирает, когда Чимин угрожающе перекидывает ногу через низкий парапет.         — Серьёзно, Чонгук? Детка? Разве не куколка, не бездушная маленькая игрушка, которую так забавно ломать? Не называй меня так, ты больше не имеешь на это право. Оставь меня, Чонгук. Уезжай, пожалуйста. Я возьму такси, когда ты уедешь, и вернусь домой, если ты пообещаешь, что оставишь меня. Я уеду завтра же. Не в Сидней. Куда угодно. Брошу учёбу и просто исчезну. Пожалуйста, пообещай дать мне уехать!         Что угодно. Чонгук готов пообещать ему что угодно. Его мальчик в истерике, он сам готов в неё впасть от страха.         — Я обещаю, Чимин, — Чонгук застыл на месте. Он не может сделать и шага, потому что в таком состоянии Чимин готов на всё. Он ведь сейчас сам не понимает, что творит. Мост подвесной, совсем невысоко, но там внизу камни. Чимин слишком хрупкий, чтобы удержать себя на качающемся на стальных тросах от ветра мосту. Чонгук сам готов сдохнуть.         — Правда? — рукавом он стирает с лица крупные слезы, перемешанные с дождём.         — Да (нет). Только пожалуйста, иди обратно в машину, я отвезу тебя к Намджуну и уеду. Клянусь, детка, мы сможем все исправить. Умоляю тебя, не делай глупостей.         Чимин всегда был слишком наивным. Чонгук слишком жестоким и слабым перед ним. Их разделяют жалких пять метров и огромная пропасть. Они могли стать самыми счастливыми на свете, но один теперь стоит на мосту, вымаливая для них шанс на жизнь друг без друга, другой подыхает от невозможности это исправить. Все девять кругов за жалкие минуты.         — Я не изменял тебе. Это совсем не так. Я боялся сойти с ума, мне было очень плохо. Без тебя было плохо. Я не выдержал, я поступил ужасно. И буду жалеть об этом каждый день своей жизни. Прости меня, Чонгук, ты должен мне верить! Я бы никогда так не сделал, если бы у меня оставалась хоть капля веры в нас. Я бы ждал сколько угодно. Но сейчас я больше так не могу.         Блять, Чонгук не может это слышать. Видеть своего мальчика на краю и знать, что он сам довёл его до этого. Понимать, что ничего бы этого не было, выслушай он его раньше. Понимать, что мечтая оберегать его и заботиться, ломал его, издевался и причинял боль.         Но Чимин тот, кто сейчас просит за все прощения.         — Всё хорошо, детка. Я понимаю и верю тебе. Тебе было сложно, Юнги это использовал. Мы забудем об этом. Давай поговорим, только не здесь. Поехали домой, я объясню всё. Я виноват перед тобой, дай мне шанс извиниться. Вернись в машину, детка, прошу. У меня тоже больше нет сил вести эту войну с тобой, с собой, со всем на хрен миром.         — Обещаешь?         — Всё что угодно. Верь мне, детка.         Чонгук готов сорваться и рвануть к нему. Вытряхнуть его из собственной шкуры, накричать, придушить, прижать к себе, вдавить в себя, никогда больше не отпускать. Ему никогда ещё не было так страшно. Нахуй всё. Нахуй прошлое, когда его любимый мальчик стоит на краю. Они забудут всё, начнут заново. Уедут вместе.         Он, блять, не может потерять его.         Ёбаный в рот, он в такой дикой панике. Ещё никогда в глазах Чимина не видел он столько решимости. Такого бесконечного отчаяния. В разодранной рубашке, измученный, исхудавший, бледный. Что же он натворил...         — Я верю, но ты все равно уезжай. Больше я не сяду в эту машину, — Чимин перекрикивает шум дождя и пронизывающего ветра.         — Чимин, пожалуйста. Отойди от края, там скользко, ты устал. Я не могу оставить тебя здесь в таком состоянии, детка. Не уеду без тебя. Позволь мне подойти, просто подойти. Я сделаю всё, что ты скажешь, всё, что захочешь.         — Нет. Стой, не приближайся, сначала скажи, что ты не врёшь. Поклянись, что перестанешь мучить нас, — Чимин опасно перевешивает корпус за край парапета. Истерика набрала обороты так, что ему уже плевать, если он сейчас поскользнётся и свалится вниз на камни.         — Клянусь. Малыш, мы всё решим. Вместе. Я тоже больше не подойду к этой машине. К чёрту её. Мы вызовем такси, я провожу тебя к Намджуну и сделаем всё так, как ты скажешь, — блять, как же Чонгуку страшно. Он готов орать, драть глотку в ошметки, чтобы бог хоть раз услышал их. Дай, блять, последний шанс. Один-единственный шанс.         Чимин медленно кивает. Он не хочет заканчивать вот так. Он ведь и не собирался. Вышло всё необдуманно, на эмоциях. А теперь стоит, держится за перила, с которых руки соскальзывают. В голове шум, грудная клетка горит огнём, давит и раскалывается. Но боли будто бы и нет. Или его нет. Он уже не верит, что всё это реально. С ними просто не могло всё произойти вот так.         Чимин видит в обсидиановых глазах Чонгука столько злости и страха. Он больше совсем его не понимает. Это не тот, с кем он ел чипсы из одной пачки на дереве. Не тот, с кем они мечтали строить в Японии свой собственный мир. Он совсем не тот. Озлобленный, жестокий. Обвиняющий весь мир в своих бедах. Он ведь убьёт его, если Чимин вернётся? Будет снова каждый день медленно убивать их обоих? Чимин больше никому не верит.         Ведь нет смысла в клятвах, полученных шантажом...         — Ты никогда не простишь меня, Чонгук. Снова будешь держать меня возле себя. Но ты уже меня потерял. Уже давно. А я тебя ещё раньше. Просто нам нужно это понять. Больше ни в чём нет смысла.         Чонгук в ужасе впивается пальцами в свои волосы, тянет назад. Чимин плачет взахлёб, он уже не контролирует своё тело и эмоциональное состояние. Чон стоит на месте, запрещая себе сорваться и загибается от бессилия. В глазах его мальчика одна за одной тухнут звёзды, и он ничего не может сделать в этот момент. Даже пошевелиться. Ни одного движения, потому что неизвестно, как среагирует на это Чимин.         — Малыш, нет! Поверь мне, я сделаю всё, что ты скажешь.         Сделает. Он всё сделает, даже если Чимин ему сейчас скажет спрыгнуть самому. Он кинется вниз не задумываясь.         — Тогда сделай выбор, Чонгук. Реши за меня. Ты ведь делаешь это уже давно. Реши, что нам сейчас делать. Ты отпустишь меня или мне отпустить руки?         Чимин в истерике, он на грани. Чонгук в панике. Он согласен на всё.         — Я отпущу тебя, Чимин. Я сам уеду так далеко, как ты только захочешь. Полностью исчезну из твоей жизни, чтобы ты смог забыть меня и всё то, что я тебе причинил. Ты мне веришь? Не делай этого... Блять, детка, я не вынесу! Останься. У тебя впереди целая жизнь. Счастливая жизнь. Я сделаю всё, чтобы так и было. Если для этого мне надо исчезнуть, клянусь, я сделаю это. Я больше не влезу в твой мир. Прости меня, — падает коленями в лужу, разбивая их о мелкий гравий, — прости, Чимин.         Чимин закрыл глаза, рыдания душат горло.         Конечно я верю тебе, Чонгук. Всегда верил. Мы оба безнадёжно больны. Нас уже не починить.         Чимин совсем этого не планировал и не хотел отпускать руки. Это просто истерика, безнадёжность и дождь. Он думал, что больше не способен испытывать боль.         Но было больно.