desperate

      Чимин искал смысл два года. Два одинаково бесцветных года, с бесконечно растянутыми днями, без чувств, без эмоций. Без Чонгука.         Совсем никак.         И ничего не получалось: ни радоваться новому дню, ни хотеть что-то изменить. В себе или в своём окружении. Вообще н.и.ч.е.г.о. Не радует и не хочется. Не то чтобы его устраивало текущее положение. Нет. Но и изменить его он не в состоянии, нет ни сил, ни желания это делать. Он будто закончил свой прошлый путь, отпустил Чонгука, встал в конце концов на новую тропу, а куда идти и зачем не знает. За два года он не сделал ни единого шага.         Кажется, смысла действительно нет.         Чонгук уехал в тот же день, как Чимина выписали из больницы. Наспех собрал необходимые вещи, взял билеты и сел на самолёт, ни с кем не попрощавшись и не сказав куда уезжает. Его машина ржавеет под окнами, занавески наглухо закрыты, удалены все соц. сети. Исчез, будто его никогда и не было. Как и обещал.         Всё ещё начиная каждое своё утро со взгляда случайно брошенного на чужие окна, Чимин заставил себя закончить университет, получить ненужный больше диплом, который был тут же заброшен в ящик стола и попрощался с мыслями о переезде в Сидней. Его это и не трогает. То, о чём он когда-то мечтал, не сбылось. И плевать. Не интересно, не нужно, не радует и не печалит. Просто никак. Он мог бы проснуться однажды утром, решить, что пора что-то менять, собрать вещи и уехать. Как и Чонгук. Не прощаясь и не оставляя координат. Взять билет в один конец неважно куда, перечеркнуть всё и начать заново там, где из прошлого он возьмёт с собой только себя и ничего больше. Мог бы, да. Но не делает ничего из этого. Потому что всё ещё такой же трус, не хочет расстраивать родителей и старшего брата. После падения с моста у него теперь остаточная хромота, проблемы с сердцем, стенокардия. И гиперопека Намджуна. Чимин не «за» и не «против» его надзора. Брат волнуется за него, как всегда. Боится, что его затяжная депрессия, из-за которой он уже однажды попадал в больницу, снова повторится. Поэтому Чимин не создаёт для него проблем и не пропускает приёмы психотерапевта, регулярно посещает анонимные тренинги. С последним всё-таки стоит завязывать, потому что для восстановления самооценки и возвращения желания полноценно жить он перепробовал уже, кажется, всё. Сидя в кругу таких же неудачников, он писал письмо своему члену и участвовал в церемонии, на которой вступил в брак с самим собой ради любви к себе. Такой бред.         С трудом, но он всё-таки смог объяснить Намджуну, что ему не стоит тратить деньги на такого рода занятия в анонимном клубе потерявших смысл жизни людей. И уговорил брата разрешить ему устроиться на подработку. Ведь это продуктивнее и приносит больше пользы, чем аплодисменты незнакомых людей, которые говорят «привет, Чимин. Расскажи нам, что с тобой произошло. Тут все тебя понимают. Ты ни в чём не виноват, Чимин. Мы любим тебя.» Хотелось встать и послать всех к чёрту. Теперь он проводит четыре восьмичасовые смены в неделю в библиокафе, что в шести кварталах от их дома. Ходит туда пешком, завтракая в кафе по дороге и разглядывает чужие лица, стараясь скопировать их улыбки или хоть какие-то эмоции. Намджуну это совсем не нравится, но брат смирился, постепенно снижая уровень контроля над младшим. Наверное, он просто устал жить чужими проблемами, когда у него и своих хватает. Хваса не так давно снова с ним рассталась. Кажется, это происходит не первый раз. Они по-настоящему любят друг друга, при этом отказываясь хоть раз уступить своей гордости и обсудить скопившиеся обиды. Оба упрямы и не понимают, что однажды могут всё потерять. Чимину жалко брата и его подружку, но он вряд ли сможет им чем-то помочь и самое ужасное, что ему уже практически всё равно. Он стал глух к чужому горю или просто разучился чувствовать. Это угнетает.         Он стал много читать, чему способствует новая работа, где можно бесплатно взять на время любую печатную книгу. Чимин любит чувствовать запах типографской краски и хруст новых страниц. А ещё эмоции. Не испытывая больше своих, читает о чужих. Будто проживая их жизни. Такой контраст, когда ты сидишь часами без движения, листая страницы, но мыслями очень далеко, переживаешь душевный подъём, новую влюблённость или расследуешь таинственное убийство, примеряя на себя роль неудачника-детектива, которому никто не верит, но кто в итоге окажется прав. Жизнь за пределами книги скучна, а внутри неё прекрасна. Фантазия работает, как отдельная мышца, дорисовывает чужие чувства. И чтобы воображение и способность чувствовать стали чуть ярче, можно совсем немного совместить чтение и алкоголь. Поэтому в его рюкзаке теперь всегда книга и соджу. Главное, чтобы Намджун не узнал об этом.         В корчах и муках, жизнь постепенно входит в прежнее русло. Всё становится обычным, монотонным. Чимину кажется, что краски вокруг становятся тусклыми и почти монохромными, но это не так страшно. Соджу иногда помогает раскрасить картинку перед глазами, пусть и делает её размытой. С этим можно жить. И с ночными кошмарами можно жить, и с разъедающей грудь тоской, от которой подушка мокнет. Со всем можно жить. Ко всему можно привыкнуть.         Скорее бы.         Память — очень избирательная вещь. Она — хранитель воспоминаний, где всплывают теперь только те, что не приносят боли. Кажется, у этого явления есть какое-то научное название, означающее что-то вроде защиты или блока. Это не важно. Главное, что работает. Чтобы не чувствовать боль, память постепенно стирает ненужное, реабилитирует мысли, наводит порядок в душе. Чимин вспоминает только то, что рождает невольную улыбку. День их знакомства. Или то, как Чонгук учил его водить (тогда на его машине и появилась первая вмятина). Как Чимин уговаривал его пойти к стоматологу и держал там за руку, потому что, как оказалось, Чонгук их боится, не любит. Вспоминает немногое. Но каждый. чёртов. день. И это убивает.         Не помогают ни терапия, ни соджу, ни чужие аплодисменты. Он задолбался настолько, что проходить мимо машины со всё той же вмятиной стало невозможным.         Не позволяя себе тратить время на сомнения, Чимин прямо сейчас берёт биту Намджуна, который совершенно не поклонник бейсбола, но всегда почему-то держит её дома. Разбивает окно со стороны водителя, открыв проржавевшую дверцу и залезает в салон. На панели оставлена зажигалка и пачка с тремя сигаретами. На заднем сидении спортивная сумка, с которой Чонгук обычно ходил на тренировки, и куртка. Чимин долго крутит зажигалку в пальцах, закуривает, давясь дымом. Зажав между губ сухой фильтр, он представляет, как это делал когда-то Чонгук. Представляет его губы вместо своих и завидует сигарете, которая могла когда-то их чувствовать. Это какой-то высший уровень зависимости и тоски по человеку, когда ты не просто пытаешься вспомнить (забыть) каждую чёрточку его лица, а заменяешь себя на воображаемого его. Это не ты сидишь за рулём старого мустанга, а он. Это он сейчас привычно проходится пальцами по коже руля, поворачивает ключ зажигания, заводит мотор, чтобы вы могли ехать. Это он чуть позже протянет руку, чтобы сжать твоё бедро, показывая, что рядом. Вы будете ехать долго, а потом остановитесь прямо по середине трассы, потому что обоим приспичило целоваться. И будете это делать, наплевав на весь мир, потому что ему нужно тебя поцеловать, и ты нуждаешься в этом не меньше. Сначала осторожно, лишь касаясь друг друга губами, позже поцелуи станут жадными и раскалёнными, с переплетёнными мокрыми языками, вылизанными ртами, искусанными подбородками и губами, засосами на шее. Будете целоваться, пока с десяток проезжающих мимо машин не оглушат звуками клаксонов.         Так было раньше. Так могло бы быть и сейчас, если бы не.         Глупый дождь. Рисует узоры на лобовом окне, пока Чимин смиряется с тем, что он болен, что он почти уже труп. Откидывается на сидении, выпуская дым под потолок, понимая, что сходит с ума не меньше, чем два года назад. Свободная жизнь без Чонгука и воля совсем не помогли. Ни черта ему больше не поможет. Конченный псих. Он вспоминает, как обещал Чонгуку не лить по нему слёз. Стирает со щёк мокрые дорожки и клянётся сам себе, что это последние. Больше не будет. А те, что ночью, не стоит брать в расчёт. Слёзы во сне он не контролирует, да и кто видит, что происходит в темноте.         Чонгук ведь теперь вообще не видит, что с ним и как. Пошёл он.         Сморщившись от тошнотворно-горького вкуса никотина во рту, Чимин сминает и выбрасывает сигарету, пообещав себе, что в следующий раз к чертям спалит и машину и всё, что в ней осталось. Обольёт бензином и заставит полыхать всё так, чтобы видно было из космоса.         Он стучит в дверь дома напротив, слыша в ответ лишь тишину, которая уже невыносима. Чон Гевон не открывает. Значит, на дежурстве, либо снова мертвецки пьян. Чимин знает, где лежат ключи. Чонгук всегда оставлял их в глиняном цветочном горшке рядом с крыльцом.         Он достаёт со дна горшка заваленную сухими листьями связку, входит в дом и морщится от запаха сырости и разлитого по полу прокисшего пива. У Чонгука особая любовь к запахам и при нём здесь всегда пахло свежим гелем для душа или кондиционером для белья. Сейчас просто воняет, как в склепе. Одиночеством. Чимин поднимается в его комнату и ложится на кровать, зная, что сводит себя с ума окончательно. На подушке пылится скетчбук Чонгука, в который Чимин как-то пытался заглянуть, но каждый раз получал щелчок по носу. Чонгук не считал себя талантливым в этом плане и не показывал свои рисунки.         Чимин видит себя на каждом листе: только проснувшийся, взъерошенный, с опухшими зацелованными за ночь губами; с побелевшими от мороза ресницами, лицо до самых глаз закутано шарфом, что тогда напялил на него Чонгук, отчитывая за беспечность и голую шею; склонившийся над учебником с карандашом в волосах, который он сам туда воткнул, но ворчал на Чонгука, обвиняя в его потере; оседлавший ветку их клёна и качающий босыми исцарапанными ногами, тогда они поспорили кто быстрее залезет на их дерево; спящий на этой самой кровати в куче мягких игрушек, которые Чонгук когда-то вытащил для него из аппарата; полуобнажённый, с влажными волосами и в любимой рубашке Чонгука, интимно улыбающийся художнику.         Чимин всегда стеснялся своего неправильного прикуса и часто прикрывал рот ладонью во время улыбки. На рисунке его улыбка реалистичная, с тонко переданными мелкими деталями, даже трещинка по центру нижней губы и выпирающий передний зуб. Но карандашом на листке это выглядит красиво.         Таким видел его Чонгук.         На каждом портрете стоит дата и подпись «JK». Чонгук рисовал его все два года после тюрьмы. Последний набросок сделан за три дня до больницы. Чимин на капоте его машины. Сидит, подогнув под себя ноги, смотрит вверх и тянет руку к звёздам, пытаясь коснуться одной из них. На плечи накинута спортивная куртка Чонгука, а на губах мечтательная улыбка, словно у них впереди всё время этого мира и ужасное завтра никогда не наступит.         Он уехал, не забрав скетчбук с собой, хоть и вырвал из него несколько листов. Чимин разодрал остальные. Швырнул бумажные ошметки на кровать и вышел из дома, хлопнув дверью так, что задрожали окна. Ему нужен свежий воздух и таблетки. Да, он теперь на них постоянно. И при учащённом сердцебиении дозу необходимо удвоить. Он достаёт из кармана пузырёк «Каптоприла», выдавливает две капсулы, закинув их себе в рот. Сердце сходит с ритма, пульс зашкаливает. Чимин глубоко дышит, уткнувшись затылком в дверь, и запрещает себе слёзы. Он помнит, что обещал не скучать и спилить к чертям клён между их домами. Ну сколько можно смотреть на это проклятое дерево и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Невыносимо.       Чимин идёт в гараж Намджуна за электропилой. Пыхтит, дотягивает её до того самого дерева и... не делает ничего. Не смог.         В итоге забирает из машины куртку Чонгука, кутается в неё и, как в детстве, надеясь, что его никто не увидит, залезает на самую крепкую ветку. Теперь так почти каждый день. Сидит на дереве, вместо запрещённых когда-то чипсов в его руках соджу, и разговаривает с тем, кого больше нет в его жизни. Такой жалкий. В свои годы он снова прячется на дереве и смотрит на звёзды. Главное, чтобы небо было достаточно ясным. Величие вселенной помогает, делает незначительной потерю какого-то там космоса. На небесном своде звёзды не менее яркие чем те, что когда-то отражались в зеркальной глади обсидиановых омутов. И в такие моменты становится легче. Немного, но да.         Чимин знает, что сходит с ума. Но это пройдёт. Ему нужно всего лишь время. Всё в итоге проходит.         Время не лечит совсем, но даёт возможность забыть оставленные без ответа вопросы, потерять к ним интерес и перестать винить себя. Чимин почти смирился с тем, что его мир уже не станет таким же ярким, как раньше, почти научился жить без. Но жизнь всё еще с ним играет. По-прежнему ведёт себя, как главная стерва класса. И в тот момент, когда он только научился засыпать без кошмаров, обнимая во сне чужую куртку, Чонгук вернулся.         Спустя два долбанных года, тысячи «почему?» и сотню пустых бутылок соджу. Вернулся совсем не случайно.         Чимин думал, что будет готов ко встрече со своим прошлым. Сможет запретить сердцу ошалело биться о рёбра в груди, если надо примет тройную дозу Каптоприла, но выдержит обсидиановый взгляд уверенно и достойно. Ведь столько времени прошло, у каждого своя жизнь. Они больше не "мы" и не стоит реагировать так ненормально. Он ещё не видел Чонгука, лишь открытые занавески в окнах дома напротив, свет из его комнаты и... двух лет без него будто и не было. Каптоприл совсем не спасает.         Чон Гевон умер внезапно и в одиночестве. Дома, ночью, держа в руках бутылку с растворёнными в алкоголе таблетками. Официально это названо синдромом внезапной смерти, чтобы скрыть, что представитель закона употреблял столько лет и якобы никто из коллег ничего за ним не замечал. Единственному сыну сообщили о смерти отца на следующий день. Сегодня он прилетел в Сеул ближайшим рейсом.         Чимин не мог позвонить ему лично, чтобы выразить соболезнования, потому что Чонгук сменил номер, как только покинул пределы Кореи. И правильно. Чимин это понимал, знал, что так лучше для всех. Ведь так Чонгук не мог узнать, сколько раз Чимин звонил на его старый номер в особо трудные времена или под алкоголем, записывал ему длинные пьяные голосовые с проклятиями, угрозами, слёзными признаниями… и просьбой вернуться.         Писал о том, что никогда не забудет и не простит, и о том, как скучает и сходит с ума. Не помогают ни злость, ни время, ни расстояние. Он даже ездил на тот мост, чтобы смотреть с высоты на камни. И разговаривал там с Чонгуком, которого больше нет рядом. Снова с ним. Даже угрожал. Будучи совершенно нетрезвым, он высказал его призраку мысль, что стоило ему, наверное, остаться на этих камнях. Тогда бы Чонгук точно приехал, чтобы произнести прощальную речь. Настолько трогательную, что она бы вошла в историю, как слова Брук Шилдс на похоронах Майкла Джексона. Такой бред.         Он всё-таки разбился на этих камнях, и его уже не починить. А ещё, похоже, стал злоупотреблять алкоголем, будучи всё ещё неизлечимо больным тем, кто не рядом. Безнадёжно пишет и звонит. Но абонент больше недоступен. Смирись. Чимин ругал себя за такие моменты слабости и снова пытался спилить клён. Снова не получалось.         Чонгук прилетел в Корею ночным рейсом. Они не виделись до самого момента похорон, хоть Чимин и знал, что он сейчас в доме напротив. Хотел зайти, поддержать, выразить соболезнования. Загибался от мыслей, что Чонгук скорбит там в одиночестве и никто не поддерживает его в момент такого горя. Но его хватало только на то, чтобы прятаться за занавесками и смотреть на окна, в которых снова горит свет. Сам Чонгук к ним тоже не заходил, как и обещал. Порог их дома он больше не переступает.         Наверное, Чонгук научился справляться, забыл обо всём и о Чимине в том числе, живёт своей жизнью, не воруя чужие эмоции, а испытывая свои с кем-то другим. Он прошёл мимо своей машины, едва бросив взгляд на разбитое водительское окно. Выкурил сигарету, стоя под их деревом, вдавив окурок в землю носком дизайнерских туфель, на несколько секунд задержал взгляд на окнах комнаты Чимина и зашёл к себе в дом. Всё. Ни единой попытки увидеться.         Наверное, так лучше. Наверное, так и должно быть. Ведь не один год прошёл, и у него где-то там своя, совсем другая жизнь. Свой другой мир и другие звёзды. И если та самая безнадёжная одержимость его больше не мучает... Так правильнее. Чимин этому даже рад. Потому что знает, насколько трудно быть одержимым тем, кто больше не рядом. Сходить с ума, ощущая себя живым мертвецом, абсолютно полым внутри, бесчувственным, пустым и зависимым от того, кто о тебе давно забыл.         Невозможно.         Он не желает Чонгуку жить такой жизнью.         Информацию о времени и месте похорон Чонгук передал им через смс Намджуну. Знает, что хён ни за что не даст Чимину его новый номер. Намджун тоже упрям. И хорошо. Возможно, Чонгук сам не хочет, чтобы Чимин утомлял его звонками из прошлого.         Сегодня они стоят друг напротив друга, разделённые поминальным столом с фото его отца. На похороны действительно пришло много народу. Чон Гевон был может и не самым хорошим отцом, но, как многие верили, добропорядочным гражданином и уважаемым полицейским. Тираном он был только скрываясь за пределами стен своего дома. Попрощаться пришли его друзья, соседи и коллеги по работе. Семья Чимина тоже была в полном составе. Чонгук был один.         Какое-то время Чимин пытался не пялиться на него так откровенно, хотя бы на время отрывать взгляд, но плюнул на все попытки, смирившись с проигрышем. Чонгук всегда был в отличной форме, выше его и уделял немало времени спорту. Удивительно, но за два года он вырос ещё, стал больше, крупнее, шире в груди и плечах. Чимину неловко, ведь он сам за это время лишь с трудом набрал пару килограмм, чтобы не пугать никого выпирающими рёбрами, и добавил жалкие четыре миллиметра роста. Всего-то.         Чонгук выглядит потрясающе, и Чимин не должен думать об этом на похоронах его отца. Только как не думать и не сравнивать его с тем мальчиком в спортивных штанах, простой футболке и тимберлендах он не знает. Теперь перед ним мужчина. Источающий ауру уверенности и силы. Классический костюм сидит на нём идеально, разве что ткань чуть сильнее обтягивает бицепс. Его крепкие руки и округлые плечи всегда были слабостью Чимина. Как и отросшие волосы, которые он раньше небрежно собирал в хвост. Сейчас они коротко подстрижены и уложены. Повзрослевший и возмужавший. Выглядит как тот, кто полностью владеет ситуацией и держит под контролем себя и своё окружение. Слишком собран для того, кто хоронит последнего кровного родственника.         Кажется, там, где он теперь строит свой мир, у него всё сложилось. Да и кто бы сомневался. Чонгук ведь не умеет проигрывать. Дизайнерские туфли и дорогие часы, отшлифованная внешность и спокойствие. Наверное, в его новом мире с ним тот, кто поддерживает его, ценит, придаёт сил и держит за руку. Тот, с кем они теперь создают и исполняют новые мечты. Возможно, он даже свёл с руки тату с его именем.         Чимин просто не может перестать на него смотреть. И плевать, что все это видят. Он не отрывал от Чонгука глаз, когда тот произносил последнюю речь, прощаясь со своим отцом. Пожирал взглядом каждое его движение, мимику и звук голоса, чувствуя себя в этот момент умирающим от голода. Он так сильно скучал по его голосу. Чимин лжец, поэтому уверяет сейчас самого себя, что искренне рад за Чонгука, который не живёт больше зависимой от них жизнью. Живёт ради себя и наслаждается каждым днём. Чонгук ему не чужой. Никогда им не был и не будет. Он часть его прошлой жизни, это неизменно. И Чимин никогда не желал ему зла.         Было странно в такой момент думать не о том, с кем пришёл попрощаться, а вспоминать их общее прошлое. Спустя годы Чимин вспоминает только лучшее, что было между ними. Они ведь уже взрослые люди. Каждый теперь живёт своей жизнью. На похоронах собственного отца Чонгук спокоен, а Чимин дрожит под тёплым свитером. Чонгук уверен в себе, а Чимин снова рассыпается на осколки. Чонгук выглядит как тот, кто добился всего, чего хотел, а у Чимина ненужный диплом и подработка, которой он не в состоянии себя обеспечить. Чонгук, кажется, с кем-то уже счастлив, а Чимин не имел ни одних отношений за два года, потому что психотерапевт говорит, что он ещё не готов. Конечно нет. Он ведь готовил себя совсем к другой жизни. Они вместе готовились и мечтали, строили планы и даже придумали имена своим питомцам. А потом произошло то, чего никто не предвидел и всё со свистом покатилось к чертям. Конечно он не готов.         Но не пора ли и ему перестать жить мыслями о прошлом, пытаясь призвать старых призраков, чтобы прожить ещё один день и не сойти с ума? Возможно, психотерапевт прав, говоря, что нужно на самом деле отпустить и идти дальше. Чонгук смог. Он ведь живёт, улыбается старым знакомым даже на похоронах, не бросает и мимолётного взгляда в его сторону и, кажется, вовсе не замечает его присутствия, пока сам Чимин пытается держаться на ослабших ногах. Эмоции, которых он не испытывал целых два года и которыми сейчас его накрывает только лишь от присутствия Чонгука рядом, его доконают.       Когда-то он жил, ни о чём не задумываясь, уверенный, что всегда будет так счастлив. Потом он сходил с ума от горя утраты живого, но совсем теперь чужого человека, научился его ненавидеть и всё равно оставался зависим. Еще два года жизни в состоянии анабиоза и безумной тоски, которую глушить уже нечем. А сегодня от одного взгляда на Чонгука полудохлые бабочки в животе вновь расправляют крылья и бьются по стенкам как ненормальные, вызывая тахикардию и тремор рук. Никакой золотой середины. Он либо не чувствует ничего, либо настолько, что это его убивает. Пора прекращать, если он не хочет закончить как Чон Гевон, умирая от одиночества собственного дома в обнимку с бутылкой. Совершенно нелепо, но он осознал это внезапно, стоя у похоронного венка, не отрываясь глядя на того, кто когда-то был самой значимой частью его жизни.         Но часть — это лишь отдельный кусок целого.         Пора похоронить прошлое. Потому что жить пустыми надеждами невозможно. По-настоящему отпустить когда-то любимого человека, отдать его другому, принять тот факт, что вы больше никто друг для друга, смириться. И жить дальше.         Без Чонгука.         Кажется, время пришло. Насколько забавна его дурацкая жизнь. Она играет Чимином, как неумелый ребёнок своей первой игрушкой. Любит, но ломает лишь от незнания, как с ним обращаться. Он ведь целых два года прожил в имитации жизни, и один взгляд на недосягаемый космос расставил всё по местам. Всё просто и точно, как математическая формула. Он всегда будет желать свои звёзды и быть частью их света, потому что и не хочет их забывать. Но на этом всё. Десять месяцев ожидания возвращения Чонгука из заключения. Два года терзаний рядом с ним и столько же без него. Почти пять лет — слишком долгий срок. Слишком высокая плата за то, что когда-то они были счастливы. И если он будет продолжать жить пустыми надеждами, приправленными ночными фантазиями и алкоголем, то ему стоит уже сейчас заказать себе погребальную урну и место на кладбище рядом с могилой Чон Гевона.         Он просто будет учиться жить заново. Никогда не поздно начать.         Чонгук закончил свою речь, скорбно опустив голову и скрыв взгляд за солнцезащитными очками. Присутствующие стали постепенно расходиться, высказывая ему соболезнования. Чимин пришёл в себя и смог выбраться из собственных мыслей только после случайного толчка чужим локтем. Родители Пак поговорили с Чонгуком несколько минут. Мама долго вытирала слёзы платком, предлагала помощь и позвала на ужин. Он вежливо отказался, сославшись на отсутствие времени, ему еще нужно заняться оформлением документов перед тем, как снова уехать из Кореи. Последними уходили Намджун и Чимин. Хён не был доволен, но позволил брату задержаться, сказав, что подождёт в машине.         Джун, как и все, лично высказал ему соболезнование. Даже пожал руку. Сильнее, чем нужно. Предупреждающе. Чонгук на такое рукопожатие понимающе улыбнулся. Цербер всегда Цербер. По-прежнему присматривает и оберегает Чимина. Хорошо.         — Чимин, прогуляйся со мной, — Чонгук держит протянутую ему для рукопожатия маленькую ладонь дольше, чем нужно, не отпускает.         — Не думаю, что это удобно...         — Пожалуйста, — нехотя отпускает чужую руку, тут же пряча свои в карманы брюк, словно не знает куда их деть.         Чимин кивает, не рискуя говорить, потому что голос его наверняка подведёт и теребит замершими без его прикосновений пальцами низ кофты. Руки дрожат так сильно, что он натягивает длинные рукава, чтобы скрыть это. Они идут рядом по аллее за пределами похоронного здания. С виду — старые знакомые или друзья давно не видевшие друг друга. Не чужие, но и не близкие.         — Ты хромаешь? — Чонгук остановился в метре от него. За время похорон он познал все адовы муки, стараясь не смотреть в сторону Чимина. Пришлось натянуть на лицо солнцезащитные очки, делая вид, что прячет слёзы скорби, потому что не смотреть невозможно, а откровенно пялиться — лишняя вероятность его напугать. Чимин вполне мог просто уйти, поняв, что Чону важнее его присутствие, чем сама скорбная церемония.         Его мальчик стал ещё красивее. Такой же светлый и нереальный, словно сошедший с висящей в Лувре картины. Он совсем немного повзрослел, стал более утончённым. Безупречно грациозен, изящен даже в нелепо-пушистом свитере. Неизменно идеальный. Господи, какой же он...         Всё ещё нужный.         — Немного, только когда приходится долго стоять, не волнуйся об этом, — Чимин морщится от яркого солнца и трёт костяшками пальцев щёку. Одна из привычек, которые Чонгук так любил, а Чимин даже не замечал. Неосознанно трогает щёки, когда они покрываются румянцем. Чонгук едва заметно улыбается. — Мне очень жаль, что твой папа ушёл так рано.         В волосах Чимина играют солнечные лучи. Его мальчик всегда притягивал к себе свет. Чонгук жадно вглядывается в каждую чёрточку любимого лица. Россыпь мелких веснушек на носу, родинки и трещинку на нижней губе. До боли в пальцах хочется ко всему этому прикоснуться. Он слушает и не слышит, что ему говорит Чимин, впитывая в себя звук его мелодичного голоса.         Как же он соскучился по нему, боже.         — Да, мне тоже, — кивает, сообразив, что затянул с ответом. — Отец никогда не берёг своё сердце.         Тишина растекается между ними инородным покрывалом. У них столько есть, что сказать друг другу. И столько же, о чём молчать. Они разглядывают друг друга уже не пытаясь этого скрыть. Чонгук делает ещё шаг, остановившись почти вплотную. Чимин не отходит.         — Ты изменился, Чонгук.         — Правда?         — Да, — Чимин снова покраснел, кажется, собираясь сказать что-то ещё, но добавил лишь. — Ты стал выше.         Чонгук улыбается, как всегда немного кривовато, и Чимин подвисает, вспоминая свою зависимость от его особенной улыбки.         — А ты все такой же крошечный малыш, — чуть тише, словно они делятся друг с другом тайной.         Раньше Чимин мог долго отчитывать его за такие шутки. Он не любил, когда смеялись над его ростом, и на полном серьёзе мог прочесть целую лекцию об уважении к невысоким людям. Чонгук обожает его рост.         — Ты не можешь не признать, что я тоже вырос.         — Конечно. Еще немного и достанешь макушкой мне до подбородка.         Они всё ещё могут шутить по этому поводу. Пусть теперь это и не закончится тем, что Чонгук закинет его себе на плечо и утянет в спальню, чтобы там дослушать монолог о высокой продуктивности маленьких людей.         Неужели настолько изменились? Повзрослели, переболели, переросли ту дикую страсть, что была раньше. И могут вот так спокойно говорить друг с другом без давящих на грудь эмоций и жжения в глазах. Видимо да.         Только Чимин незаметно всаживает ногти в ладони, чтобы не дать своим непослушным рукам его обнять, уткнуться носом в чужую шею и надышаться им до лопнувших лёгких. А Чонгук сжимает руки в кулаки, держа их в карманах брюк, чтобы не сгрести его в свои объятия, сдавить так, чтобы каждой клеточкой почувствовать жар его кожи и биение сердца. Чтобы не позволить себе снова отобрать его у всего мира и оставить только для себя.         Стоят. Улыбаются. Делают вид, что оба в порядке. Такие дураки. Между ними расстояние меньше метра...         В действительности там километры.         — Ты теперь в Европе? Или нет? — немного замявшись, Чимин насильно отводит взгляд в сторону, не уверенный, что должен спрашивать об этом. — Прости, я просто не знаю, где ты теперь живёшь, и я вовсе не пытаюсь это узнать или лезть в твою жизнь... — Господи, да что он несёт, идиот. — Тебе нравится там? Я имею ввиду — ты хорошо там устроился или... Ох, просто забудь.         С расцветающей на лице улыбкой Чонгук смотрит на его разрастающийся румянец. Глаз отвести не может. Чимин всё такой же деликатный и временами неловкий. Никогда не меняйся, малыш.         — В Японии. Я теперь там. И да, там не так уж и плохо.   Невыносимо без тебя.         — Оу, вот как... — Чимин не уверен, что на самом деле сейчас чувствует. Обида возможно, скрытая за толщей притворных улыбок. — Рад за тебя.         Когда-то они вместе мечтали туда уехать. Чонгук исполняет их мечты без него и это, наверное, нормально. Он и не должен сидеть на проклятом клёне каждый вечер, вспоминая их прошлое. Не должен хоронить себя под несбывшимися мечтаниями и жить так, будто время остановилось. Чимину стало труднее дышать, но это, кажется, всего лишь пыльца от деревьев. Да, точно она.         — Слышал, там снова проблемы с вулканами. В новостях говорили про возросший уровень пепла. Ты носишь маску?         Последнее у Чимина правда вырвалось случайно. Он помнит, как Чонгук не любит маски, вот и ляпнул. Это не забота. Совсем нет. Просто что-то остаточное из глупых привычек.         — Не беспокойся, я мало провожу времени на улице в течение дня. Поэтому завёл собаку, его приходится выгуливать минимум два раза в день. И, честное слово, мы оба в масках.         — Правда? Какая порода?         — Золотистый ретривер.         — А у меня кот. Ужасно непослушный, правда. И всегда занимает мою подушку.         На секунду поджав губы до побеления, Чонгук упирает язык в щёку, брови сводит, представляя утреннего Чимина лежащего на постели в обнимку с пушистым котом, который мурчит, пока короткие пальцы зарываются в его шерсть.         — Говорят, животные похожи на своих хозяев, Чимин.         Чонгук насилу улыбается, ему хочется провести по мягким волосам, забить лёгкие их ароматом… Забрать Чимина себе вместе с его котом, чтобы видеть, как они оба просыпаются в его постели и...         Он крепче сжимает руки, всё ещё держа их в карманах брюк.         — Тогда твой пёс точно будит всех соседей по утрам и грызёт мебель.         Искренне рассмеявшись, Чонгук неловко трёт шею сзади. Да, этот пёс именно такой. Чимину бы он понравился.         — Вообще-то он умеет быть послушным, к нему просто нужен особый подход.   И мы с ним безумно по тебе скучаем. Я не сдержал своё слово, детка. Провалился в самом начале. Нам так паршиво без тебя. Просто пиздец.         Чимин ковыряет листву носком ботинка, Чонгук возвышается над ним на голову и смотрит, не отрываясь. Между ними снова воцарилось молчание, когда не знаешь, что можно сказать из того, что так хочется. Когда промолчать безопаснее для обоих.         — Я должен признаться кое в чем, Чонгук, — склонив голову на бок, Чимин виновато улыбается. — Как-то я заходил к вам домой, просто хотел проведать... Точнее мне было нужно кое-что... Эм, в общем, это я порвал твой скетчбук. Случайно вышло.         Чимин не может посмотреть ему в глаза, но отчётливо ощущает его взгляд на себе.         — Да, я заметил.         — Прости, я куплю тебе новый альбом.         — Не стоит. У меня есть другой.         (У меня есть другой. Альбом? Или человек?) Чимин хочет знать, что он сейчас рисует. Или кого.         — Окно в машине тоже я. И куртка твоя у меня, но я верну. Передам завтра или оставлю возле двери.         — На тебе она всегда смотрелась лучше. Оставь себе.         Чимин кивает, пытаясь проглотить ком в горле. Сегодня же он перестанет использовать его куртку вместо подушки, а лучше совсем выбросит. Так будет надёжнее. Совсем. Просто взять и обрубить всё на раз. Клён тоже.         — Долго планируешь пробыть в Корее?         Такие сдержанные, вежливые. Словно совершенно чужие. Словно один не борется со слезами, а второй с желанием разгромить здесь всё и в первую очередь машину Цербера, который с них глаз не сводит, пристально следя за каждым движением.   И где научились такому актёрскому мастерству?         — Не думаю, что дольше двух недель. Закончу с оформлением документов по продаже дома и вернусь.       Рядом с тобой сложно держать себя в руках, детка. Боюсь не справиться.         — Ты прав, дому не стоит оставаться без хозяина.         Мне тоже, Чонгуки. Я тоже боюсь.         Чимину кажется, что от него ускользает что-то последнее. Последняя надежда и последний шанс. Чонгук всегда мог вернуться в свой дом, этими мыслями Чимин существовал очень долгое время. Больше ничего не будет держать его в Южной Корее, не за чем возвращаться. И вот это по-настоящему всё.         Чёртов клён надо спилить. Сегодня же.         Они проговорили ещё несколько минут. Никто не задавал личных вопросов. У них теперь у каждого своё личное. Спустя годы всё ещё странно общаться вот так. Когда-то они любили друг друга, безумно, по-настоящему. Потом так же безумно ненавидели и изводили. Теперь они абсолютно чужие с кучей общих воспоминаний.         Чимин хотел спросить очень многое. Узнать, счастлив ли он в Японии, как зовут его пса и вывел ли он татуировку с его именем. А ещё хотел знать — такие же ли яркие в Японии звёзды, если на них смотреть с другим. Он ведь когда-нибудь тоже сможет видеть космос... С другим? Хотя бы попытается. Хотя бы захочет попытаться.         — Чимин, я...         — Мне пора.         Чимин обрывает его на полуслове, зная, что не сможет ни продолжить разговор, ни ответить больше ни на один вопрос. Он просто больше не может. Сломается прямо сейчас, если не отойдёт на безопасное расстояние. Он всегда хорошо умел сбегать.         — Хорошо. Мне тоже стоит идти. Могу я проводить тебя до машины?         Чимин не отвечает, просто разворачивается и идёт к брату. У него голосовые связки на пределе. Откроет рот и оттуда один рёв польётся. Он умоляет слёзы не течь прямо сейчас, потерпеть ещё немного и уходит не прощаясь. Чонгук идёт сзади, провожая и открывая для него пассажирскую дверь машины Намджуна. Он смотрит, как Чимин залезает в салон, помогая травмированной ноге, он действительно хромал, хоть и не сильно, но прошлое всё же оставило свои следы. Ангельская улыбка Чимина всё так же прекрасна, он по-прежнему полон света, только сломанные крылья больше не расправляются. Они оба знают, чья эта вина. Чонгуку не стоило приезжать, он мог доверить оформление похорон государственным службам и не использовать смерть собственного отца, как предлог, чтобы увидеть Чимина. Эта ошибка фатальна и ему лучше уехать сегодня же, чтобы там скулить раненым зверем от тоски и дать своему мальчику возможность начать новую жизнь. К чёрту все документы и продажа дома, к чёрту всё. Он закажет билет на ближайший рейс, сядет на самолёт и свалит, иначе...         Он не такой сильный, как думал. Уйти без Чимина ещё раз он просто не сможет. Забрать его тоже.         Чонгук всё ещё себя не простил.         Нужно взять себя в руки, сгрести в кучу остатки моральных сил и постараться снова всё не испортить, потому что он, блять, на грани. Он смотрит, как машина увозит его мальчика и закуривает последнюю в пачке. Так и не бросил. Есть вещи, с которыми расстаться невозможно.         Есть люди, которых невозможно забыть.