Уравнение с двумя неизвестными

      Вета, как и обычно, пришла в то утро рано. Не торопясь повесила куртку в полупустой раздевалке. Сменила сапоги на аккуратные туфли с удобным, невысоким каблуком. Посмотревшись в зеркало, поправила хвостик, аккуратно подвернула воротник водолазки. Всё было как всегда: просторный вестибюль с бело-коричневой плиткой, кое-где разбитой, запах гречневой каши, проникнувший на лестницу из столовой, разнокалиберные горшки с геранью на окнах, гулкий и пустой коридор второго этажа. Вета негромко постучала в массивную, выкрашенную белой краской дверь учительской и почти сразу же отворила её. Там тоже было пусто, только историк Анатолий Васильевич сидел у окна с газетой и чашкой.       — Доброе утро! — улыбнулась ему Вета. — Я за журналом.       — Доброе, — кивнул он, глядя на неё из-под густых седых бровей. — Вы же у меня первые сегодня? Ты тогда и ключ от кабинета тоже возьми, не сиди в коридоре.       Вета поблагодарила учителя, взяла с полки классный журнал с наклейкой «9 «А» на обложке, сняла с крючка в шкафу нужный ключ. Перед кабинетом никого не было — она пришла самой первой. Вета отперла дверь и щёлкнула выключателем. Вздрогнув, загудели лампы, заливая холодным светом выкрашенные голубой краской стены класса, глянцевые жёсткие листья фикусов на подоконнике, ровные ряды парт, доску в белых меловых разводах и черно-белые портреты над ней. Вета оставила ключ и журнал на учительском столе, поставила сумку и взялась за тряпку. Пару минут спустя, когда доска заблестела, она вернулась на своё место, открыла учебник, чтобы до начала урока повторить параграф, но сосредоточиться на политическом кризисе накануне французской революции никак не удавалось. Вету клонило в сон, мысли расползались во все стороны, как дождевые черви в сырую погоду. Она прилегла на парту, пристроив подбородок на мягкую ткань пенала, и закрыла глаза.       Сегодня ей вновь приснилась очередная вариация кошмара, уже ставшего привычным за последний неполный год. Был какой-то праздник, кажется, Новый год, она были в своей квартире, полной гостей, среди которых была и Полина — Вета всё время видела её лишь со спины, но была четко уверена в том, что это её сестра. Удивлённая и обрадованная её появлением, Вета постоянно пыталась подойти к ней, заговорить, но всякий раз из этого ничего не выходило: то кто-то вдруг будто случайно преграждал ей путь и подходил с каким-то разговором, то сама Полина неожиданно исчезала среди гостей, и Вета никак не могла её найти, а все, кого она спрашивала, делали вид, что не слышат её или не понимают, о чём она говорит. Она вышла на кухню, где их с Полиной папа курил в форточку в компании других гостей, и когда Вета, отчаявшись, спросила о Полине у него, он удивлённо поднял брови и ответил: «О чём ты говоришь? У тебя никогда не было сестры». После этого Вета проснулась в противном холодном поту и долго, не моргая смотрела на белеющий в лунном свете пустой полинин диванчик, как всегда стоявший напротив её собственного.       Раздались шаги. Вета открыла глаза и обернулась. Денис Долин, коротко и чрезвычайно серьёзно кивнув ей в знак приветствия, расположился за своей партой и, постоянно поправляя спадающие очки, принялся выгружать из своего громадного рюкзака с припасами на все случаи жизни потрёпанные тетради. Вета перевела взгляд на часы, висевшие над учительским столом. Половина восьмого. Скоро, должно быть, придут Игорь и Вероника, с ними станет повеселее. Мысль о том, что сейчас они наверняка вдвоём бредут по усыпанным яркими листьями улицам, держась за руки и улыбаясь, неприятно кольнула её, но Вета постаралась поскорее её отогнать. Всё-таки, Вероника была славной и, несмотря на родительские деньги и столичные привычки, совершенно не заносчивой и не противной, они с Игорем выглядели отличной парой, а в отношении самой Веты было очевидно, что она для Игоря — близкий человек, подруга детства, но никак не романтический интерес. Продолжать попытки это изменить значило бы выставить себя дурой, а этого Вете хотелось меньше всего.       Школа, тем временем, начала постепенно оживать. Слышались голоса и шаги, открывались двери, скрипели парты. Тяжело ступая, в класс вошёл Дима Пряников по прозвищу Пряник, с высоты своего почти двухметрового роста прогудел «Привет, Ветка» и уселся за парту к Денису, с которым они тут же начали обсуждать какую-то компьютерную игру. Цокот нескольких пар каблуков анонсировал появление главной среди девятых классов стервы — Саши Белоцветовой, как всегда пламенеющей рыжими волосами и вульгарно красной помадой, и её подруг — Тани и Яны. Все трое устроились на первом ряду, прямо напротив Веты. Таня достала из сумки толстый глянцевый журнал и они с Яной принялись бурно и излишне громко обсуждать какой-то тест. Саша молча отвернулась к окну, за которым дрожали на ветру тоненькие, почти облетевшие берёзки.       Потихоньку подтягивались и остальные, здоровались, рассаживались по местам, обсуждали домашку и какие-то свои новости. В развалочку и радостно гогоча зашли Ромка Маньков — капитан школьной сборной по футболу и главный мажор класса — и его дружки: Сергей Смирнов по прозвищу Серый и Илья Власов по прозвищу Влас. Они с шумом принялись рассаживаться позади Белоцветовой со свитой.       — Танька, дай алгебру списать, — притворно жалобным голосом занудил Влас.       — А ты мне за это что? — захихикала в ответ Таня.       Вета поморщилась и поспешила вернуться к французской революции. На этот раз дело пошло лучше, даже равномерный гул голосов с писклявой Таней на переднем плане не слишком её отвлекал. Когда она дочитала вторую страницу, позади раздался громкий, нарочито-ленивый голос Ромки:       — О, «Сумеречная зона», здорово! Че такой кислый-то — помер что ли кто?       Серый и Влас заржали. Вета подняла голову. Федор Преображенский по прозвищу Гусь, бросив неприязненный взгляд в сторону первого ряда, молча прошёл к свободной последней парте. Маньков и компания погоготали ещё некоторое время, но, не получив желаемой реакции со стороны объекта своих шуток, угомонились. Вета обернулась и посмотрела на Гуся, который с безразличным видом достал из сумки какую-то книгу и погрузился в чтение. Он действительно показался ей куда более бледным и усталым, чем обычно. Черты лица словно заострились, тени под глазами стали гуще. Вета вдруг поняла, что они с ним ни словом не перекинулись с тех пор, как в первых неделях сентября Гусь с Игорем из-за чего-то разругались. Из-за чего именно, Игорь так и не рассказал, Гусь все его попытки наладить общение игнорировал, и со временем Игорь перестал их предпринимать, сосредоточившись на зарождавшихся отношениях с Вероникой. Что до самой Веты, то они с Гусём едва ли были когда-то особо близки. Они втроём — Вета, Игорь и Гусь — сидели вместе в столовой, иногда выбирались куда-нибудь, в кино или в парк, но связующим звеном всегда был Игорь. Гусь всегда был для неё эдакой загадкой, с его не по годам серьёзным отношением к жизни, колкими саркастичными шутками и загадочными семейными проблемами. Их дружба с простым, открытым и в чём-то наивным Игорем со стороны тоже смотрелась какой-то парадоксальной, но длилась уже много лет и была весьма прочной, так что эта их ссора стала неожиданностью для всех. Кроме Игоря друзей у него, кажется, вообще не было, и с тех пор Гусь мрачным призраком болтался где-то на периферии школьной жизни, время от времени оказываясь в роли удобной мишени для шуточек Ромки и ему подобных.       От размышлений о том, стоит ли ей подойти к Гусю на перемене и хотя бы попытаться узнать, как у него дела, Вету отвлёк звонкий голос прямо над ухом:       — Ветусик! Привет.       Вероника поставила крошечную сумочку, в которую едва влезали нужные учебники, на парту, чмокнула Вету в щёку и села рядом, вытянув под столом ноги в ботинках на высоченной платформе.       — Ну и погодка сегодня… Блин, засиделась вчера за сочинением и еле с утра встала. А ты, кстати, успела его дописать?       — Ну, а как же. Четыре листа получилось.       Вероника одобрительно кивнула:       — Роберт определённо оценит твой серьёзный подход.       — Надеюсь. — улыбнулась Вета.       Робертом (вернее, Робертом Михайловичем) звали классного руководителя девятого «А», учителя русского языка и литературы. Молодой и прогрессивный, он любил нестандартные формы проведения уроков, всячески поощрял наличие у учеников собственного мнения о прочитанном и вообще — видел в них людей, а не объекты педагогического процесса. Этим он быстро снискал любовь и признание в лице всех, у кого преподавал — с ним читать заданное на дом начали даже самые дремучие личности.       — Вот честно, когда мы переезжали, родители опасались, что со школой будут проблемы, даже подумывали меня в этот пафосный лицей отправить. Ну, тот, до которого ехать часа два, — пояснила Вероника, доставая из сумки тетради и цветные ручки. — Но после того, как я им рассказала про наши уроки литературы, они прониклись. Сказали, в плохой школе такой преподаватель бы не продержался. Жвачку будешь?       — Буду, спасибо. — Вета высыпала себе на ладонь пару клубничных подушечек и отправила их в рот. — Он, кстати, раньше и преподавал в том лицее. А в прошлом году почему-то уволился и перешёл к нам.       — Ага, а до него была жуткая грымза. — включился в беседу неожиданно возникший за партой позади них Кирилл Куличихин. — Унылая, нудная — жуть. И никаких там дискуссий, говорила: «Своё мнение будете дома матери высказывать». Уверен, Роберта нам послали как подарок за перенесённые страдания.       — Кстати, о подарках. — Вероника обвела их торжествующим взглядом. — Сегодня исполняется два месяца с тех пор, как мы сюда переехали, и в честь этого предлагаю после уроков отправиться в «Золотую Лихорадку» и хорошенько это дело отпраздновать нашей скромной дружеской компанией — вы, я и Игорёк. Всё за мой счёт, конечно.       — С удовольствием принимаю твоё предложение, мороженого много не бывает, — довольно подмигнул Кирилл. — Вета, ты же с нами?       — Конечно! Кстати, Ник, а где Игорь?       — А, — Вероника махнула рукой. — Его у входа в школу взял в оборот этот их трудовик, что-то по поводу каких-то парт или столов. Сейчас будет, наверное.       — Вы вместе пришли? — осторожно поинтересовалась Вета, надеясь, что в её интонации не вылезло никаких лишних ноток.       — Ага. Папа хотел меня на машине отвезти, но я отказалась, сказала, хочу пешком прогуляться. Блин, какой же он классный, — произнесла она уже тише, с мечтательным выражением лица, и Вета поняла, что речь уже не об отце Вероники, суровом и мифическом Ринате Дамировиче, личность которого за недолгий срок пребывания в городе уже обросла слухами один другого невероятней.       Игорь влетел в класс почти перед самым звонком, шлёпнулся за парту рядом с Кириллом, торопливо чмокнул Вету в щёку и кинул абсолютно глупый, влюблённый взгляд на Веронику. Вета поспешила отвести глаза — сколько бы она себя ни уговаривала, не приводила рациональных аргументов, внутри ей всё ещё было некомфортно. Впрочем, времени на размышления не осталось — в класс вошёл Анатолий Васильевич. После традиционного приветствия, он открыл журнал, долистал до нужной страницы и начал перекличку.       — Так… Андреев, вижу, здесь. Белоцветова? Тут? Бельчук, Власов, Долин? Ученики по очереди откликались. Дойдя до буквы М, Анатолий Васильевич остановился и обвёл класс взглядом.       — Макарова, Алина. Нет её?       Место Алины действительно пустовало. Все посмотрели на её соседку по парте — Аню Бельчук, та пожала плечами.       — Ладно, пока не буду отмечать, возможно, опаздывает. Маньков, здесь? Дойдя до конца списка, он отложил журнал и начал опрос. Первым отвечал Серый, и выглядело это довольно жалко: он запинался, путался в фактах, датах и именах французских министров, а его идиотские попытки шутить не спасали, а наоборот, усугубляли ситуацию в глазах Анатолия Васильевича. В конце-концов, тот махнул рукой.       — Садись, Смирнов. «Три», и то, как ты понимаешь, с натяжкой. Едем дальше…       Класс затих в ожидании имени следующей жертвы. Неожиданно раздался стук, скрипнула дверь, и в класс вошла Алина запыхавшаяся, в расстёгнутой куртке и криво намотанном шарфе.       — Алина, ты сегодня поздно, — покачал головой Анатолий Васильевич — Неужели проспала? — Да. Извините. — Алина села на своё место и принялась торопливо разматывать шарф.       Вета вдруг заметила, что Гусь наблюдает за этим процессом с каким-то странным изумлением, будто усмотрел в нём нечто необычное.       — Что-то ты бледная. — Анатолий Васильевич поглядел на неё поверх очков. — Хорошо себя чувствуешь?       — Да, да. Просто торопилась очень, бежала, — тихо ответила Алина, не поднимая глаз от сумки, из которой она дрожащими руками сначала достала учебник сначала по географии, потом по английскому, и только после этого — по истории. «Жрать надо меньше», — раздался ехидный шепоток с первого ряда: Маньков и компания снова решили поупражняться в остроумии. Вета не удержалась, обернулась к ним и недовольно шикнула.       — Ну, ладно. На перемене сходи в раздевалку, повесь куртку. Продолжаем урок. Вета, порадуй нас, пожалуйста — поведай, кто и по чьей рекомендации стал преемником Шарля-Александра де Каллона на посту генерального контролёра финансов и с какими трудностями он столкнулся?       Вета встала и начала рассказывать — готовилась она на совесть и проблем это не вызывало. Урок шёл своим чередом, закончив опрос, Анатолий Васильевич приступил к новой теме, часть учеников под его руководством старательно конспектировала имена и даты, часть — незаметно дремала, потихоньку перекидывалась записками, перешёптывалась и посматривала в окно, где уже начинал рассеиваться утренний туман.       После звонка девятый «А» высыпал в коридор. Вета, Игорь, Вероника и Кирилл вместе с гудящей толпой одноклассников отправились в кабинет географии. Вероника рассказывала о том, как они, ещё в Москве, с подругами отправились на ночь глядя в какой-то клуб, толком не отпросившись у родителей, и потом не могли объяснить диспетчеру, на какой адрес присылать такси. Кирилл, о гламурной столичной жизни знавший только из сериалов, но безумно ею интересовавшийся, засыпал Веронику вопросами, Вета слушала в пол-уха.       — Эй, — Игорь тронул её за плечо. — Всё в порядке?       — Да, — Вета улыбнулась. — Просто не выспалась. Снилась всякая чушь.       — Снова эти сны? Про Полину?       Она кивнула.       — Мне снилось, что она приехала к нам на Новый год. Звучит безобидно, но сон был паршивый.       О том, что с тех пор как Полина поссорилась с родителями и уехала в деревню, ей регулярно снятся кошмары с её участием, она рассказала только Игорю. Вета помолчала и добавила:       — Это глупо, но мне кажется, будто что-то случилось. Или должно случиться.       — А ты давно с ней разговаривала? — Игорь, казалось, тоже встревожился.       — В конце лета. Она звонила с почты. Говорила, что всё в порядке, но времени мало — детям нужно внимание, да и бабушке с дедом приходится помогать.       — Знаешь, я думаю, это просто сон. Ты переживаешь за неё, вот и снится всякое.       — Игорь! Игорь Андреев! — раздался вдруг голос трудовика Геннадия Павловича. Он шёл им навстречу вместе с двумя рослыми пацанами из девятого «В».       — Иду, Геннадий Павлович! — отозвался Игорь. — Ребят, я отойду, там нужно в началке парты перенести, предупредите Лесотундру, что я опоздаю.       Лесотундрой они прозвали Марину Анатольевну — нервную и дотошную учительницу географии и биологии. Игорь ушёл вместе с трудовиком, Вета пошла в класс. Слова Игоря успокоили её лишь отчасти — смутное предчувствие беды никуда не делось. Двигаясь по школьному коридору в потоке гомонящих одноклассников, Вета, сама того не желая, подмечала незначительные, казалось, мелочи, выбивающее это утро из разряда обычных, таких же, как и все. Звук сирены скорой помощи, доносящийся с проспекта, открытая дверь учительской и разрывающийся где-то в глубине её телефон, до которого никому не было дела, директор школы Глеб Сергеевич, с озабоченным и мрачным видом быстро идущий куда-то по коридору в сопровождении едва поспевающей за ним завуча Эмилии Дмитриевны.       Беспокойство Веты усилилось, когда обычно пунктуальная Марина Анатольевна не появилась ни через пять, ни через пятнадцать минут после начала урока. Остальных это, впрочем, если и волновало, то не слишком. Кирилл продолжал осыпать Веронику вопросами о столичных развлечениях, к их беседе присоединилась отколовшаяся по такому поводу от белоцветовской свиты Таня. Влас с Ромкой, подначивая друг друга, кидались в приоткрытое окно кусками ластика. Не участвующий на этот раз в коллективных забавах Серый бурно обсуждал с Яной их прошедшую гулянку по случаю Дня города. Яна время от времени дергала сидящую рядом с ней Сашу за рукав, пытаясь вовлечь её в беседу и повторяя «Жаль, что тебя с нами не было». Та, явно будучи сегодня не в настроении, отвечала односложно, не поднимая глаз от тетради, на полях которой она черкала что-то неразборчивое. Гусь, заняв то же место, что и на уроке истории, снова уткнулся в свою книгу, не проявляя ни малейшего интереса к происходящему вокруг. В дверь постучали, и в класс ввалился запыхавшийся Игорь.       — А, Лесотундры нету ещё что ли? — спросил он, усаживаясь рядом с Кириллом. — Слушайте, там говорят, вроде с Робертом что-то случилось.       Вета резко подняла голову. Игорь как ни в чем не бывало, продолжил:       — Ну, заболел он или типа того. Пацаны из «В» говорят, у них литры не было, ходили вместе с «бэшками» на географию.       Гул голосов стих. Влас с Ромкой прекратили свои варварские развлечения и обернулись к Игорю, Гусь поднял глаза от книги, а Саша перестала рисовать на полях.       — О, крутота. — первым отреагировал Маньков. — Значит, с последних двух уроков домой свалим.       Все снова загомонили. Вета, переведя дыхание, обернулась к Игорю и уточнила:       — Роберт заболел? Не говорят, чем?       Игорь отрицательно помотал головой.       — Не, просто на первый урок не вышел и всё. И телефон не берёт, там, говорят, Глеб Сергеевич к нему кого-то из учителей отправил проверить, что да как, и вот выяснилось.       — Как бы не оказалось… Ну, как в тот раз. — подтянулся к ним с соседнего ряда Пряник.       Все, кроме Вероники, тревожно и многозначительно переглянулись.       — В какой «тот раз»? — спросила она.       — Он в том году перед майскими неожиданно пропал… — осторожно начала Вета.       Кирилл тут же подхватил:       — На звонки не отвечал, дверь не открывал. Вернулся уже под самый конец четверти, весь такой… — он сделал неопределённый жест рукой. — Потрёпанный. Тогда тоже говорили, что он заболел, но потом стало ясно, что дело не в этом.       Вероника подняла бровь.       — А в чём же?       — Да пил он. — после некоторой паузы, объяснил наконец Игорь. — Алкоголик, вроде как в завязке, но тогда сорвался почему-то. Мы боялись, его уволят после такого, но обошлось.       Они замолчали. У доброго, внимательного и приветливого Роберта Михайловича действительно была тёмная сторона, о которой как ученики, так и коллеги предпочитали не вспоминать, втайне надеясь, что это была какая-то случайность, которая больше не даст о себе знать. Однако слухи об этом время от времени всплывали, и многие из них были слишком похожи на правду, чтобы их игнорировать. Говорили, что из-за пристрастия к алкоголю его бросила жена. Что именно по этой причине ему пришлось уйти из престижного лицея. Что были ещё какие-то тёмные истории, которые чудом удалось замять. Вета взглянула на часы. Урок почти закончился, тревога вновь зашевелилась в груди скользкой змеёй. Чувствуя острую необходимость сделать хоть что-нибудь, вернуть контроль над происходящим, Вета выпрямилась и громко, так, чтобы все слышали, сказала:       — Я в учительскую. Узнаю, где Марина Анатольевна.       Класс недовольно загудел. -      — Ну ты, Куприна, блин, обломщица. — с досадой произнёс Влас. — Нормально ж сидим, обязательно тебе надо всё испортить.       Больше никто высказаться не успел. Дверь отворилась и в класс вошли Марина Анатольевна и, что было куда более странно, Глеб Сергеевич. Ученики резко затихли, а затем всполошились и повскакивали со своих мест, спеша их поприветствовать.       — Садитесь. — произнёс Глеб Сергеевич. Выглядел он как обычно: строгий, гладко выбритый, застегнутый на все пуговицы, но что-то не то в его лице, не то в интонации заставило сердце Веты забиться быстрее. Стоявшая рядом Марина Анатольевна нервно теребила шаль кончиками пальцев, а её глаза под стёклами очков как-то странно блестели. Где-то вдали снова взвыла сирена. Вета вдруг непроизвольно сжала кулаки.       — С вашим классным руководителем, Робертом Михайловичем, случилось несчастье. — продолжил директор. — Сегодня утром…       Он замолчал.       — Роберт Михайлович скончался. — хрипло сказала Марина Анатольевна. — Сегодня утром обнаружили тело.       На мгновение в классе повисла какая-то жуткая, неестественно-звенящая тишина. А потом все заговорили одновременно. Вета не могла разобрать ни слова, казалось, звук доходил до неё в каком-то искажённом виде, словно сквозь толщу воды. Что-то невидимое и очень сильное давило на грудь, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, а кулаки сжались ещё сильнее, так, что ногти впились в ладони почти до крови. Боль отрезвила, Вета резко вдохнула и тут же услышала голос Вероники, которая встала со своего места и неожиданно громко, перекрывая остальных, спросила:       — Как это произошло?       — Трагическая случайность. — сухо ответил директор. — Как только появятся какие-либо подробности, мы вам сообщим. На сегодня уроки у вас отменяются, отправляйтесь домой, отдохните.       С этими словами он вышел из класса. Марина Анатольевна медленно подошла к своему столу, села в кресло и отвернулась к окну.       Прозвенел звонок. Первым из класса вышел Гусь, толкнув плечом Манькова, замершего перед выходом в ожидании своей компании. Обычно это скорее всего стало бы поводом для драки, но сегодняшний день обычным уже не был. Маньков неловко приложился об стоящий у выхода умывальник и даже не взглянул вслед Гусю, громко хлопнувшему дверью и скрывшемуся в коридоре. Позади кто-то тихо всхлипывал. Вета, вновь чувствуя, что ей не хватает воздуха, кое-как сгребла вещи в сумку, закинула её на плечо и вышла в коридор вслед за Вероникой и Игорем. Одновременно с ними в коридор высыпал и народ из девятого «Б», у которых была алгебра в соседнем кабинете и которых тоже отпустили по домам. Все взволнованно переговаривались, надеясь понять, что именно произошло.       — Вроде говорят, его машина сбила?       — Да не, он же дома был…       — Ну да, к нему же секретаршу домой послали, когда он не пришёл.       — Я мимо учительской шёл, там говорили, сердечный приступ.       Неподалёку Вета заметила Алину. Та стояла, обессиленно прислонившись к стене и сжимала в руках куртку, которую она так и не сдала в раздевалку. Вета тронула за плечо Веронику и они, расталкивая растерянных одноклассников, подошли к ней.       — Эй, ты как? — спросила Вета. Вопрос, впрочем, был излишним: бледная как мел, Алина вся дрожала, а над верхней губой выступили капельки пота.       — Идём, тебе надо в медпункт. — решительно сказала Вероника.       — Нет, не надо, я…       — Ты выглядишь так, будто сейчас в обморок упадёшь. Давай мы твоей маме позвоним или домой проводим? — Вероника полезла в сумку, где лежал её сотовый.       — Не надо, всё нормально. — Алина дёрнулась и помотала головой. — Мне надо в туалет.       С этими словами она быстрым шагом направилась вглубь коридора. Переглянувшись, Вета и Вероника поспешили за ней, но путь им преградила неожиданно вышедшая из кабинета завуч Эмилия Дмитриевна.       — Девочки, вы чего тут ходите? Вас с последних уроков отпустили, идите домой.       — Эмилия Дмитриевна, там… — Вета попыталась объяснить ситуацию, но завуч уже обвела взглядом коридор и, повысив голос, обратилась уже ко всем:       — Дети, пожалуйста, расходитесь! Уроки на сегодня окончены.       Голоса стихли. Продолжая обсуждение на ходу, ученики потянулись в сторону лестницы.       — Эмилия Дмитриевна, там Алине Макаровой из нашего класса плохо! — боясь, что её опять прервут, быстро проговорила Вероника. — Она в туалете сейчас, мы хотели её подождать…       Эмилия Дмитриевна положила руку ей на плечо:       — Я сама провожу её в медпункт. Отправляйтесь домой, девочки, отдыхайте. Глеб Сергеевич распорядился.       Вета и Вероника переглянулись, но спорить с Эмилией Дмитриевной было бесполезно.       — Идём, — сказала Вета, наблюдая, как невысокая, суховатая завуч удаляется в сторону женского туалета. — Игорь, наверное, ждёт нас внизу.       Вероника молча кивнула, и они пошли к лестнице по опустевшему коридору. Игорь и правда дожидался их внизу у раздевалки. Герани приветливо смотрели на них с подоконника своими розовыми, нежными цветками, из столовой доносился запах выпечки, за окном первоклассники собирали разноцветные листья под руководством молодой учительницы. Утро снова пыталось казаться обычным — таким, как все — только вот спокойствия Вете это не приносило.

***

      Поднимаясь на следующее утро по ступенькам школьного крыльца, Гусь хранил в себе робкую и дурацкую надежду на то, что вчерашние события были результатом какого-то недоразумения, чьей-то глупой и жестокой шуткой, или же его собственным дурным сном, который он спутал с реальностью. После того, как Глеб Сергеевич объявил страшную новость, он весь день бродил по городу, опустошённый и подавленный, пока ноги не вынесли его на самую окраину, где начинались бывшие колхозные поля, изрытые ямами и заросшие пыреем и чертополохом. Там, на берегу обмелевшего ручья он просидел до самой темноты, безуспешно пытаясь привести мысли в порядок. И первое, что он увидел, отворив сегодня входную дверь, не оставило от его надежд и следа. На парте, вынесенной в школьный вестибюль, стояла большая фотография Роберта. Эмилия Дмитриевна, одетая в тёмную блузку, крепила к рамке траурную ленту, рядом суетилась завхоз Катерина Семёновна. Проигнорировав дежурного, проверявшего на входе сменку, Гусь подошёл ближе и, ощутив вдруг противную слабость во всём теле, замер перед фотографией.       Сказать, что Роберт был просто его любимым учителем значило не сказать ничего. Чтение само по себе было его страстью, лет с четырёх, когда Гусь, неожиданно для всех, освоил это умение совершенно самостоятельно. Начинал он с того, что громко и по слогам читал каждую вывеску, которую видел на улице, чем доводил до белого каления вечно спешащую мать. Затем переключился на детские книги, которых у них дома было не так уж много, а когда они закончились, перешёл на всё подряд — инструкции к технике, газеты с объявлениями и криминальными сводками, пыльные тома классики, где он понимал максимум треть прочитанного, но его затягивал сам процесс. Когда он пошёл в первый класс, настоящим открытием стала школьная библиотека. Он читал книги пачками, каждую неделю уходя со стопкой новых, и, если поначалу библиотекарша Лидия Васильевна даже не верила, что он действительно успел всё это прочитать, то вскоре он превратился в её любимца, которому разрешалось брать любые книги на любой срок.       Вместе со страстью к чтению, в нём развивалась и другая — к писательству. Лет в десять Гусь уже придумывал свои первые наивные сюжеты, заполняя пробелы между выпусками мультсериалов про «Людей Икс» и «Мышей-рокеров с Марса», которые они с Игорем смотрели от случая к случаю (телевизор дома у Игоря, как правило, был оккупирован бабушкой, а дома у Гуся — не показывал ничего кроме помех). Потом как-то незаметно он перешёл к самостоятельным историям и героям, со временем их тематика становилась всё более серьёзной, Гусь оттачивал свои умения, оглядываясь на классиков: у Достоевского он учился мрачному психологизму, у Брэдбери — ёмкой, точной образности, у Остин — холодноватой иронии. Он отдавал писательству едва ли не всё своё свободное время, но толстые, исписанные торопливым почерком тетради, никогда и никому не показывал. Вернее, никому, кроме Роберта. Придя на смену предыдущей учительнице русского и литературы — вечно недовольной пожилой даме, урок за уроком апатично транслирующей общепринятые истины — он вдохнул в эти уроки новую жизнь. Роберт считал право на нестандартное прочтение любой, даже самой неоспоримой классики ключевым, всегда был открыт к дискуссиям и горячим спорам, и как-то незаметно менее чем за полгода классного руководства в тогда ещё восьмом «А», сумел найти подход ко всем ученикам, начиная с педантичной отличницы Веты Куприной и заканчивая хамоватым мажором Ромкой Маньковым. К творчеству своих учеников Роберт Михайлович тоже относился крайне серьёзно и уважительно: например, под его руководством Алина Макарова в том году взяла со своими стихами второе место на областном поэтическом конкурсе и попала даже в какой-то сборник. Гусь на конкурсы пока не метил, показать свои работы хоть кому-то уже было для него величайшим подвигом, и Роберт не подвёл. Пару недель назад после уроков они несколько часов просидели в пустом классе, разбирая сильные и слабые места рассказов Гуся, с разных точек зрения рассматривая героев и их мотивацию и обсуждая, в чём же именно заключается писательское мастерство, и эта их беседа, кажется, была единственным приятным событием в череде тех, что произошли с Гусем этой чертовой осенью.       Роберт на фотографии был непривычно серьёзным и каким-то чужим, совсем не похожим на себя обычного — наверное, фото взяли откуда-то из личного дела. Гусь вдруг понял, что никогда больше он не войдёт в класс, не сядет на край стола, не посмотрит на них с особенной, доброй усмешкой из-под густых бровей. Катерина Семёновна обернулась и посмотрела на Гуся грустно и по доброму:       — Ох, беда. Такой ведь молодой был, как же оно так, — покачала она головой.       Гусь развернулся и, еле передвигая ноги, пошёл в класс. До звонка оставалось минут десять, почти все уже собрались, почему-то вокруг парты Кирилла Куличихина. Тот, сидя на её крышке, взволнованно и увлечённо о чём-то рассказывал. Гусь тенью проскользнул на своё привычное место и прислушался.       Отец Кирилла был капитаном местной милиции, и именно теми новостями о смерти Роберта, которые удалось через него добыть, Кирилл сейчас делился с классом. Известно было следующее: где-то в промежутке с пятницы по воскресенье Роберт выпал из окна второго этажа собственного дома, разбив стекло. Сама по себе высота была не очень большой, но это, как объяснял Кирилл, как раз-таки и было хуже всего: при падении тело перевернулось на сто восемьдесят градусов, и основной удар пришёлся на голову. Тело обнаружила школьный секретарь, которую Глеб Сергеевич отправил проверить, всё ли в порядке, когда Роберт не вышел на урок. Женщина постучалась в калитку, затем поняла, что та не заперта, толкнула её и вошла. От переживаний у несчастной случился сердечный приступ, её увезли в больницу (кто-то тут же вспомнил сирену скорой помощи, которую было слышно в то утро). Полная экспертиза тела пока не готова, но в комнате обнаружили батарею пустых бутылок, так что, скорее всего Роберт был пьян, стоя у окна, потерял равновесие, а дальше — трагическая случайность. Милиция предполагает, что выпивал он не один, но с кем именно пока неясно. Соседи ничего не видели, да и неудивительно: дом Роберта был крайним на улице, стоял на отшибе почти у самого леса.       — А у него же день рождения в субботу был… — тихо сказала Аня Бельчук, глядя себе под ноги.       — Может, они как раз праздновали? — развил эту мысль Пряник. — Перебрали, ну и…       — А у него есть кто-то? Я имею в виду, из родственников. — спросила Вероника, которая сегодня сидела рядом с Игорем и всё то время, что Кирилл вёл свой рассказ, держала его за руку.       «Как будто боится, что он от неё сбежит», — неожиданно для самого себя зло подумал Гусь.       — Вроде нет, — ответила Вета. — Жена есть бывшая, но она не здесь живёт.       — Жену сейчас пытаются разыскать, — кивнул Кирилл. — А так, родственников нет. Ребята начали обсуждать, кто будет заниматься похоронами и прикидывать, могут ли они чем-то помочь. Гусь слушал в пол-уха. От мысли, что ещё в пятницу этот человек чего-то хотел, к чему-то стремился, строил какие-то планы, а сегодня его холодное тело лежит в МОРГе на столе из нержавейки, его затошнило. Он втянул воздух сквозь сжатые зубы, поднял глаза и неожиданно поймал на себе взгляд Игоря. Сделав вид, что ничего не заметил, Гусь поспешно опустив голову, уставившись в тетрадь. Прозвенел звонок, все начали разбредаться по своим местам. Казалось, день пошёл своим чередом: уроки, перемены, переходы из класса в класс, кто-то бегает курить за угол школы, кто-то скатывает домашку на подоконнике. Но голоса звучали тише обычного, никто не носился по коридорам, не гоготал во весь голос и все, включая учителей, выглядели мрачными и рассеянными. Последними двумя уроками шла алгебра. Первый урок Гусь ещё кое-как продержался, но ко второму почувствовал себя настолько подавленным и усталым, что происходящее и вовсе перестало его заботить. Он растянулся на парте, вместо того, чтобы записывать за учительницей, рисуя в тетради какие-то росчерки. Негромкий, монотонный голос математички Ирины Ефимовны усыплял:       — Итак, вспомним пройденное в прошлом году. Если все одночлены имеют стандартный вид и ни один из них не является подобным, то такой многочлен называется…       Маньков сдавленно и как-то нервно хихикнул. Вета обернулась к нему так резко, что её хвостик рассёк воздух как хлыст, а крылья проволочной бабочки на заколке возмущённо затрепетали. Гусь успел разглядеть, что и её тетрадь вместо констант и переменных разрисована какими-то повторяющимися кругами и линиями.       — Маньков, имей совесть! — прошипела она.       Отреагировать он не успел. Дверь без стука распахнулась и на пороге возник Глеб Сергеевич.       — Сидите, — махнул он рукой ученикам. — Ирина Ефимовна, прошу прощения, я на минуту. Прошу после этого урока всех собраться в актовом зале, старосту сверить присутствие со списком. Те, кто не явится без уважительной причины, будут объясняться со мной лично.       Закончив фразу, он вышел из класса. Ирина Ефимовна как ни в чем не бывало продолжила вещать про многочлены своим бесцветным голосом, но теперь никто даже не делал вид, что слушает. Все тревожно переглядывались и перешёптывались, обсуждая, зачем их собирают в актовом зале.       Обсуждение продолжилось и после звонка, по пути к актовому залу. Большинство предполагало, что скорее всего им объявят какую-то информацию по поводу похорон Роберта и смены классного руководства. Гусь тащился позади всех, не принимая участия в дискуссии. На пути к актовому залу к ним присоединились ребята из других старших классов, не только девятых, но и десятых с одиннадцатыми — от них тоже потребовали явиться. В актовом зале, несмотря на присутствие почти всех учителей, было довольно шумно. Все рассаживались по местам, переговариваясь в процессе, старосты пересчитывали присутствующих. Вета, беззвучно шевеля губами и периодически вставая с места, чтобы было лучше видно, делала пометки в тетради. Гусь, пристроившись с краю, огляделся. Актовый зал в их школе отличался от стандартного тем, что кресла там располагались амфитеатром, поэтому видно было хорошо. Кирилл, Игорь и неизменная Вероника сидели на втором ряду, рядом с Ветой. Маньков и компания вальяжно расселись на последнем. Олег Долин с Пряником и Миланкой — девушкой Пряника — сидели чуть поодаль от Гуся. Позади него, чуть ближе к центру, расположились Саша Белоцветова и её обязательная свита. Таня с Яной возбуждённо о чём-то перешёптывались, Саша со скучающим видом закинула ноги, обутые в высокие черные сапоги, на подлокотник впереди стоящего кресла. Кажется, были все, кроме Аркаши Мартынова — тот ещё неделю назад слёг с простудой, и Алины Макаровой, которая вчера чувствовала себя неважно. Что-то неясное, смутное шевельнулось в голове у Гуся в связи с последней. Он нахмурился, пытаясь вспомнить, но тут в актовый зал вошёл Глеб Сергеевич. Он поднялся на сцену, где болтался не снятый с лета транспарант «Доброго пути выпускникам!», заложив руки за спину, оглядел собравшихся и кивнул кому-то, находящемуся за дверью. В зал вошли двое мужчин, сопровождаемые Эмилией Дмитриевной. Все присутствующие ощутимо напряглись: оба были в милицейской форме. Одного он знал — это был тот самый Куличихин-старший, отец Кирилла, суховатый подтянутый мужчина за пятьдесят. Второй, лет тридцати пяти, с гладким и красивым, но каким-то неуловимо отталкивающим лицом, был Гусю незнаком. Оба милиционера поднялись на сцену и встали рядом с Глебом Сергеевичем, Эмилия Дмитриевна села в первый ряд к другим учителям.       — Добрый день. Капитан милиции Куличихин Виктор Владимирович, — представился отец Кирилла.       — Старший лейтенант Михаил Иванович Матвеев, — последовал его примеру второй. — Сегодня утром мы получили информацию об исчезновении ученицы вашей школы, Алины Макаровой.       Все возбуждённо заговорили — такого варианта никто не ожидал. Глеб Сергеевич вытянул вперёд ладонь, призывая к тишине.       — Виктор Владимирович и Михаил Иванович зададут вам несколько вопросов, ответы на которые могут помочь прояснить обстоятельства пропажи Алины и помочь её найти. — он сделал жест рукой в сторону милиционеров, предоставляя им слово.       — Кто и во сколько вчера видел Алину последним? — спросил Матвеев.       Повисла пауза. Тихую, замкнутую и неконфликтную Алину и в обычные дни мало кто замечал, а в такие, как вчера — и подавно. Вета подняла руку. Виктор Владимирович кивнул.       — Я и Вероника видели её после второго урока — географии, когда нас всех отпустили домой. — начала она, встав с места. — Алине стало плохо, мы хотели проводить её в медпункт, но она сказала, что ей надо отойти в туалет. Мы пошли за ней… Она на секунду замешкалась, но всё же продолжила.       — Нас остановила Эмилия Дмитриевна и сказала отправляться домой.       — Совершенно верно, — вскочила с места Эмилия Дмитриевна, поправляя очки. — Девочки сообщили мне, что Алине нехорошо, я отправила их домой и пошла к женской уборной на втором этаже, я покажу, если надо, где это. Подождала несколько минут, девочка не выходила. Я зашла внутрь, но там никого не было! Я окликнула её, проверила кабинки — никого! Тогда я вышла и прошла по коридору, до лестницы, и там тоже никого не было. Вы, девочки, точно не ошиблись?       Она обернулась к Вете.       — Эмилия Дмитриевна, на что вы намекаете? — раздался голос Вероники.       Она поднялась со своего места, готовясь, видимо, привести какие-то аргументы, но её прервал Виктор Владимирович.       — Пожалуйста, спокойнее. Мы никого ни в чём не обвиняем, просто пытаемся понять, что произошло. Итак, последний раз вы видели Алину после второго урока. Это примерно в девять тридцать, выходит? Она сообщила, что направляется в женский туалет на втором этаже, но там её не оказалось. После этого кто-то ещё видел Алину?       Снова повисла пауза. Старший лейтенант Матвеев отошёл к торчащей с краю сцены кафедре, достал блокнот и принялся быстро что-то записывать.       — Возможно, кто-то заметил в её поведении что-то странное? В то утро или ранее?       — Смотря что считать странным, — отозвался с места Влас. — А то знаете, какое утро — такое и поведение.       — У нас учитель вчера умер, вы же знаете? — громко спросила усыпанная веснушками девчонка из десятого «В», имени которой Гусь не знал.       Виктор Владимирович устало потёр пальцами виски.       — Она вчера опоздала на урок, — с первого ряда прозвучал голос историка Анатолия Васильевича. — Обычно Алина очень пунктуальна, я было удивился, но мало ли… Понимаете, с кем не бывает. Я не придал этому значения, у нас была объёмная тема, и… Он продолжал говорить своим обстоятельным, бархатным голосом, а Гусь вдруг почувствовал, как по позвоночнику пробежали мурашки. Он вспомнил, как вчера Алина, сидя через парту впереди него, разматывала свой яркий красный шарф. И девчонку, которая в ночь с субботы на воскресенье торопливо, словно скрываясь от кого-то, шла по школьному двору в точно таком же шарфе. Тогда он так и не успел это обдумать, мысль затерялась под ворохом тех, которые породило известие о смерти Роберта, но сейчас ему стало очевидно — едва ли это можно считать совпадением. А следующая мысль и вовсе выбила из его груди весь воздух. Гусь вдруг понял, что эти двое, что в ту ночь крутились у школы, могли искать вовсе не сбежавшую собаку…       Мысли неслись в голове, сменяя одна другую. Он попытался дословно восстановить в голове диалог тех двоих, но ничего не вышло, единственное, что он помнил — один из них упрекал другого в том, что тот спугнул какую-то «её». Надо ли рассказать об увиденном милиции? И как тогда объяснить, что он делал в такое время в школе? Если вскроется вся правда (а рассказать об этом так, чтобы её утаить было невозможно), то последствия могут быть непоправимы. Возможно, в итоге он вообще отправится сначала в приёмник-распределитель, а затем — в детский дом. О том, какие нравы царят в этом приёмнике, он слышал от девчонки с его улицы — Тоньки, которой однажды не повезло туда попасть, и после этих рассказов меньше всего хотел там очутиться. А может, всё это просто совпадение? Мало ли в городе полноватых девушек в красных шарфах? Да и диалог этих двух мужиков тогда вовсе не показался ему подозрительным…       Не замечая за собственными мыслями ничего вокруг, Гусь сполз на краешек кресла, по старой привычке нервно теребя значок на шапке. Внезапно, где-то позади раздался смешок. Он обернулся, и увидел Яну с Таней, которые пялились на него во все глаза, прыская от смеха. Сидящая рядом Саша смотрела на него приподняв брови, с брезгливым интересом — как на какое-то странное насекомое, вроде гигантского богомола. Он поспешил отвернуться, надеясь, что больше никто ничего не заметил. Обсуждение, тем временем, продолжалось. Выяснилось, что в последний раз Алину видели покидающей школу сразу после того, как всех отпустили с уроков. Кто именно её видел, Гусь прослушал, но понял, что речь идёт о той калитке, которая расположена позади школы, напротив черного хода столовой.       — Если вы что-то вспомните или увидите, обязательно сообщите эту информацию руководству школы или непосредственно нам, — сказал Матвеев, закрывая блокнот. — Запишите телефон отделения…       Он продиктовал номер. Гусь рассеянно накарябал его на задней обложке первой попавшейся тетради. Глеб Сергеевич снова вышел вперёд:       — На этом пока закончим. Все свободны.       С этими словами он кивнул милиционерам и они все вместе спустились со сцены и направились к выходу. За ними, оживлённо переговариваясь, потянулись и остальные. Пробираясь к выходу, Гусь тоскливо поглядывал вперед, где то и дело мелькал ярким рыжим пятном затылок Игоря. За эти два дня произошло слишком многое, и сейчас, растерянный, уставший и напуганный, он был ближе всего к тому, чтобы подойти к нему и попросить прощения. Всё это время Гусь избегал мысли о том, что в этой их ссоре, на самом деле, виноват именно он, а не Игорь. Потому что позволил взять над собой верх гордости и обиде. Потому что лишил друга любой возможности обсудить с ним то, что произошло. Потому что сразу назначил его виноватым, а себя — пострадавшим. И это привело к катастрофе. Многие видели в Игоре эдакого плакатного мальчика-футболиста: симпатичного, спортивного, но пустого и не слишком умного. Основания для этого были, но лишь отчасти: девчонки не давали ему прохода, а в дневнике у него действительно стояли сплошные тройки по всем предметам, кроме трудов, физры и ОБЖ. Но это всё было лишь на поверхности и теряло всякое значение, стоило узнать его поближе. Гуся привлекало в Игоре то, чего было так мало в нём самом: его идеализм (пусть и граничащий иногда с наивностью), умение даже в самой критической ситуации не терять связи с реальностью и стремление поступать правильно, даже в ущерб себе. Сам Гусь на всё взирал с пока ещё здоровым цинизмом, постоянно чувствовал себя на распутье и казался себе эдаким персонажем старого нуарного детектива, и как-то так выходило, что вдвоём они словно дополняли друг-друга, позволяя каждому взглянуть на ситуацию с иной стороны, но при этом остаться собой. Сейчас он бы отдал всё за то, чтобы они, как и раньше, сегодня после школы пошли домой к Игорю, заварили чай, примостив чашки на табуретку, уселись бы на его стареньком диване и обсудили все эти безумные и трагические события последних дней. Но теперь он уже не был уверен, что после всего высказанного Игорь вообще захочет с ним общаться, и эта мысль точила его прямо сейчас, вытеснив все остальные.       Кто-то толкнул его в плечо, вжав на пару секунд в стену прямо перед выходом из зала. По правую руку рявкнули «Осторожней, блин!», но Гуся волновало не это. Он почувствовал, как в карман его куртки скользнула чья-то рука. Он попытался схватить её, но не успел: она исчезла так же быстро, как и появилась, а самого его с общим потоком вынесло в коридор. Гусь быстро отошёл к окну и с недоумением оглядел тех, кто вышел одновременно с ним, пытаясь понять, кто это мог быть, а главное — зачем ему это понадобилось? Едва ли он производил впечатление человека, в карманах которого есть, чем поживиться — когда он в последний раз проверял, там лежали две стрелянных гильзы и билет на автобус. Опустив руку в карман, он нащупал какую-то бумажку. Гусь достал её и с удивлением развернул. На вырванном из тетради листке размашистым, уверенным почерком было написано: «Сегодня в 7 вечера приходи ко входу в мастерские. Надо поговорить о Макаровой». Прочитав, он вскинулся, глядя вслед выходящим из зала, но бесполезно: пока он возился с запиской, все уже разошлись, только сухонькая учительница домоводства в компании такого же пожилого ОБЖшника неторопливо шествовали мимо Гуся, да Глеб Сергеевич, отойдя в сторонку, о чем-то беседовал со старшим лейтенантом Матвеевым. Гусь смотрел на них, продолжая рассеяно крутить в руках странную записку и размышляя о том, кто и зачем мог её подкинуть, а главное — почему именно ему? Неожиданно Глеб Сергеевич, не прерывая беседы, вдруг посмотрел на него каким-то странным взглядом, внимательным и холодным. Гусю стало не по себе, поспешно сунув записку обратно в карман, он быстрым шагом, не оборачиваясь, пошёл к лестнице. Происходящее окончательно перестало укладываться у него в голове, оно напоминало какой-то странный сон, артхаусный фильм, на который случайно натыкаешься по телевизору глубокой ночью, но никак не его нормальную жизнь.       Весь остаток дня он предпринимал безуспешные попытки хоть как-то это осмыслить и понять, что же ему делать. Об этом он размышлял, когда, не чувствуя вкуса и аппетита, доедал свой социальный обед в столовой, и когда помогал библиотекарше Лидии Васильевне перетащить очередной стеллаж, и когда, сославшись на очередное отключение света дома и оставшись с её разрешения в библиотеке, пытался решить домашку по алгебре. Около пяти вечера, перед самым закрытием библиотеки, он окончательно запутался как в своих мыслях, так и в уравнениях, сложил тетради и учебники в сумку и пошёл к выходу.       — До свидания, Лидия Васильевна. — попрощался он с библиотекаршей, перебиравшей стопку каких-то журналов у своей стойки.       — Уже уходишь, милок? — спросила она, поправляя очки. — Погоди.       Порывшись под стойкой, она вытащила оттуда кулёк с конфетами и протянула его Гусю.       — Возьми-ка вот, к чаю. Может, хоть немного тебя порадует. Бедные вы дети — то с Робертом беда приключилась, теперь девочка эта… — Лидия Васильевна сокрушённо покачала головой.       — Спасибо, — Гусь вяло, но всё же искренне улыбнулся, спрятал кулёк в сумку и вышел в коридор. Возвращаться в свою каморку сейчас было ещё слишком рано — в школе работали немногочисленные кружки, сновала туда-сюда уборщица с ведром, а Глеб Сергеевич, как правило, засиживался у себя и вовсе часов до семи. На ходу расправляя потёртые перчатки без пальцев, Гусь спустился со школьного крыльца во двор. Ноги сами понесли его к дальней калитке, той самой, у которой Алину видели в последний раз. Дойдя до забора, Гусь огляделся. Позади темнели закрашенные синей краской окна кухни. Обе двери — обычная и внешняя, решётчатая — были закрыты, на бетонном крылечке стояли какие-то вёдра. За школьным забором простирался небольшой, поросший кустарником пустырь, сбоку которого торчал вечно заколоченный киоск с выцветшей надписью «Союзпечать». Скрипнув калиткой, Гусь вышел со школьного двора и подошёл к киоску. Вокруг валялись окурки и какой-то мусор: старшеклассники частенько собирались здесь, чтобы покурить, прежде чем отправиться по домам, наверняка и Алину вчера видел здесь именно кто-то из них. Доски, которыми была забита дверь киоска, были оторваны, судя по всему — недавно. Гусь осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Внутри было темно и пахло сыростью. Вынырнув наружу и убедившись, что его никто не видит, Гусь вынул из сумки фонарик и посветил внутрь. Свет фонарика выхватил из темноты какие-то смятые тряпки, батарею пустых бутылок на прилавке и выцветший календарь пятилетней давности на стене. Погасив фонарик, Гусь вышел наружу и аккуратно прикрыл за собой дверь. За пустырём бежала вниз узенькая улица Коммунаров, на одну сторону которой выходили лежащие в низине огороды частных домов, а по другой тянулись ряды старых деревянных бараков. За неимением других вариантов досуга, Гусь потащился вперёд, возвращаясь к размышлениям о том, как же ему поступить, всё больше напоминающим давно пережёванную и потерявшую всякий вкус жвачку.       Идею с тем, чтобы сообщить об увиденном в милицию очно, он отбросил окончательно, но подумывал о том, чтобы каким-то образом передать эти сведения анонимно — звонком из автомата или в письме. Конечно, это увеличивало вероятность того, что никто не воспримет эту историю всерьёз, но учитывая, что представляла из себя личность Гуся в глазах большинства окружающих, шансы и так изначально были невелики. С запиской и предложением встречи было сложнее. С одной стороны, всё это казалось каким-то глупым и жутковатым, и его разум уже с готовностью сгенерировал несколько сюжетов, в самом безобидном из которых всё это оказывалось чьей-то идиотской шуткой, а самым мрачным был тот, где один из его одноклассников оказывался серийным убийцей, выманивающим потенциальных жертв в безлюдные места такими вот загадочными посланиями. С другой… Что, если это был шанс хоть что-то понять в происходящем? В конечном итоге, последнее всё же перевесило, и Гусь решил всё же явиться на таинственную встречу, но хотя бы отчасти — на своих условиях. Во-первых, он придёт пораньше, спрячется где-нибудь поблизости и посмотрит, кто туда явится и будет ли этот кто-то один. А во-вторых, переложит поближе своё единственное оружие — остро заточенную отвёртку.       Поглощённый раздумьями, он дошёл до конца Коммунаров, свернул во дворы, поплутав там, вышел к расчерченной трамвайными путями Веерной, перейдя её, прошёл вдоль ограды городского парка, свернул в пахнущую преющей листвой аллею, вышел во дворы серых, расписанных граффити корпусов заводского общежития, и, только добравшись до железнодорожной ветки, за которой виднелись крыши печально известного микрорайона «Южный», заметил, что по округе уже вовсю расползаются синеватые октябрьские сумерки и решил взглянуть на часы. Времени до семи вечера оставалось впритык, Гусь поспешил обратно к школе, но даже знание всех тайных троп знакомых районов не слишком ему помогли. К тёмному одноэтажному флигелю, в котором раньше располагались школьные столярные мастерские, он подошёл ровно в семь. Стараясь ничем не выдать своего присутствия, он двигался медленно и осторожно, сжимая в кармане заточенную отвёртку и внимательно приглядываясь к каждой тени. Подобравшись почти вплотную, он заметил тёмную фигуру, прислонившуюся к стене флигеля. Гусь затаился за мусорными контейнерами и некоторое время тщетно вглядывался в полумрак, пытаясь различить хоть какие-то значимые детали внешности. Ожидавший его у флигеля неизвестный вдруг завозился, судя по всему, обшаривая карманы, защёлкал зажигалкой и на мгновение в отблесках пламени Гусь разглядел лицо, обрамлённое длинными рыжими локонами. Он вышел из своего укрытия и решительным шагом направился к флигелю, перед которым стояла та, которую он ждал едва ли не меньше всего.       — Ну, привет. — сказал он, подойдя вплотную. — Это случайно не твоё?       Он вынул из кармана уже изрядно потрёпанную записку и протянул ей. Саша Белоцветова молча кивнула.