***
Me: «как звучит мысленный голос»
«?»Me: «голос в голове. как он звучит»
«Он… чёрт, чувак ты серьёзно?!» «Он типа… он просто говорит. Обрывками фраз» «Наверное» «Блин, сложно!..»Me: «он говорит как что? это шизофрения?»
«Я не задумывался… почему ты?!..» «Я теперь спать не буду, думая о том, как думает мой голос ><» «Почему так внезапно?» «Я сейчас приеду»Me: «не стоит. любопытно » «никогда не задумывался о том как у людей звучит совесть и вообще»
«Минут через 20 буду»Me: «тебе до моего общежития ехать столько»
«Кто сказал, что я из общежития еду? ><» «Скоро буду» «Не вздумай свалить!» «Я почти на станции» «Ты ещё здесь?» «Сан?» «Сан, чёрт тебя дери» «Просыпайся, Сан ><» «Меня не впускают… Сан» «Ты хотел поговорить про внутренний голос» «Сан!» «Я твой внутренний голос» «Впусти меня» «А то я буду кричать» «Подниму всех на уши, Сан» «Готовь уши ><» «Или Чонхо» «О! Чонхо» «Башку свою готовь, я по ней стучать буду»***
Кажется, всё, что я делаю в последнее время, — это себя жалею: получив от переволновавшегося Сонхва, простудившись, поговорив по телефону… я ищу всё самое ужасное в ситуации и выворачиваю так, чтобы были поводы самого себя погладить по голове и сказать, что я хороший, что я правильный, что я такого не заслуживаю… мне что-то подобное, на самом деле, говорили раньше нередко: причитали, какой я несчастный, и утешали объятьями. Но такой ли я добрый и бедный в действительности? Есть во мне что-то, достойное чужого внимания? Сонхва так искренне и наглядно даёт понять, что ничего подобного нет, что я начинаю разрываться между состояниями жалости к себе и вечного желания доказать, что я если не лучший, то точно не из тех, над кем нужно плакать. Ещё и наговорил ему всякого… и не только ему. На кой чёрт кому-то знать, что я и себя не понимаю? Ну нет в голове этих «голосов» и нет, подумаешь… я едва ли когда-то думал об этом, так с чего вдруг теперь так разволновался?! Я долгое время совсем не пытался провернуть что-то со своим воображением, потом стал пробовать прокрутить в голове голос Сонхва… а теперь, ведь заранее зная, что ничего не выйдет хоть с объяснениями Уёна, хоть без, — пробую представить, как звучат мысли. Телефон минуты три как разрывается звуками сообщений, но я, зная, что там строит из себя заботливую мать Уён, не решаюсь в него взглянуть. Потому что я снова себя жалею и хочу в кои-то веки его ко мне особого отношения. Или не хочу. Или не его. Или даже не особого… простого человеческого отношения мне должно быть достаточно, верно? Будто бы я нормальный, ничем не выделяющийся человек. Будто не моя вина, что я оказался чьим-то реагентом. Я слышу, как открывается дверь, поднимаюсь с кровати и вижу Чонхо, который по буквам говорит, что мне крышка. А затем тот впускает в комнату Уёна: потрёпанного, как только что подравшийся воробей, взволнованного и одетого в самую свою красивую и глубоко обожаемую чёрную футболку. В меня сначала тычется его палец, а затем этот же палец пронзает воздух в жесте «убийства». Я медленно тяну руку к телефону, чтобы прочесть таки его сообщения и понять, не пропустил ли я революцию, но следующее движение Уёна меня останавливает — он ещё и кулаками мне угрожает. А я сочувствия хотел, жалости… с таким злым другом мне стоит рассчитывать только на то, что мне позволят выбрать способ, которым я хочу умереть. Вырвите мне глаза и подарите их Сонхва… хоть он сам почти искренне рассуждал об этом недавно, я понимаю, что это глупо и даже страшно, и тут же мотаю головой. Уён на миг замирает, удивлённый подобным, и я пользуюсь его заминкой, чтобы спросить, откуда он такой быстрый. — Да так, удовлетворял своё любопытство… Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты — так оно, кажется, было? Мы — две любопытные обезьяны. Правда, я не скажу, что Уёну будто бы надавали по ушам, а вот мне вполне могло и попасть. Уён, конечно, не Сонхва, да и тот никогда бы не ударил меня специально, однако. Но теперь и я снова жажду удовлетворить своё, а потому хлопаю по кровати и приглашаю на разговор. Чонхо о чём-то спрашивает Уёна и получает в ответ безразличную отмашку. — Если будет что-то серьёзное, — читаю я по губам Уёна, — мы перейдём на KSL¹. Иногда быть мною удобно — конечно, не знай я стандартного алфавита, Сонхва не смог бы услышать о том, сколько в радуге нот и через сколько миллиардов лет мы сольёмся с галактикой Треугольника, — но и будь я таким, как все, и понимай все сказки с детства — разве мне бы стал нужен такой особый, почти тайный для остальных язык? Никому бы в голову не пришло учить жесты, чтобы рассказывать «как дела» у всех на виду. Я бы лучше выучил Морзе. Уён приземляется наконец рядом, щёлкает пальцами, привлекая моё внимание, и спрашивает, в курсе ли я, сколько часов без сна ему обеспечил своим вопросом. Мне глаза закатить хочется. Не о теории струн же я его спросил. — Это всего лишь любопытство… да, моё тоже до сих пор при мне. Не дослушав меня, Уён отворачивается, перебрасывается о чём-то с Чонхо и, став ещё недовольнее, кивает на оставленную Сонхва куртку: — Чонхо спросил, насколько твоё любопытство связано с «этим»? — Хёном, Уён. Ты можешь называть его хёном… Процентов на семьдесят. Он просил не подслушивать его мысли, и, если честно, я только после этого понял, что никогда не слышал собственных. Они все для меня вдруг стали такими далёкими, сложными! Что на мгновение показалось, будто я потерял даже их… Вся голова была сплошным белым шумом. Вдруг я и другого не слышу? Придумал. Не понимаю ничего по губам, не умею читать, как все остальные, — и даже не убеждаю себя, что навоображал, потому что нечем. Только страх бился… бьётся вновь тупой сильной болью в затылок. А тот факт, что я придумываю себе, будто придумал слова, только увеличивает этот страх. Замкнутый круг. — Вот именно поэтому меня твой «хён» и бесит, — кладя до сих пор немного прохладную руку на лоб, произносит Уён. Мне кажется, будто он шепчет, но чёрт его знает. Я знаю только то, что прямо сейчас Сонхва правда не виноват. Он не хотел. Он ничего не хотел и ничего не сделал — лишь я накрутил себе чего-то сегодня и сам же загнался. А для него весь мир кончался краем неба, видневшимся из окна. — Прекрати уже, не заговаривай с ним больше, пожалуйста. — Чтобы тебе лучше спалось? — На этот раз Уён мне не отвечает, и даже больше — он прячет моё лицо в объятьях, что-то наверняка говоря Чонхо. Я не знаю, поэтому на всякий случай говорю сам, может быть, перебивая их, а может, разбавляя повисшую тишину: — Всё правда было нормально, но… не волнуйся, говорить я с ним больше не буду. Только смотреть. Продержав меня где-то между парой минут и вечностью, наконец отпускает, со вздохом обещает подумать над тем, как именно он думает, до завтра и, лениво прощаясь, уходит.***
«Чтобы тебе лучше спалось, придурок >< Спокойной ночи»