Прекрасно. Смертельно.

— Брат. Аяка смотрит на себя в зеркало, проводя тонкими пальцами по стеклу. Он не издает ни звука, перемещается по дому без единого скрипа, лишь шорох ткани выдает его. Голубые глаза его искрятся, словно льдины под морозным солнцем Снежной. — Аяка. — Он кивает, приветствуя ее, будто не виделись до этого. Привычная улыбка совершенно не сочетается с холодными глазами. И Камисато сколько не думала, никак не могла понять, отчего он таким стал. Аято делает шаг и с врожденной грацией плывет к ней, проводит по мягким волосам, чересчур ласково отводя их в сторону и оголяя ее шею. Она не отрывает своего взгляда от их отражения, пока ее брат нежно проводит пальцем по аристократически бледной коже. Она подавляет странную дрожь, сотканную из благоговения, восхищения, совсем немного страха и чего-то еще, когда замечает, что он, не моргая, смотрит ей в глаза. — Комиссия Тенрю вновь отклонила Ваши предложения по налаживанию торговли с материком? Аяка — идеальная наследница клана Камисато, уважаемая и любимая всеми. Она пытается оправдать это уважение и стать лучшей. Она сидит днями и ночами в кабинете, прочитывая документы, решает всевозможные вопросы, чтобы не было лишних трудностей в будущем. Ходит на встречи с другими аристократами Инадзумы, налаживает связи за границей, пытаясь помочь восстановить международные отношения. Аяка хочет стать идеальной сестрой. Для Аято. — Кудзе теперь везде видят врагов, боясь идти на контакт с кем-либо, лишь бы их вновь не обвинили в предательстве. — Камисато нахмурился на мимолетные мгновения, опуская голову на плечо сестры. Он прищурил глаза, улыбаясь то ли в насмешке, то ли в обычном веселье. — Эта Сара Кудзе — бедная девочка, не может привыкнуть к давлению старейшин клана. — Он проводит кончиком носа по ее шее, перебирая пальцами длинные волосы. Аяка прикрывает глаза, концентрируясь на этом нежном прикосновении. И чувствует всем своим естеством, как брат это замечает и улыбается. Что-то внутри взрывается крошечными фейерверками. Она в предвкушении замирает, сдерживая себя от того, чтобы закусить губу в ожидании. Ее учили скрывать любые эмоции, даже такие, даже перед ним. Кажется, Аято это только еще больше веселит, и он наконец оставляет легкий, дразнящий, она уверена, поцелуй чуть выше ключицы. Она сжимает руку в кулак, проводя по зеркалу ногтями, и поджимает губы. Тихо выдыхает, пытаясь не вестить на это. Она ведь знает, что так не должно быть. Так неправильно. — Я думала, — ее голос слегка хрипит, но она кашляет и продолжает, будто не замечая прыгающие искры в глазах Аято, который все также не отрывает от нее прямого взгляда. — Что она довольно строга. Все же под ее командованием не маленькие войска. Ее брат на это никак не реагирует. Но она чувствует, как его вторая рука скользит по юбке вниз. Его прикосновения к бархатной коже проходят по мышцам и нервам мелкими разрядами Электро. Она судорожно облизывает вмиг ставшими сухими губы, пытаясь не дрожать от его взгляда. Фейерверки в груди, кажется, лишь набирают свою силу, отбирая кислород. Он выводит кончиками пальцев на ее бедре какие-то узоры, а Аяка пытается мысленно составить список дел на завтра, чтобы не взять его ладонь и не провести выше. Это, черт возьми, неправильно. — В ее войске — солдаты, дисциплина и беспрекословное послушание перед тем, кто выше по званию. — Он говорит чуть тише, мимолетно касаясь губами ее шеи. Его глаза блестят в веселье. Ох, Архонты. — Тут немного другое. Он проводит пальцами чуть выше по бедру, вновь опускаясь, а Аяка почти дрожит, когда он вновь целует, уже дольше, ее ключицы и развязывает ленты на волосах. Она не помнит, как это началось. Когда она захотела этого до дрожи. До придыхания. Лишь бы он коснулся ее, поцеловал, провел пальцами по плечам и лопаткам, по ее бедрам и спине. Она прекрасно понимала, что у этого нет ничего. И все равно приходила к нему, утопая в ледяном океане севера, впускала к себе по ночам, чтобы сгореть под его ладонями. Ее бросало то в жар, то в холод, когда он смотрел на нее. Не просто мягко, по-доброму и снисходительно, как любой старший брат, а с искрами странного удовольствия, понимания того, что она принадлежит ему — когда он смотрел так. О том, что она порочно желала своего брата, не знал никто. Возможно, догадывались некоторые слуги, но что странного, когда во время извечных грома и молний старший брат успокаивает свою сестру? И не важно, что за хриплыми вздохами и приглушенными стонами этой грозы и не слышно вовсе. Иногда она ловила на себе взгляд Томы. Он смотрел обеспокоенно, волнуясь за свою леди. Она знала, что желай она просто… расслабиться, то Тома бы с радостью сделал все. Он мягкий, добрый, по-домашнему теплый, но ее тянет к этому ледяному океану. От холода почти невозможно вздохнуть, но почему-то ради него она и дышит. Поэтому она виновато смотрит на парня из Мондштата, обещая себе быть осторожней. Не в силах больше терпеть его сладкой пытки, Аяка разворачивается, встречаясь со взглядом Аято. На его губах короткая улыбка. Он проводит пальцами по ее щеке, по губам, по подбородку, поднимая, но не требуя. Каждый раз, не давая ей и шанса на оправдания, он предоставляет ей выбор. И Аяка, к своему стыду, ни разу не отказала, обхватывая руками его шею и накрывая пухлыми губами усмешку. И каждый раз, будто впервые, по ее позвоночнику проходит дрожь, начиная от губ. Они сплетают языки в танце, знакомом и все равно будоражащем все ее нервные окончания. Он проводит ладонью по ее спине, развязывая ленты, пока другой зарывается в ее волосы, не позволяя отодвинуться. Аяке стыдно, потому что это неправильно, но она и не хочет отдаляться и прекращать. Наигранная нежность испаряется, и Аято, как только верх ее наряда падает на пол, подхватывает ее за бедра и прислоняет к стене. Она скрещивает ноги, прижимаясь к нему еще ближе, ближе, ближе. Откидывает голову, затуманенными глазами смотря куда-то вверх, не различая деталей. Аято мокро целует ее шею, проводит языком по ключице, опускаясь ниже и оставляя темный след на бледной коже. Им обоим это нравится. Аяка все чаще облизывает губы, срываясь на хриплые вздохи, сжимаясь вся внутри в предвкушении, что разрывает ее. Она старается прижать его еще, почти всхлипывая, когда Аято мягко, невесомо почти, проводит пальцами меж ее бедер. Она пытается отдышаться от странного чувства, которое, кажется, захватывает ее с головой, стоит ей наткнуться на его взгляд или услышать голос. — К-какое д-другое? — Не то чтобы ей было интересно. Но окончательно тонуть Камисато пока не хотела. Аято вновь сверкает глазами в странной эмоции, удовлетворенный видом перед ним. — Она и не старается сильно противостоять им, — он в считанных сантиметрах от ее губ, будто специально ловит ее хриплые вздохи. Она цепляется пальцами за его плечи, пытаясь прислонить к себе, чтобы не отстранялся. — Ведь до невозможности боготворит Райден. — Он усмехается, проводя носом по ее щеке, рукой опускаясь по ее позвоночнику. Аяка выгибает спину, прижимаясь грудью к ткани его одежды. — Кажется, она не переживет и проблеска недовольства в ее глазах. Аяка всхлипывает и стонет в его губы в новом поцелуе, когда Аято отодвигает белье и прикасается к ней там. Ее трясет, она сжимает ноги, чтобы трение стало еще сильнее, ей почти не хватает воздуха из-за головокружительного поцелуя, из-за взгляда брата, из-за осознания, что она такая же, как Сара. Она готова сделать все, что угодно, лишь бы Аято смотрел на нее с одобрением, с добротой и чем-то еще, необходимым. Она выгибается, чувствуя его длинные пальцы глубже. Она проклинает себя, но, о Селестия, как же она хочет, чтобы он смотрел на нее так, как она на него. Ей нельзя было лезть в это, нельзя было приходить к нему, нельзя было предоставлять ему эту власть и отдавать себя. Она готова плакать от того, насколько ей это нравится. Кажется, об этом знает еще и Гудзи Яэ из храма Священной сакуры. Она вообще знает все и всех. Она скривила губы, недовольно дергая лисьими ушками, когда впервые увидела их вместе, увидела, как Аяка ждет похвалы, одобрения, не просто братской любви. Кицуне тогда подошла к ней, советуя не связываться с ним, предупреждая и предостерегая. Может, она и была права. Но сейчас Аяка не хочет об этом думать, дергая бедрами навстречу ему. Аято усмехается в районе ее груди, накрывая ее губами. Она запускает свои тонкие пальцы в его такие же светлые волосы. Они похожи друг на друга невероятно, но она — идеальная наследница, химе клана Камисато, девушка с широкой душой и мягким сердцем, а он — глава комиссии, перед которым боятся ошибиться. Он не просто ответственен за комиссию Ясиро, за искусства и культуру, мало кто знает и почему-то забывают о самой крупной подпольной информационной сети Сумацубан под его контролем. Он — одна из самых влиятельных фигур не просто Инадзумы, возможно, и Тейвата. Может, это и сделало его похожим не на теплое море, а на ледяной океан. Она сипло выдыхает, опуская руки и развязывая широкий пояс Аято. Он удовлетворенно ждет, пока Аяка, борясь со взрывающимся возбуждением, дрожащими пальцами раздевает его. Он прекращает свои движения, не обращая внимания на надрывный вздох сестры, и помогает ей. Мягко на пол опускается лента с волос, широкий пояс, открывая вид на его тело. Она наклоняется, прикасаясь губами к его шее, блуждая пальцами по плечам и крепким мышцам. Обнимает шею, прижимаясь к живому теплу и целуя неуместно мягко и нежно. Он ей отвечает, конечно же, отвечает. И все равно внутри что-то обрывается. Но странное чувство почти сразу исчезает, оставляя место лишь невероятному желанию. Аято хрипло выдыхает, входя в нее полностью, пока в грудной клетке Аяки перескакивают заряды Электро, не давая передышки. Она дрожит, проглатывая стон, когда он, крепко сжимая ее бедра и уткнувшись в изгиб шеи, оставляя не сильные укусы, начинает двигаться. Это плохо, это неправильно, это порочно, ох Архонты, как это замечательно. Аяка стягивает ладонью оставшуюся на его плечах ткань кимоно, другой держась за его шею. Она тонет в этом океане, с головой опускаясь на темное дно, вода заполняет ее легкие. И она сама позволяет себе тонуть. Она выгибается, хрипит, пытаясь стонать потише, вздыхает через раз, ловя его губы своими. Наутро она снова будет корить себя неправильностью всего этого, опять будет обещать себе не продолжать это, а потом вновь придет к нему, ответит, начнет все сама, впустит к себе, позволит вытворять с собой все, что он только захочет. В легких колет, и Аяке уже плевать почему, лишь бы Аято продолжал. Она протяжно стонет ему в шею, вся дрожа, сжимая его внутри сильнее, он тихо рычит, продолжая вдавливать ее в стену, и у нее сносит крышу. Ближе, больше, быстрее, сильнее, пожалуйста. Кажется, она полувсхлипом произносит это вслух, а после целует его ключицу, крепко-крепко сжимая ткань, что сползла к его предплечьям. В какой-то момент внутри что-то взрывается, и разносит удушающей волной по всему ее телу то самое чувство. Мир идет искрами, она хрипит, пока у нее под ребрами что-то колется, сжимая альвеолы. наутро она вновь скажет себе, что все это неправильно, прекрасно осознавая, что пойдет к нему вновь. наутро она поймет, что все зашло слишком далеко, она поймет, что за странное чувство ее мучает. наутро она будет плакать над бутонами кувшинок в своих руках.