Неадекватно

      Канкуро нужно было подумать.       Именно с такими мыслями она сбежала на легкую одиночную миссию в надежде разгрузить мозги и, возможно, переосмыслить жизнь.       Чувства ее одолевали более чем противоречивые, а потому хотелось пробеситься где-нибудь вдалеке от деревни, мужа, советников и всех остальных.       Побыть в одиночестве.       Канкуро присаживается на корточки, бездумно сгребая рукой обжигающий песок, и смотрит исподлобья на очередные обманчивые миражи. Плотная ткань капюшона защищает глаза от яркого солнца, но она все же щурится. Больше по привычке.       Песок сыпется сквозь ее пальцы, и Акасуна но Канкуро поджимает губы. В темно-карих глазах вспыхивает злоба, которая постепенно сменяется рассеянностью с нотками обиды.       Иногда она жалела, что не родилась мужиком. До стиснутых зубов, до сбитых в кровь костяшек жалела, что природа обделила ее таким даром.       Сколько проблем удалось бы избежать.       Сколько бы их появилось, если бы она была парнем?       Ну, она бы точно не была женой Сасори. Как минимум потому, что он мужчина. Если бы только в какой-то идиотской вероятности мира он бы не был женщиной.       Канкуро трясет головой, не сдерживает широкую ухмылку и тихонько смеется. Бред же. Какой же бред.       Солнце палит нещадно, а улыбка постепенно сползает с лица, оставляя после себя кривую жалкую усмешку и темные глаза с притаившимся на глубине страхом.       Канкуро восемнадцать, она замужем за тем, кого любит преданной любовью, за тем, кем восхищается, не зная границ, и уважает так глубоко, как только может уважать.       И она беременна. И от этого страшно.       Канкуро детей не любила. Ей достаточно было вспомнить, как от нее в детстве шарахались дети с криками о том, что она сестра демона, а значит, сама демон. Конечно, она благодарна, что эти скудоумные детишки своим отношением невольно толкнули ее на путь марионеточника, когда она обидчиво запиралась в мастерской, пытаясь мастерить свои первые неуклюжие поделки, но…       Дети — это ответственность.       Дети — это вечные крики, визги, требования и истерики.       Эти мелкие невыносимые засранцы, которые отнимают только время, а потом вырастают в отпетых ублюдков. Да и их еще родить надо, а стоит только вспомнить маму… много чести этим детям.       Канкуро не хочет детей. Но советники давили и вскрывали череп, пытаясь перетрясти ей мозги. На Сасори, на которого за столько времени их мозгоклюйство не оказало должного эффекта, уже махнули рукой. Поэтому Чие-сама настойчиво напоминала ей о том, что ее долг — это дети, и только потом ее увлечение марионетками. Как и карьера шиноби в общем.       Канкуро решительно была против. Да и Сасори не требовал от нее исполнения долга, так что она махнула рукой и честно сказала «потом». Вот только мироздание, коварное и злоебучее, дало сбой, и вот, через три дня задержки, скудных знаний в медицине хватает сделать неутешительный и страшный вывод. Или диагноз. В любом случае крайне хреновая новость. Беременна.       Как к этому относиться, Канкуро не имела никакого понятия.       Да, ей проели мозги до самого черепа, что «дети» — это ее прямая обязанность. И, возможно, годам так к тридцати она бы была к этому готова, но не сейчас. Определенно не сейчас.       Попытаться избавиться от ребенка? Да ее потом свои же прикопают. Да и кто его знает, как поведет себя Сасори, уж точно по головке не погладит.       Есть, конечно, вообще беспроигрышный вариант, отстреляться как можно раньше и благополучно забыть об этом, хотя забыть — это громко сказано. Да и, откровенно говоря, и не хочется, и страшно.       Умирать молодой, как мама, совсем не хочется. И пускай сколько хотят ее убеждают, что там были особые обстоятельства, ей похуй. Знает она эти особые обстоятельства, вон, ходят, братом называются и одним своим взглядом доводят до инфаркта.       Вот как с ним контакты налаживать? Как с ним разговаривать, если он причина ее невольной фобии. Она до сих пор помнит, как это чудовище, все в кровище, безумное и ненормальное, едва не убило дядю.       От такого вида пятилетнего маньяка невольно уверуешь, что дети — это чудовища из самой преисподней.       Ну нахрен.       Вот только что делать-то?       Канкуро невольно кладет руку на живот, но тут же себя одергивает, шипит рассерженной кошкой и смотрит с тоской на горизонт. И тут же прищуривается, улавливая вдалеке движение.       Интересно.       Нужно проверить.       Понимание того, что она вляпалась, приходит в тот миг, когда псих-одиночка, назвавшийся Сенджу, с безумным смехом заставляет ее марионеток пустить корни, которые резво скрутили собственную создательницу.       Заебись, блядь, Канкуро, конечно, знает, что профессия шиноби непредсказуема, но она никогда не думала, что ее любимчик Карасу когда-нибудь сможет так красочно и ядовито цвести.       Быть убитой собственной марионеткой. Какой позор. Сасори ее засмеет.       Тем временем Карасу с такой силой скрутил свои «лианы» на ее конечностях, что Канкуро воет, ощущая, как трещат и ломаются у нее кости.       Психованный же Сенджу, явно наслаждаясь зрелищем, возбужденно облизывает сухие губы, после чего наносит сокрушительный удар в грудину. И еще один. И последующий.       Ребра ломаются, а Канкуро даже кричать уже не может, только хрипит, харкая кровь.       Лишь мысль какая-то глупейшая о том, что в живот не ударил, в голове мелькает.       — Не буду добивать, и так сдохнешь! — слышит она смех психа и из последних сил кривится в улыбке.       Ничего. Яд уже должен был подействовать. Вот только для нее, кажется, поздно.       Противник, судя по звукам, валится совсем не далеко, начиная задыхаться, а Канкуро так и повисает на своей же марионетке, которая отрастила хвост, глубоко вонзаясь в песок, имитируя распятие.       Досадно.       Обидно.       Кровь стекает по подбородку, и сквозь невыносимую боль Канкуро думает о том, что, в принципе, одного спиногрыза вынести бы смогла.       Девчонку. Рыжую. Языкастую.       Маленькую стерву с омерзительным характером.       Даже жаль.       Солнце нещадно палит.       Умирать в восемнадцать лет совсем не хочется.

***

      Гаара идет быстрым шагом по госпиталю Суны, не обращая внимания на то, что люди при виде него вжимаются в стены и чуть ли не с воплями разбегаются в стороны. Песок, подчиняясь мысленной воле хозяина, распахивает двери в очередной коридор, и группа врачей, активно что-то обсуждающая, замирает в испуге.       Мужчина в теле подростка окидывает их быстрым, но пристальным взглядом, после чего проходит мимо прямо в палату, где из-за распахнутой двери видна сестра.       Несколько шагов и вот он уже замирает, рассматривая находящуюся в крайне плачевном состоянии Канкуро. Беглого взгляда достаточно, чтобы понять — жива она лишь благодаря какому-то непонятному чуду.       Вот только этого чуда явно мало.       Как и в прошлый раз, нужно чудо посущественнее.       Гаара требовательно протягивает руку, и медик нервно вздрагивает, теснее прижимая к себе медицинскую карту, и, жмуря глаза, ожидает неминуемой кары.       — Карту.       — Что? — мужчина от шока едва ли не шарахается в попытке убежать прочь.       — Медицинскую карту Канкуро, — терпеливо повторяет Гаара, все так же не опуская руку. Песок, чувствуя раздражение хозяина, беспокойно бьется об стенки тыквы у него за спиной.       Мужчина моргает, после чего поспешно протягивает требуемое жуткому демону, сдерживая порывы позорно убежать.       Гаара спокойно берет карту, открывает ее на нужных страницах, бегло читает, продираясь сквозь медицинские термины, мрачнея с каждой строчкой. Пусть он много не понимает в написанном, но общий смысл улавливается, и он ему решительно не нравится.       — Прогнозы?       — Н-неутешительные… — заикается врач.       Джинчуурики отрывисто кивает и таким же быстрым шагом покидает палату сестры и госпиталь.       Мужчина, который до этого чудом держался, невольно хватается за сердце, тут же запуская диагностику и предотвращая инфаркт, медленно оседает на пол.       Это был явно не его день.       Сначала глава клана Акасуна, а теперь и этот.       Кажется, он начинает ненавидеть рыжих.

***

      Люди умирают. Это факт.       Сасори не впервой сталкиваться со смертью, и он, признаться, давно уже считал, что она его не трогает.       Но он ошибался.       Ненужные, глупые, человеческие чувства все еще живы в нем.       Ему достаточно было одного взгляда на свою жену, чтобы понять. Не жилец.       И от этого понимания снова больно. Так же, как и в детстве, от потери родителей. Только в этот раз чувства почему-то сильнее.       Ну девчонка, ну преданная, талантливая, способная, разделяющая его взгляды на искусство марионеток.       Красивая, язвительная, с характером, что проявляется везде. Начиная мастерской, заканчивая постелью.       Найдет такую же.       Или не найдет.       Сасори почти любовно оглаживает лакированное дерево пальцами, прежде чем распахнуть створки шкафа, где находилась кукла. Его полная, идентичная копия.       Совершенная.       Неповторимая.       Великолепная марионетка, застывшая в вечности. Шедевр его искусства. Его гениальное творение. Великий эксперимент.       Секрет бессмертия.       Он долго просчитывал, долго размышлял. Фактически все подготовил, вот только не решался. Ему хотелось попробовать на ком-то для начала, а подходящего экземпляра не было.       Тот, кто стал бы его подопытным, должен был быть мастером марионеток. А таких на всю Суну немного.       И скоро станет на одну меньше.       Канкуро, его жена, подходила идеально для этой роли. Такая же, как он, она бы оценила величину его гения. Сасори хотел посвятить ее в свою задумку, но только позже. Лет через десять, когда у них бы появились наследники клана и больше не осталось бы повода быть в этих несовершенных человеческих телах. Вот только судьба распорядилась иначе.       Ведомая его волей, его марионетка вышла из шкафа и застыла во всем своем великолепии.       — Я не позволю превратить свою сестру в марионетку, Сасори, — негромкий голос незваного гостя заставил Сасори поморщиться.       — Предпочитаешь смерть, демон? А я уж было начал сомневаться в твоей демонической сущности, — хмыкнул мужчина, поворачиваясь к родичу своей жены, который смотрел на него пристальным внимательным взглядом без капли безумия или сумасшествия в бирюзовых глазах.       — Предпочитаю живую сестру, чем куклу.       — А я больше предпочту жену-марионетку, чем надгробный камень.       Сасори не дурак, и он давно уже понял, что их местный монстр хоть и является ночным кровожадным кошмаром, да только он не безумен. А очень даже умен и хитер. И ведет какую-то свою игру, о которой Сасори только догадывался.       Впрочем, он особо в дела джинчуурики и не лез, так как не видел смысла наживать себе врага.       Мальчишка был опасен. Очень.       Раньше его считали буйным психопатом, и была причина. От ребенка несло безумием. Фактически осязаемым сумасшествием. Он буквально весь пропах им.       Но спустя какое-то время все изменилось. Демоненок начал пугать, причем осознанно, но не безумием, что расходилось от него волнами, а опасностью.       Смертельной и безжалостной.       И это было куда хуже нестабильного психопата. Гораздо смертоноснее.       Гаара был адекватен. Жесток. Опасен. Умен.       Более того, прекрасно осознавал границы дозволенного и умело этим пользовался. Он знал и видел гораздо больше, чем показывал. И это подтверждалось хотя бы тем, что демоненок знал, что именно собирается сделать Сасори.       — Я знаю человека, который может посоперничать с твоим искусством.       Сасори безразлично пожимает плечами, перебирая ловкими пальцами инструменты на столе. Ему нужно начать уже сейчас, чтобы успеть сделать новое тело своей жене. Медлить нельзя.       — Не интересует.       — Она может спасти твою жену.       — Я и сам это могу.       Демоненок смотрит на него пристальным взглядом, а после склоняет голову к плечу.       — Три дня.       Любопытно.       — Два, — ставит свое условие Сасори.       — Три.       Упрямый.       — Шестьдесят часов, — Акасуна но Сасори поднимает взгляд на своего ученика и смотрит в его глаза со всей серьезностью. — Ровно столько у тебя есть времени. Ни часом больше.       Мальчишка с глазами взрослого кивает и даже задерживает голову на секунду в поклоне с благодарностью. После чего исчезает в вихре песка.       Сасори хмыкает, пальцами обводит приятное дерево заготовки и слегка улыбается.       У него есть шестьдесят часов для создания величайшего шедевра.       Так много. Так мало.       Не стоит терять время. Он должен успеть.       За стенами мастерской Акасуна но Сасори у горизонта зарождалась песчаная буря.       — Удиви меня, Собаку но Гаара.