Thirty-one

Питер кажется ему таким маленьким, что можно — или же хочется? — обнять его за раз. Он спит рядом, укутанный предрассветными лучами и мягко-персиковым махровым пледом. Ткань задирается по бедру, и в виски бьёт тягой бродить покусываниями вдоль ноги и по нежному пушку до переизбытка окситоцина, до того, пока не удастся искусать по любой из осей. Тони забирается в доступное приоткрытое пространство и обхватывает член покалывающей ладонью. Просыпаться с ним голым ещё с вечера; возбуждать его уже возбужденного — лучшее из всего самого отвратительного, на что он мог бы подсесть. Паркер мычит и толкается бёдрами во сне, приоткрывает рот, ищет чужие губы. Старк чувствует, как слюна обильно собирается во рту, но сглотнуть с первого раза не получается. Жадные потоки наконец стекают в горло только тогда, когда он ложится на младшего всем телом, но не всем весом — кажется, что его можно раздавить, сломать, уничтожить. Из цели в антицель? Когда? Тони утыкается губами в ямочку за ухом и вдыхает полной грудью. Смесь детского телесного и сигаретно-оторванного душевного — зрелого, не (бес)цельно растерзанного бьёт в ноздри и рисует перед внутренними глазами полосы и полукруги геометрических фигур без надежды на завершённое. Маленький и невероятно огромный — контраст разъедает. Это обязано быть неверным, но оно таковым не является. Он распахивает глаза и рывком целует — резко, глубоко, с низким стоном: так требовательно, что приходится его остановить. — Тш-ш, — Старк оглаживает выступающие скулы и прикусывает губу, — тише, моя нежность, — снова наклоняется к уху и прижимается пахом к бедру, — моя страсть. Между ног начинает гореть с каждым его рваным выдохом. Питер течёт прямо на него, размазывает влагу по коже скользкими толчками. Другой еле выговаривает: «хочу тебя», и он вымученно выстанывает «да» в ответ. — Ложись на спинку, маленький, — он переворачивается, и завихрившаяся от пота чёлка открывает нахмуренный лоб — Тони покрывает его поцелуями, очерчивает языком каждую морщинку и укладывает его затылок себе в ладонь. Тот почти хнычет, но держится. — Я люблю тебя, — младший шелестит ему куда-то в волосы и охает, насаживаясь сразу до упора. — Глупый, — хватает за бёдра и входит сам — наполовину, дразнясь, — глупый-глупый, я зна-аю, — проговаривает односудорожно, не вдыхая, втрахивает каждое повторяемое слово мелкими толчками. — Пожалуйста, — Питер хватает его за волосы, — трахни, — хнычет так жалко, что начинает тошнить откуда-то с головы, — глубоко. Лицо парня близко-близко, его пальчики в Старковских волосах крошечные-крошечные, нервные-нервные. Он думает, что ему хватит от семи до десяти толчков, чтобы кончить. У него пульсируют зрачки, а кожа плавится насквозь у Тони под руками. — Я сейчас кончу, — обманчиво улыбается одними уголками губ. — Я, — мужчина сжимает зубы и смотрит в глаза — тихо, монотонно, истерически-спокойно, везде-и-нигде, — тоже. Паркер кажется ему таким маленьким, что можно —хочется? — исцеловать его всего за пару минут; за три — если растягивать удовольствие. Хочется? — обнять, изо всех сил прижать к кровати и душить, а потом просить прощения, обласкивая красные полосы. Закутать во все одеяла мира и не отпустить никогда. Прижимать от туманов и дыма в прохладном облаке. Старк ложится рядом, не укрываясь.