Thirty-one

Каждую секунду, что Питер знал Старка до всего этого, на его лице всегда жила та единственная улыбка высшей степени самодовольства. Каждую секунду, что он узнавал мужчину со следующим днём, он открывал ему новые улыбки. Уголком губы, когда Паркер двигается на нём сверху, выстанывая по касанию членом Тони одной из ярчайших точек. С нижней губой в плену белоснежных зубов, когда вот-вот уже почти — он изо всех реальных сил старается не поддаваться чёртовой экстатической гримасе, но каждый раз улыбается в ответ и кончает за ним. Металл не лишь реактора, как всегда, но и другого, более объёмного и поражающе-идеального, касается кожи. Открыто на грани низкого грудного смеха, когда они лежат друг к другу вплотную. Еле идентифицируемой, скорее не-улыбкой, когда очередной раз солнце падает в закат и ещё один день неизбежно иссякает. Сегодня снова поражение. Железный человек теперь играет кроваво-смертоносными заголовками не только на корках газет и новостных сайтов, но и людских умов. Ничтожное лицемерие во имя спасения, которым они все с ложечки кормят самих себя. Питер не улыбается вообще никак: глаза и губы уже покоятся на посткоматозной шелковой подушечке, а над крышкой заносится четвёртый гвоздь. Их снова готовы назвать ложными героями, Старк снова не терпит смотреть в чужие лица — лишь постоянно трется к Паркеру, у которого свои костюмы-верёвки-презервативы под крышкой тумбочки, и это не льстит. Не льстило ни секунды. Секс все ещё приносит удовольствие — кто знает, что будет, окажись это по-другому — и это словно последнее живое, что может загореться в глазах парня. Костюм не лишний и всегда им был. Просто раньше в голову не приходило. Бледный, как он сам, стена с разноцветными пятнами прижатого его самого размазанными, плывущими, с отгрызанными и прижженными краями у каждого цвета. На нем — строгие брюки и мужская рубашка — одежда, принадлежащая Тони, держит на плаву, а он уже даже не возмущается, тем более, младшему каким-то образом невообразимо идёт. Он сам разворачивается спиной и отставляется просто в дугу. Старк оголяет его и себя минимально — что-то в этом несомненно есть, будто отдалиться друг от друга контактно, но при этом быть одним целым. Мужчина думает, что разорвёт на Питере собственную хлопковую тряпку на спине, потому что вколачиваться в него — туманный намёк на прежнее «восхитительно», рефлекторно-бешеное, всеобъемлющее, но всеобъемлюще гаснущее. Читаемое между металлически-золотым и алым — иронично, что именно этих оттенков броня Тони — режущий, игольчатый и чувствуется прохладой и твердью. Паркеру нравится впервые ощутимое. В нём всё так же узко и горячо, как и в предыдущие разы, но через мысли, что просачиваются совершенно некстати, так, что сплюнуть хочется.