Thirty-one

Питер действительно к нему привык. Привык к утреннему кофе и Старковским стараниям вовремя отодвинуть стекло посуды, даже когда парень вдруг оказывается на столешнице с его языком во рту. Привык к его пересоленным ужинам — кажется, Мэй готовила куда лучше, но рецепторы прониклись какой-то безысходной толерантностью. Привык к их пробуждениям — его — беспокойному, тревожно-голосящему внутри сознания — воспламеняется ещё во сне, а открываешь глаза — не даёт вставить и слова; Тони — ленивому, так-и-надо умиротворенному, кошаче-потягивающемуся. Привык к заботе — доверенно-преданной, тёплой, настоящей, без вынужденных «потому что», что опирается на чувства, а не на ситуацию. Привык настолько, что вообще не готов видеть Старка в ванной на полу голым, с разбитой бутылкой вина и искромсанным осколком пальцем. — Не трогай, — пресекает все его попытки помочь голос — такой лёд, что немеют руки и язык во рту в полном бездействии. У мужчины полоса испарины пота и весьма много — романтического? — трагизма. Старк привстаёт, шатаясь: колени разъезжаются по кровавой луже. Нащупывает корзину с бельём и достаёт знакомый галстук. Вроде, эта вещь была его любимой — таскал чаще всего, и в проблески хорошего настроения — но он бесцеремонно превращает галстук в жгут на пальце по костяшке, и Питер поражается: пьяный в сопли, слабый — и позволяет из последних сил мягко уложить его на горизонтальный кафель. Питер видит в тумане полного отречения его фигуру под своими кремовыми бедрами, опускающимися ему на лицо — он всем телом опирается на стену, еле держится, врывается тёплым членом в рот, проезжается по языку, стонет плачущим битым стеклом, двумя осколками с двух сторон и насквозь. Паркер задыхается, движется вперёд назад. Он вверх-вниз, он всюду и нигде, его приходится держать за талию, уговаривая каждый палец по отдельности — не впивайся, не слишком сильно, не слишком. Парень уже и так слишком? Тони не слишком? Сколько раз он думал об этом, если думать об этом — кожу о бетон сдирать, а кулаки так и чешутся? Как будто берёт борозды правления на свои плечи. Как можно вообще о Питере сейчас думать — таком? — толкающемся ему в рот, съезжающем по стене, с его глубоко-ровно дыхательными паузами, когда, видимо, невыносимо тянет блевать. Старк затихает постепенно, обратной градацией, и становится слышно, как капает кран — так громко, что виски фантомно начинают влажнеть. Или же не фантомно — от пота? Тони снова купает его, заботливо, осторожно размазывая гель для душа по свежим царапинам. Паркер бинтует Старковскую руку, целуя каждое запястье и сгиб локтей. На всякий случай. И тоже старается выразить заботу.