***
— Попробуй с ними договориться, ты же знаешь русский, — Конрад снова попытался меня расшевелить. Я упрямо покачала головой. Во-первых, не вижу смысла, во-вторых просить снисхождения мешали остатки совести. Говорят человеку в трудную минуту всегда посылается ангел-хранитель. Моим хранителем по иронии судьбы стал Конрад. Я всегда буду благодарна ему за то, что спас от жуткой смерти в огне и старался поддержать в эти смутные дни, но блин! Как можно быть таким…наивным, что ли? Я не знаю как правильно охарактеризовать его позитивный настрой, когда вокруг полная задница. Может, все-таки идиотизм? Нет, серьезно, он чуть ли не единственный в нашем бараке ухитрялся сохранять оптимизм. Хотя никто не сообщал нам последние новости и так было понятно что дела для немцев идут не очень хорошо. Мужики совсем приуныли — решили что нас всех вот-вот пустят в расход. Я старалась не задумываться об этом — с одной стороны русские вроде соблюдали Женевскую конвенцию, да и вообще рабсила чтобы восстанавливать города всегда нужна. Но с другой — эту всю ораву нужно чем-то кормить, да еще и лечить. Да и крепко осерчали на немчиков мои соотечественники, чего уж, заслужили. Что мешает проредить ряды противника? Как-то услышав как он пытается подбодрить перепуганного парнишку, рассказывая что скорее всего нас обменяют, я не выдержала. — Зачем ты говоришь ему это? Русские не обменивают пленных. — Почему? — испуганно спросил тот. — Потому что у них даже свои, побывавшие в плену, становятся врагами народа, — Конрад с упреком посмотрел на меня. — Что? Разве я не права? Ты знаешь хотя бы один случай обмена? Наверное я действительно очерствела на войне, или же просто трезво смотрю на положение вещей. А ведь всем нужна надежда, особенно когда отчаяние накрывает с головой. Вот только на что я могла надеяться после того как узнала, что Фридхельм погиб? Днем я еще худо-бедно держалась, но вот ночью… Ночь была временем кошмаров. — Фридхельм!!! — надрывный крик царапает мое горло. Не могу отвести от него глаза, от растекающейся на земле под ним густой темно-красной лужи. От пузырящейся на губах крови. От стремительно угасающих болезненно-синих глаз. Отрешенно касаюсь вымазанными в крови пальцами его лица, взгляд Фридхельма пустеет с последним хриплым выдохом. Ледяная пустота заполняет легкие, кажется, что мое сердце остановилось одновременно с его. Хочется орать. Рвать на себе волосы. Раздирать пальцами грудную клетку, пытаясь добраться до источника боли и выдрать его ко всем чертям. Вместо этого, провожу ладонью по лицу Фридхельма, закрывая уставившиеся в пустоту глаза; собственное тело кажется чужим, будто не мои руки касаются мертвого тела. А затем что-то внутри меня ломается — и слезы обжигают веки, судорожные, рваные рыдания раздирают горло. — Тшш, — мои плечи стиснули в осторожном объятии. Я сонно моргнула — похоже опять перебудила своими рыданиями весь барак. Впрочем, никому не было дела, дрыхнут вон как сурки. — Прости, я опять разбудила тебя, — виновато пробормотала я. — Ничего страшного, — Конрад протянул мне фляжку с водой и участливо погладил по плечу. — Со временем это пройдет… — Откуда ты знаешь? — отчаянно-зло прошипела я. — Как ты можешь верить что что-то наладится? — Нужно помнить, что любая война рано или поздно заканчивается, — Конрад мягко улыбнулся, — и нам повезло остаться в живых. Повезло? Спорный вопрос… — Ты никогда не думал что будет после войны? Нам никогда не стать победителями, хотя бы потому что все мы кого-то потеряли. Война, она такая, сука, у каждого заберет свое. — Думал, — медленно ответил Конрад, — и скорее всего ты права. Я всегда права, только меня никто обычно не слушает. — Харальд пришел на службу, чтобы прославить Германию. — Или прославиться самому, — фыркнула я, вспомнив его близняшку. — А я лишь хотел защищать свою страну. Штурмбаннфюрер нам говорил что большевики куда более страшная угроза для Германии, чем евреи. Что мы должны обуздать эту дикую страну, установив там порядок который принят у нас. — И когда ты понял что это полнейшая дичь? — Может быть когда Альфред поднял огнемет, чтобы сжечь заживо ту женщину. А может быть раньше, когда угостил русского мальчика яблоком, а Густав застрелил его, поспорив с парнями что попадет с десяти метров одним выстрелом. Конрад не был склонен к жестокости, как и Фридхельм, и однако же ни у кого из них не хватило характера идти против системы. Да и я ничем не лучше — мало того что не примкнула к своим, так еще и погрязла во лжи. Но видимо так уж устроены люди — продолжаем жить, надеясь на лучшее, даже если знаем, что в наших сердцах некоторые пятна отпечатались навсегда и ничто уже их не смоет. Еще одним моим опекуном стал Кребс. Пару дней понаблюдав как я валяюсь, глядя в одну точку, он бесцеремонно потащил меня во двор. — Ты должна выходить на свежий воздух, здесь же задохнуться можно. Что правда, то правда. Жили мы, скажем так, уплотненно, спали естественно тоже всем скопом на полу и, поскольку гигиеной пленных здесь никто не заморачивался, вонь стояла жуткая. — Я все еще твой командир, так что не вздумай улизнуть обратно. Спорить с «цербером» было себе дороже, так что я стала выходить вместе со всеми в положенное время. От нечего делать прислушивалась к разговорам часовых, хотя мне и без надобности последние новости. И так знаю, что знаменитую танковую дивизию русские разбили в пух и прах. А вот что они собираются делать с нами? — Была бы моя воля, я бы их всех поставил к стенке, — молодой паренек с неприязнью окинул взглядом своих «подопечных» — Молодой ты еще, Васька, — усмехнулся его товарищ, — а кто же разрушенные города отстраивать будет? — И то правда, — нехотя согласился он и неожиданно кивнул на меня, — и эту тоже на стройку отправят? — На стройку или в тайгу лес валить, — согласно покивал мужик. — С одной стороны девку вроде и пожалеть можно, но а чего она тогда приперлась на фронт? Убивать наших? Вот пусть искупает вину. — Может она радистка. Да хорош уже на меня пялиться! За два года у меня собрался целый иконостас — медали за ранение, «за зимнюю компанию за восточном фронте» и за спасение из плена Фридхельма. — Ну да, а железный крест ей выдали за что? Была б моя воля, я бы сроду не стала цеплять эту гадость, но Файгль и остальные, мягко говоря, не поняли бы моей реакции на «заслуженные» награды. — Ишь как смотрит, будто понимает по-нашему, — прищурился Василий. Я неспешно отвела взгляд. Ну кто бы сомневался что отправят на лесоповал? А там я загнусь за несколько месяцев, можно даже не сомневаться, не переживу даже зиму. — Арина? — я вздрогнула, услышав знакомый голос. Черт, разве он еще здесь? Я торопливо направилась обратно в барак. Паша действительно смог бы мне помочь? Скорее всего, да. Я знаю своего деда, он бы осудил, но из чувства справедливости стал бы бодаться, по крайней мере чтобы мне сохранили жизнь. Особенно если я привру, что тусила с немцами не по своей воле. Но нет, я так не хочу. Не буду я выставлять Фридхельма и Вилли монстрами, чтобы обелить себя. Пусть думает что обознался. Дверь в сарай резко распахнулась и вошли двое солдат. До ужина еще далеко, странно что им надо? Или ищут кого-то? — Иди сюда. Это мне, что ли? Я почувствовала как неприятно заныло под ложечкой. Не хотелось бы попасть под какой-нибудь особо жесткий допрос. — Фройляйн, кам цу мир, — на корявом немецком пробормотал парень. Я окинула его равнодушным взглядом, продолжая делать вид что не ферштейн. — Вот же, зараза — выругался он и, подойдя ко мне, вцепился в локоть. — На выход, говорят тебе. — Куда вы ее уводите? — встревоженно спросил Конрад. Парень беззлобно огрызнулся. — Брысь отсюда! Ишь, всполошились. Чай не звери, звезды на спине вырезать не будем. Ну хоть это радует. Но а что тогда им понадобилось? Допросить? Так больше, как бы, незачем. Или Паша что-то рассказал им обо мне? Если сдал, что я русская — мне не поздоровится, это и к бабке ходить не надо. В прошлый раз вон схлопотала по мордасам. Лишь бы насиловать не полезли. Я читала военные мемуары, это вроде как было запрещено, но а там кто его знает как оно было на самом деле. В штабе меня поджидало целое собрание — капитан, лейтенант и да, все-таки Пашка. Я заметила что переводчика нет. Значит спалили что я знаю русский. Лейтенант внимательно просканировал меня настороженным взглядом. — Кто ты такая? Я кивнула на свой военник, лежавший на столе. — Там все написано. — И какая была необходимость скрывать, что ты знаешь русский? — А какая необходимость об этом сообщать? — в тон ответила я. — Ну хотя бы такая, что переводчицу отправят в лагерь, в отличие от снайпера, — холодно ответил мужчина. Я пыталась прикинуть что рассказал обо мне Паша и рассказал ли вообще. В тот раз он же сам предложил косить мне под немку-переводчицу, прекрасно зная что за предательство меня ждет расстрел. — Ну, допустим переводчица, — невесело усмехнулась я. — Вопросов больше нет? — Есть, — неожиданно сказал до этого молчавший капитан. — Тебя нашли без сознания, когда этот фашистик пытался вытащить из горящего штаба. Мы проверили помещение и нашли вашего командира. Штурмбаннфюрер мертв. — Мы пытались выбраться из штаба, наверное его зацепило упавшей балкой, — невозмутимо ответила я. — Да нет, — прищурился мужчина, — тут обнаружился весьма интересный факт — его кто-то застрелил. Ничего не хочешь мне рассказать? — Нет, — пожала я плечами, — я помню лишь как начался авианалет и мы собирались эвакуироваться. — Но кто-то же его застрелил. — Возможно его нервы не выдержали, когда стало понятно что мы проигрываем. Мужчины скептически смотрели на меня. — Что ж, бывает, — усмехнулся капитан. — Вот только почему он выстрелил себе не в висок, а в грудь? — Понятия не имею. — Скажите ваше настоящее имя, Эрин, — я обернулась, увидев знакомую морду недоразведчика. Вайс? Но что он тут делает? Ладно, неважно. Похоже за меня решили крепко взяться. Вот только хренушки я признаюсь в чем-либо. — Эрин Винтер, — упрямо повторила я. Арины Новиковой уже не существует. Она исчезла, умерла. — Это точно она? — спросил капитан у Вайса. — Да, — тот едва заметно улыбнулся, разглядывая меня. Я почувствовала злость. — Вы установили что я переводчица, что вам еще нужно? — Чтобы вы сказали кто вы на самом деле. И откуда знали точное направление наступления? — Случайно услышала, — этим товарищам тоже нельзя говорить что я из будущего. — То есть получается вы предали своего мужа? — прищурился Вайс. — Интересно, почему? Этому должны быть веские причины. — Потому что Германия ни при каких обстоятельствах не должна победить, — нехотя ответила я. — Да что ты говоришь? И как же ты с такими убеждениями служила в армии Вермахта? — неожиданно вызверился капитан. — По личным причинам. — Говоришь Германия не должна победить? — капитан презрительно ткнул пальцем в злосчастный крест. — А за какие тогда заслуги получила вот это? — Я спасла от гибели своего мужа, — капитан обернулся к Вайсу и тот скупо кивнул. — Ладно, барышня, посмеялись и хватит, — более миролюбиво сказал лейтенант, — а вот объяснить кто ты придется. И почему твой командир был найден с пулей в груди — тоже. — Меня зовут Эрин Винтер, я была переводчицей, политический режим фюрера не поддерживаю, поэтому согласилась сотрудничать с «гауптманом». О подробностях гибели штурмбаннфюрера ничего не знаю. — Она лжет? — капитан повернулся к гауптману. Тот задумчиво покачал головой. — Не совсем. Скорее не договаривает правду, — Вайс неторопливо порылся в вещьмешке лежавшем на столе и вытащил небольшую тетрадь. Твою же ж мать! Откуда у них мои шмотки? — Я могу допустить что немка прекрасно выучила русский язык, — иронично улыбнулся он, — но не настолько же, чтобы на досуге писать стихи на чужом языке? Блин, вот так всегда на мелочах люди и палятся. Чертов Джеймс Бонд! — Мне больше нечего ответить вам, герр… — меня остановили неприязненные взгляды, — простите, не знаю вашего настоящего имени. — Майор разведки Антон Шепелев, — подсказал «Вайс». По его губам скользнула обманчиво-мягкая улыбка. — Эрин, вы же понимаете что мы все равно добьемся правды. Если вы не станете отвечать, сюда явится сотрудники НКВД. Вам знакома эта организация? Судя по испугу в ваших глазах — вполне, — удовлетворенно кивнул он. — Подумайте пару дней и надеюсь вы придете к правильному решению. Я мысленно взвыла — вот оно то, чего я боялась. Ну хорошо, допустим скажу я правду, и что хорошего? Тогда точно к стенке поставят или сошлют в какой-нибудь особо зверский лагерь. Почему он не может поверить, что я немка, которая не вполне согласна с режимом Гитлера и способна проявить милосердие к «врагам»? Ведь были же и такие немцы. Пусть немного, но были. — Может вы чего-нибудь хотите? Что, решил для разнообразия включить режим «хорошего полицейского»? — Я понимаю, что условия вашего заключения весьма некомфортны. Ага, мне пожалуйста вип-камеру «все включено». Нет уж, сейчас я больше доверяю Конраду и Кребсу, чем вашим бойцам. За жратву меня не купишь, но вот… — Помыться нормально хочу, — буркнула я. Интересно, как они будут осуществлять мое «последнее желание»? Впрочем затопить баню как раз не проблема. А вот то, что со мной обращались как с матерой преступницей, удручало. Завидев двух дородных теток-медсестер, я поморщилась. — Раздевайся, — буркнула одна из них, плюхнувшись на лавку в предбаннике. — Что смотришь? Или немцы в пальто ходят париться? Ну и фиг с вами, излишней стеснительностью я никогда не страдала. Унизительно, конечно, что на тебя пялятся как на зверя в зоопарке, но зато наконец-то могу помыться, да еще и чистые вещи надеть!***
Несмотря на мой апатично-депрессивный настрой, после бани немного полегчало. Нет, не в том смысле конечно, что я стала мыслить позитивно или успокоилась. Но вот соображать стала пошустрее. Положение мое хреновое, как ни крути. И интуиция подсказывает, что этот Джеймс Бонд хочет не просто подтверждения моей личности или признания что я вальнула Штейнбреннера. Сами по себе эти знания не несут особой ценности. Он прикидывается добреньким и обещает помочь, но для меня в этом нет ничего хорошего. Зная его принципы, легко предположить, что «гауптман» попытается меня как-то использовать. Завербовать конечно вряд ли. А вот вытрясти что мне еще известно из страшных тайн немцев, а потом пустить в расход — запросто. — Эй, фрау, иди сюда, — я вздрогнула от грозного окрика суровой тетки. Интересно, что ей надо? — Раны обрабатывать и бинтовать умеешь? — Теть Наташа, вы чего? — удивленно спросил парнишка, что охранял наш барак. — Ничего, — отрезала она. — Девочки наши уехали за медикаментами в городской госпиталь, а там солдатиков раненых привезли. — А если она их…того? Интересно каким образом? Задушу бинтом что ли? — Ой, молчи, — в сердцах отмахнулась она. Мы пришли в избу где был временный госпиталь. В нос ударили знакомые запахи йода и крови. Впрочем я уже морально настроилась на то что увижу. — Горячая вода и бинты там, — указала мне женщина. — И накинь это, — она сунула мне бывший когда-то белым халат. Я уже проходила через подобное под Сталинградом, но к этому невозможно привыкнуть. Вот она оборотная и самая грязная сторона любой войны — человеческие страдания. Перекошенные от боли лица, закушенные до крови губы, развороченные кишки, оторванные конечности… Я автоматически промывала и бинтовала раны, накладывала простейшие швы, извлекала пули, а внутри поднималась настоящая истерика. Я жила эти два года словно во сне, очеловечивала немцев, сочувствовала им. Но только вот эти парни не приходили на чужую землю, позарившись на щедрые посулы или повинуясь долгу. Они своей кровью защищают нашу землю, свои семьи, пытаясь остановить зло, которому больше никто не осмелился бросить вызов. Вот это парнишка скорее всего явился в военкомат сразу после школьного выпускного, вместо того чтобы поступить в институт. А этот мужчина, у которого из кармана гимнастерки выпала окровавленная фотография, возможно был талантливым инженером и разрабатывал модели каких нибудь тракторов, а после работы шел к детишкам. А этот молодой мужчина, которому оторвало ногу, уже никогда не будет танцевать на летней площадки парка со своей девушкой. Война перечеркнула их жизни, прошлась катком по мечтам. У них не было иного выбора, кроме как встать единой стеной на защиту своего будущего. — Иди на воздух, бледная вон, еще в обморок хлопнешься, — сжалилась надо мной тетка. Поколебавшись, прикрикнула. — И смотри без глупостей. Нда уж, без глупостей я — никак, но тут надо быть совсем отмороженной, чтобы пытаться сбежать средь бела дня у всех на глазах. Я присела на какое-то бревно и устало прикрыла глаза. Что угодно отдала бы сейчас за сигарету! — Арина? — на этот раз я не стала убегать. Паша выглядел немного смущенным и явно не был уверен стоит ли начинать разговор. — Почему ты не сказал им? — наверное решил не афишировать что был в плену. — Я не желаю тебе зла, хотя и не знаю была ли ты только переводчицей, — медленно ответил он. — Боюсь мне это уже не особо поможет, — пробормотала я. — Арина, я не знаю кто ты, но действительно хочу тебе помочь, — Паша серьезно смотрел мне в глаза, — твой единственный шанс — это сказать правду. — Думаешь поверят? — А это уже, позвольте, я решу сам, — я обернулась увидев горе-разведчика. Судя по растерянному взгляду Пашки, это не было инсценированным спектаклем. — Рассказывайте, я обещаю выслушать вас очень внимательно. Я поколебалась. Не знаю чем мне поможет чистосердечное признание, в военное время нет полумер и полутонов. Как ни крути, я виновна. Одно дело немка, которая служит в действующей армии — ну что с нее взять, и совсем другое — советская гражданка, сменившая масть. Как пить дать наградят почетным званием фашисткой подстилки с соответствующими «бонусами». — Эрин, если вы не расскажете правду, мне придется передать вас особистам, — тихо, напряженно сказал «Вайс». Что ж, это аргумент. — Меня зовут Арина, — решилась я. — Все-таки русская, — едва заметно усмехнулся он. — И кто же ты на самом деле? Забавно — значит пока я была «Эрин» — обращался на «вы», а как узнал что русская — можно «тыкать». — В том-то и дело, что я не знаю. Не помню кто я, даже фамилию. Пару лет назад я очнулась в лесу переодетая в немецкую форму, — черт, по его роже фиг поймешь зашло или нет. — Я была в настоящей панике — мало того что война идет полным ходом, так еще и понятия не имею кто я и откуда. — Интересная история, — хмыкнул «гауптман». — Извините, товарищ майор, другой нет, — огрызнулась я. — Как же ты оказалась в армии Вермахта? — Я наугад искала какую-нибудь деревню, хотя бы что-то мне знакомое и наткнулась на их отряд. Они приняли меня за дезертира, а поскольку я и выглядела как мальчишка, то решила не опровергать эту версию. Наплела им что мне только семнадцать и я сбежала на фронт. — И что, — недоверчиво усмехнулся он, — поверили? — Представьте себе — да. Меня неприятно кольнул его ироничный взгляд, но молчание Паши было куда более тягостным. — А что мне еще оставалось делать? Ни документов, ни денег. — Зато прекрасное знание немецкого, — поддел Антон. — А что здесь такого? — я все больше начинала заводиться. — Это не такой уж редкий язык. Мало ли, может я в школе отличницей была? — Ну может и так, — вздохнул он и снова посмотрел на меня тяжелым, обвиняющим взглядом. — Может и правда ты потеряла память. Но ты же как-то сообразила что происходит. Почему не сбежала от немцев? И не говори что не было возможности. Вариантов было предостаточно — устроилась бы в любом городе медсестрой или подалась бы к партизанам. — Я пыталась сбежать и все как-то неудачно, — нехотя я припомнила свой опыт общения с партизанами. — Один раз даже на партизан вышла. Они мне не поверили и за малым не расстреляли. Майор тяжело вздохнул и полез за сигаретами. Молча протянул мне пачку и скупо бросил. — А у немцев, значит, вполне прижилась. — Получается да, — я с вызовом посмотрела ему в глаза. — Они не раз спасали мою жизнь. — Ну прямо настоящие гуманисты, — насмешливо ответил Антон. — Не всполошились откуда к ним прибился странный парнишка, и насколько я понял никого не смутило и то что парень вдруг неожиданным образом превратился в смазливую девчонку. — Смутило конечно, — честно призналась я. — Да и историю мне пришлось придумать, скажем так, весьма скользкую — вы же в курсе. Но кроме как в тотальном обмане немецких офицеров на мне нет вины. — Ты что молчишь? — Антон повернулся к Пашке. — Она дважды спасла меня от плена, — ответил он. — И рассказала тоже самое. Я докурила сигарету и молча смотрела, как Вайс напряженно размышляет что со мной делать. — Я склонен считать, что ты чего-то недоговариваешь, — наконец сказал он, глядя на меня тяжелым взглядом. — Но исходя из того, что я видел… У тебя есть два варианта, Арина, и прошу хорошенько подумать. Первый — ты предстанешь перед военным судом. Я конечно засвидетельствую, что ты несколько раз помогала советской армии, но даже если это учтут, наказания тебе не избежать. Отправишься в лагерь, причем скорее всего без права освобождения. И второй вариант — ты попытаешься искупить предательство Родины по-другому. — Да ладно, — усмехнулась я, — никак предлагаете вакантное место в своем отряде? Я скорее поверю, что сошлете в какой-нибудь штрафбат. — Приходится признать что твой немецкий сейчас очень пригодится, — уклончиво ответил Антон. — А еще твоя находчивость в неординарных ситуациях. — Простите, но это звучит как полный бред, — хмыкнула я. — Я же прекрасно понимаю, что мне никто не будет доверять. Кроме того, я хочу оказаться как можно дальше от войны. Так что думать тут не о чем — отправляйте в лагерь. — Как хочешь, — пожал он плечами. — Что они от тебя хотели? — встревоженно спросил Конрад. — Они узнали, что я переводчица, — нехотя ответила я. — Ну вот видишь, — улыбнулся он. — Ты не участвовала в боях, значит тебя можно отпустить. Я медленно покачала головой. — Этот предатель гауптман непроста вокруг тебя вертелся, — нахмурился Кребс. — Небось пытается перевербовать? — Зачем? — удивился Конрад. — У них есть свои переводчики. — Затем что Эрин хорошо знает наш язык и привычки, — рассердился тот. — Все это прекрасно можно использовать в разведке. — Я не собираюсь играть в шпионские игры и отказалась от щедрого предложения «гауптмана». — А может зря? — вздохнул Кребс. — Глядишь сбежала бы, улучив момент. В том-то и проблема, что сбегать мне некуда. Письмо фон Линдта наверняка нашли и уже уничтожили. Здесь я оставаться не хочу. Да и не будет мне жизни после побега — объявят в розыск и рано или поздно найдут. Если только не свалить куда-нибудь в Сибирь или Узбекистан, что тоже особо не привлекает. Бежать в Германию и ждать пока туда придут советские войска тоже такая себе перспектива. Что мне там делать без Фридхельма? В лагерь, так в лагерь — мной овладела очередная апатия. Хватит с меня, навоевалась по самое не хочу. — Эрин… — Конрад осторожно дотронулся до моей руки, — я считаю тебе нужно согласиться на их требования. — Обершарфюрер предлагает стать предательницей? — недоверчиво хмыкнула я. — Куда катится мир? — Ты не выдержишь жизни в лагере, — он печально посмотрел мне в глаза. — А так ты получишь шанс сбежать. — Фридхельм погиб, — пробормотала я. — Ты не понимаешь насколько теперь мне все равно что будет дальше… — А ты в этом уверена? — он смущенно улыбнулся. — Это может показаться смешным или глупым, но у нас с Харальдом есть особая связь. Я всегда чувствую что с ним, и сейчас здесь, — он коснулся груди, — я знаю что с ним все в порядке. — Вы близнецы, это другое. — А что такое любовь, как не редкая близость родственных душ? — как бы я хотела верить во всю эту чушь, но мое сердце сейчас молчит. Я верю голосу разума. К тому же меня преследовало ощущение непоправимой беды. Раньше я всегда… видела, ну, или чувствовала что Фридхельм вернется ко мне. А сейчас…сейчас — нет. — Эрин, пойми без надежды нельзя выжить на войне. Что ж, разумное зерно в его словах было. Тела Фридхельма я не видела, значит существует крошечная вероятность что Кребс что-то напутал и он еще жив. Примерно ноль целых пять десятых процента. Вечером я, не выдержав, подошла к Кребсу. — Вы уверены, что он погиб? — Кребс тяжело вздохнул. — Мало ли, вдруг ему удалось… удалось выбраться… — Эрин, — он посмотрел мне в глаза и меня полоснуло непривычной жалостью мелькнувшей в его взгляде, — я был бы рад ошибаться, но… — Вы видели его мертвым? — все эти дни я трусливо боялась задать этот самый вопрос. — Я сказал тебе что он погиб при штурме, но это не совсем так, — он покосился на остальных и чуть тише продолжил. — Русские отбили почтамт, который мы должны были удерживать. Почти все погибли там, но Фридхельму удалось выбраться. Он переоделся в русскую форму. — Что же вы молчали? — взвилась я. — Или вы собираетесь его за это отправить под трибунал? — Наши приняли его за русского и застрелили. Нет, это какой-то идиотский абсурд! Выбраться из смертельной ловушки, чтобы по тупой случайности завалили свои же! — Я не хочу, чтобы ты изводила душу напрасной надеждой, — Кребс неловко обнял меня, — с таким ранением не живут… Я не знаю как сохранить надежду, когда логика говорит обратное. Кребс сказал что пуля попала ему в сердце. Но даже если бы Фридхельм каким-то чудом выжил — то сейчас потерян для меня. Мне не выбраться из эпицентра войны. Передо мной словно закрылась дверь, вот только я не уверена что смогу открыть следующую. Я еще раз резво ценила ловушку, в которую угодила. И чем больше думала, тем меньше мне хотелось сгнить на какой-нибудь Колыме. Советские лагеря — это отдельный кошмар, зря я что ли перечитала в свое время столько литературы. Холод, голод, болячки, непосильная работа. Но самое стремное — стать бесправной тенью. Так что, пожалуй признаю, что есть вещи похуже смерти. И что теперь? Перейти на «светлую сторону» и забыть эти два года? Чушь, конечно… А как тогда? Я прекрасно понимала, что попала. И попала по-крупному — интуиция вовсю вопила о том, что связываться с такими как «Вайс» — себе дороже. Но, раз уж остальные варианты еще более криповые, попробую рискнуть. — Послезавтра я уезжаю, — без предисловий сказал Антон. — И последний раз спрашиваю — ты не передумала? — Допустим, я согласна, — осторожно ответила я. — Вот только, интересно, как вы объясните мое появление в партизанском отряде? Скорее всего вы ведете очередную игру, герр гауптман, — я специально выделила его фальшивое звание, — в надежде расколоть меня на какие-нибудь тайны. Вынуждена вас огорчить — мне известно не более чем вам. — А откуда тогда ты уверенно рассуждала о наших планах? — скептически спросил он. Колоться про то что я из будущего я не собиралась. Эти товарищи не поверят и вцепятся в меня как пиявки, подозревая в шпионаже, так что я попыталась технично съехать. — Один раз подслушала на частном приеме у генерала, скажем так, вольные рассуждения одного из офицеров. — Допустим, — кивнул Антон. — Но ты зря подозреваешь меня в какой-то игре. Я всего лишь пытаюсь выяснить заслуживаешь ли ты, чтобы я многим рискнул. — Пока видно перевешивает практичность, — уверена, он уже все продумал как меня можно использовать. — Прежде чем мы заключим новое сотрудничество, я хочу чтобы ты ответила мне на один вопрос, — он пристально посмотрел мне в глаза. — Ты ведь прекрасно понимала что делаешь, когда сказала мне верное направление. Я осторожно кивнула. — Получается ты предала немцев. И как это понимать? Учитывая, что до этого ты готова была сражаться с самим чертом за своего Фридхельма? — Я уже говорила что никогда не была на их стороне. Если бы я не полюбила Фридхельма, я бы никогда не осталась в их части. Ну а что касается моего предательства — скажем так, я поставила глобальные задачи выше своих чувств. И это по-моему куда больше говорит о том можно ли мне доверять, чем фальшивые клятвы и присяги. Антон задумчиво курил, продолжая сверлить меня напряженным взглядом, наконец медленно ответил. — Это мое самое сумасбродное и нелогичное решение, и надеюсь, мне не придется о нем пожалеть. — Мой муж погиб, у меня больше нет причин находиться среди немцев. Вот только я по-прежнему не понимаю как вам удастся провернуть фокус с внедрением в советскую армию «перебежчицы»? — Сейчас расскажу, — усмехнулся он, — а пока что закроем еще один вопрос о доверии. Антон достал из ящика стола мой военник и небрежно щелкнул зажигалкой. Несмотря на принятое решение, мое сердце екнуло — он сжигает последние мосты. Без этих документов мне ни за что не пробраться в Германию, разве что в качестве угнанной унтерменши. А вот это уже больно. Он достал плотный конверт — мой пропуск в Швейцарию. Во взгляде майора не было злорадства, лишь выжидательное любопытство. Я не стала радовать его истерикой и с покер-фейсом наблюдала как горят мои планы и надежды. — Ну а теперь слушай и запоминай свою новую биографию, — бесстрастно сказал он. Вот это я понимаю у человека размах фантазии и безграничный лимит уверенности, ну или наглости, это уж как посмотреть. Почти как у меня. Оказывается я была его ученицей в разведшколе и была внедрена на жутко важное и опасное задание около года назад. Пашины геройские рассказы отлично сыграют на руку, ну а за документами дело не станет — скорее всего он немного подкорректирует военник погибшей разведчицы. У меня в душе мелькали разные чувства — я не могла не чувствовать благодарность к человеку, который почти единственный поверил в мою мутную историю и действительно дал второй шанс, но… Но в тоже время я боялась его до усирачки. Хотя он ни разу напрямую не угрожал мне, обманчивая маска вежливой доброжелательности не могла обмануть — стальной блеск в глазах предрекал что в случае предательства меня закатают тонким слоем под асфальт и возмездие настигнет куда бы я не попыталась бежать. Впрочем, бояться мне нечего — никакого предательства я не замышляла. Разве что совесть вяло грызла, напоминая что вряд ли я заслуживаю этот самый шанс. На многое можно было бы закрыть глаза, кроме одного. Убийства солдата в Сталинграде. Конечно, я не дура и никогда об этом не скажу, но… Но почему-то до омерзения горько от мысли, что Паша будет видеть во мне запутавшуюся девчонку, не подозревая насколько далеко я зашла по дорожке предательства. У всех есть причины для того, чтобы переписывать историю. Иногда нам надо обеспечить себе алиби, иногда мы хотим защитить тех кого любим. А бывает, что мы хотим начать все с чистого листа. Конечно, есть и такие, кто считает, что переписывать историю — это все равно, что врать. Но что такое, в конце концов, история? Как не набор лжи, с которой все согласны?