***
Не знаю о каких подонках говорил майор Фальке. По-моему, большего мерзавца чем он надо было еще поискать. Ему доставляло удовольствие унижать нас почем зря, и ладно бы только это. Пинки, подзатыльники и зуботычины были здесь обычным делом. Я сам мог проявлять когда надо жесткость, но никогда не опускался до рукоприкладства, даже с самыми нерадивыми солдатами. Пусть мы считаемся преступниками, но в любом случае еще никто не отменял понятия «офицерская честь». По-настоящему заматерелых преступников здесь, кстати, не было. Как и педиков, к которым я питал брезгливое отвращение. Были мальчишки, которые побоялись присланной повестки на фронт. Сидевшие за политические взгляды — коммунисты, либо не согласные с национал-социализмом. Были, как я, бывшие военные. Дедовщины или чего-то подобного вопреки моим опасениям не было — нам хватало садиста-майора. Я быстро принял новые правила — старался поменьше говорить, а тем более ничего не рассказывать о себе и выполнять приказы майора, чтобы он не смог придраться. — Половина из вас сдохнет в первую же вылазку, — он с злобной насмешкой оглядел взвод. — А из оставшихся я сделаю настоящих солдат, которые с радостью готовы умереть за своего фюрера. — А он знает как поднять настроение перед боем, — пробормотал стоявший рядом парень. — Что ты сказал? — ощерился Фальке. Он быстро подошел и обманчиво мягким голосом сказал. — А ну-ка повтори. В глазах Меллера не было ни малейшего страха и он даже улыбнулся. — Говорю отличная речь, герр майор. Насмешка в его голосе никого не могла обмануть и Фальке вмиг растерял фальшивое добродушие. — Поглядите-ка, у нас тут завелся юморист. Нам как раз именно такого и не хватало — умники вроде Вольфа уже есть, вояки, которые лучше всех умеют воевать — тоже, — этот выпад предназначался Шессу. Бывший майор, он попал сюда за единственную ошибку, которая стоила жизни всего взвода. — А теперь вот еще и клоуны завелись. Он ответил мальчишке звонкую оплеуху и прошипел. — Я хотел дать вам пару часов поспать перед боем, но ты вместо этого вычистишь все нужники, и если посмеешь халтурить, я тебя там и утоплю. Понял? Я не мог понять зачем мальчишка нарывается, ведь это было уже не первый раз. Таких мерзавцев как Фальке лучше обходить стороной, а не провоцировать. На рассвете нас построили, чтобы объяснить задачу — выбить русских с взятой высоты. Самая проигрышная позиция — тем более ни танковой поддержки, ни воздушной не предполагалось. — Такие маневры я видел только под Сталинградом, и то это были русские, — пробормотал Шесс. — Хочешь сказать они более храбро сражаются, чем вы? — издевательски усмехнулся Фальке. — Вот поэтому вы здесь и оказались. — Хочу сказать ни один командир не отдаст такой приказ, — спокойно ответил Шесс. — Это же чистой воды самоубийство. — Возможно, — равнодушно пожал плечами Фальке. — Но мне плевать. Я волен располагать вами как угодно, так что — вперед, возьмите эту высоту! Парни хмуро стали разбирать винтовки и гранаты. — Справа и слева пятый батальон будет прикрывать артиллерией, — тихо сказал фельдфебель. Вечно хмурый, неразговорчивый, он относился к нам более-менее по-человечески. Я вздохнул — уже кое-что. Хотя, конечно, слабо представляю как мы должны выбить русских с более выгодной позиции. Оказавшись в знакомой среде, я быстро сориентировался, действуя на автомате. Бросить гаранту, перезарядить винтовку, упасть ничком на землю, прикрывая голову от осколков снаряда. Рядом кто-то стонал, кричал, просил патроны, но я не обращал внимания. Сейчас я не командир и отвечаю лишь за свою жизнь. Вот куда, спрашивается, полез этот идиот? Понятно, что его никто ничему не обучил, но инстинкт самосохранения должен же сработать? Или нет? — Назад, придурок! — успел крикнуть я, прежде чем меня отбросило взрывом в окоп. — Живой? — Вроде, — Меллер слабо пошевелился. Я осторожно высунулся над бруствером. Пологий спуск был весь вздыблен свежими воронками, рядом лежали тела, окрашивая кровью осеннюю грязь. Отовсюду доносился стрекот пулеметов и автоматов, разрывы ручных гранат. Вдруг бабахнуло сзади — и еще раз громче — наши возобновили артиллерийский обстрел. — Здесь становится жарко, — нервно усмехнулся Меллер. — Давай вперед, короткими перебежками, — сквозь зубы пробормотал я. А в следующее мгновение метрах в пяти от нас шлепнулась мина, засыпав нас землей и осколками. — Хенде хох! — услышали мы сверху. Меллер вскинул винтовку. — Не вздумай, — тихо сказал я. Русских было трое, а патронов у нас почти нет. — Они мигом перестреляют нас. Меллер ответил мне легким кивком. Ничего не оставалось, кроме как вылезти из окопа. — Вперед, — подтолкнул меня один из солдат. Сдаваться противнику всегда позорно, но живым есть хотя бы какой-то шанс спастись. Меллер к моему удивлению не выглядел особо расстроенным, и заинтересованно прислушивался к тому, как переговаривались наши конвойные. — Почему они нас не убили? — пробормотал я. Пленных по-моему у них в избытке, тем более они не обменивают их на своих. — У нас странная форма, они хотят выяснить что за подразделение, — меланхолично ответил Меллер. — Ты откуда знаешь? — спросил и догадался. — Понимаешь по-русски? Лагерь для пленных представлял собой расчищенную площадку на краю леса, обтянутую веревкой. Сзади лес, спереди огромное ровное поле, расчерченное раздолбанной дорогой, по которой пришли русские. У дороги стоял пост, на котором стояли три солдата, изредка поглядывая на нашу площадку. Вот как бы и весь лагерь. Ни бараков, ни забора, ни сторожевых вышек. Пленных было человек пятьдесят, наверное были захвачены во время утреннего боя. Они сгрудились в центре площадки, вяло переговариваясь и гадая о своей судьбе — расстреляют-не расстреляют. Нас с Меллером провели дальше, где располагались несколько палаток. В хмурых взглядах русских солдат читалось недоумение и приглушенная злость. — Сейчас начнут допрашивать, — тихо сказал Меллер. Я пожал плечами — по-моему в этом нет никакого смысла. Мы «отбросы и мусор» и не можем знать никакой мало-мальски ценной информации. Сначала увели Меллера, который успел мне шепнуть. — Не болтай про то, что я понимаю по-русски. Я не стал ничего спрашивать. Вспомнил сколько раз Эрин скрывала знание языка. Наверняка у него тоже есть на это веские причины. — Заходи, — меня подтолкнули в палатку. Темноволосый, похожий на еврея мужчина сидел на походным столиком, что-то записывая в блокнот. Я прищурился, пытаясь определить его звание. Кажется майор, если я ничего не путаю. Рядом сидит наверное переводчик. — Имя, звание? — перевел он. — Вильгельм Винтер, рядовой. Забавно, по привычке я чуть не сказал «обер-лейтенант». — Подразделение. — Пятисотая штрафная рота. Они переглянулись и майор заинтересованно взглянул на меня. — Вы коммунист? Вполне понятно, что им бы хотелось побеседовать с теми, кто разделяет их взгляды. А возможно нужны те, кто пострадал от режима фюрера, чтобы как-то использовать это. — Нет, — твердо ответил я. — Вы были против режима национал-социализма? Даже чтобы спасти свою шкуру, я не собираюсь лгать. Против партии я, разумеется, не был. Пусть и не заходился криками «Хайль Гитлер!» на нацистских парадах и не размахивал флагом со свастикой, но я привык уважать действующий политический режим своего государства. И уж точно не собираюсь поливать грязью фюрера перед противником. — Бандит, — полувопросительно уточнил переводчик. Я непонимающе посмотрел на него. — Я спрашиваю за что сидел? — раздраженно спросил он. — Кража? Убийство? Я не смог заставить признать себя преступником, поэтому выбрал более нейтральное. — Уклонялся от службы. Они едва заметно переглянулись, губы майора дрогнули в усмешке. Меня бросило в жар от стыда, но это всяко лучше, чем признание что я дезертир. Как бы я ни был разочарован в нашей армии, противнику это незачем знать. Мне задали положенные вопросы о численности батальона, перемещениях, командирах, вооружении на которые я честно ответил и наконец вывели наружу. Меллер уже сидел у дерева, подложив для тепла охапку еловых веток. Увидев меня, он подвинулся. — Что спрашивали? — За что я попал в штрафбат. Он усмехнулся. — Если бы мы были политические, они бы попытались это использовать. — Я сказал что уклонялся от службы. — А на самом деле? — Уклонялся от службы, — повторил я. — А ты? — Сказал им тоже самое. Не знаю почему, но я как-то понял что он тоже солгал. — А откуда ты знаешь русский? — Потом расскажу, — Меллер поднялся и, увидев выходящего из палатки переводчика, бросился к нему. — Разрешите нам нарубить веток и разжечь костры, по такому холоду мы у к утру загнемся. Я вздохнул — этот парень явно не умрет своей смертью. Да, осенью в России не курорт, но я видел вещи и похуже. Например, тридцатиградусные морозы. К моему удивлению ему не надавали пинков. Переводчик усмехнулся и сказал что-то солдатам. Они подошли к нам и, наугад выбрав еще троих, знаками показали идти в лес. Сейчас показательно расстреляют за дерзость, чтобы остальным неповадно было. — Вот ты придурок, — прошипел кто-то. — Лучше отморозить яйца, чем получить пулю в затылок. — Ты бы еще горячий ужин и бутылку шнапса попросить додумался. — К утру вы мне еще спасибо скажете, — усмехнулся Меллер. Я понял, что он услышал что никто нас расстреливать не собирается. — И да, по правилам Женевской конвенции нам должны обеспечить кормежку. Этот мальчишка словно свалился с луны — раздраженно подумал я. Женевская конвенция, как же. Я вспомнил расстрелы пленных, гражданских, допросы, после которых от людей мало что оставалось. Да пусть скажет спасибо, если нас не запрут в сарае и не подожгут. Солдатами в первую очередь движет долг, а во вторую — месть. Я вспомнил изуродованные трупы, которые мы находили… И не могу сказать, что не понимаю русских. После того как мы сжигали их детей и пропитали их кровью землю, они будут нам мстить. Наши конвоиры знаками показали нам собирать ветки и сучья. Я начал отламывать сухие ветки ольхи. С топором дело пошло бы быстрее, но кто же нам его даст? Пришлось сделать несколько ходок. Я упустил Меллера из виду. Заметил его с охапкой веток уже когда нас собирались вести обратно. У костра действительно было теплее. Русские отдали нам пару буханок черствого хлеба, кто-то из парней додумался согреть воды и получился почти горячий ужин. — Я вот что подумал, — Меллер пересел ко мне поближе. — Плен довольно мерзкая штука. Я лишь пожал плечами — война вообще премерзкая штука и нужно быть готовым ко всему. — Неужели тебе не обидно, что эти иваны так легко смогли нас скрутить? — подначивающе усмехнулся Меллер. — Проигрывать всегда обидно, — только я вижу куда больший масштаб того, что мы проиграли. — Вот интересно, почему наши солдаты так храбро ведут себя в бою, но стоит попасть в плен и весь боевой дух куда-то испаряется? Посмотри — здесь не меньше сотни наших, а охрана — человек пять, и то они смотрят вполглаза. Нас даже не пересчитывали, когда мы возвращались из леса. — Наши солдаты привыкли подчиняться приказам. Раз уж проиграли, принимают «правила игры», — ответил я. — Но так же нельзя, нужно бороться за свою жизнь и свободу до конца, — горячо зашептал он. — В общем, ты как хочешь, а я отсюда сваливаю. — Прямо сейчас? — хмыкнул я. Русские весело переговаривались, греясь у костра неподалеку и ели горячую кашу, которую сварили в большом котле. Даже сюда долетал манящий запах, заставивший мой желудок жалобно заурчать. — Через пару часов станет совсем темно, — тихо отозвался Меллер. — Вот тогда и можно будет попробовать. Ты со мной? Я пожал плечами. Тупое смирение. которое овладело мной в последние недели происходило от того, что я по-прежнему оставался на своей стороне. Пусть бесправный, но среди своих. А вражеский плен — это совершенно другое. Рисковать жизнью я не боялся. В конце концов разве не это я делал последние три года? Серые сумерки вот-вот грозились перейти в непроглядную тьму. Я посмотрел в сторону дальнего костра, у которого грелись русские — те даже не смотрели в нашу сторону. — Пора, — осторожно тронул меня за локоть Меллер. Я поднял глаза к небу — ни звездочки, лишь слабый свет луны пробивается сквозь тучи. Он поднялся, и схватив ветки на которых мы сидели, бросил их в костер. — Чтобы не затух, — пояснил он, уступая место озябшему солдату. Я напряженно наблюдал как Меллер сделал шаг в сторону, и еще один. И еще. Никто даже головы не повернул. Меллер развернулся и пошел к заграждению. Остановился и едва заметно кивнул мне. А, была не была. В несколько шагов я догнал его и, пригнувшись, поднырнул под веревку. Каждую секунду я ждал сухого щелчка затвора и коряво произнесенной команды «хенде хох», но по-прежнему царила гробовая тишина. Ну хорошо, выбраться мы выбрались — а бежать куда? — Отбежим подальше, а потом сориентируемся, — прошептал Меллер. Ободренные тем, что нас никто не остановил, мы бежали, не разбирая дороги. Правда постоянно спотыкались и падали. Недавно шел дождь и земля, вперемешку с травой и листьями, скользила под ногами. Проторенная дорожка, по которой мы ходили днем, закончилась — мы уперлись в стену кустов, а редкий лес вдруг обернулся непроходимой чащей. Мы упрямо пробирались вперед, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки. — Черт! — вскрикнул Меллер. — На сучок напоролся. — Тише ты, — прошипел я, прислушиваясь — позади нас отчетливо послышался треск веток. — Сюда! — я дернул его за руку и рухнул на мокрую землю рядом с ним. — Давай, давай. Я продолжал его тянуть, пока мы не спрятались под густыми еловыми ветками. — Какого черта? — также шепотом спросил он и осекся, услышав русскую речь. Мне кажется я даже перестал дышать. За эти минуты успел привыкнуть к свободе и отчаянно не хотелось терять ее снова. Наконец, голоса стихли. — Чего смеешься? — я покосился на Меллера, плечи которого тряслись от беззвучного смеха. — Они приняли нас за кабанчика, чуть на пальнули из винтовки. Мне было не до смеха — остаться в лесу без оружия не самая лучшая перспектива. — Вот нападет на нас медведь, тогда и посмеемся, — проворчал я. — Медведи здесь не водятся, — беспечно отозвался Меллер. — А волки, да, могут повстречаться, поэтому пойдем быстрее. По всему выходило, что в лес соваться нельзя — там русские, нужно выйти к дороге и уходить как можно дальше. Глядишь и до своих доберемся. Свои — они и есть свои, какие бы они ни были. Мы вышли на опушку и увидели небольшую речку. — Смотри, она мелкая, можно перейти вброд, — Меллер решительно направился вперед. А я подозрительно присматривался к островкам земли, видневшимся повсюду. — Стой! — слишком поздно я вспомнил про русские болота, которые таили в себе смертельную опасность. — Застрял? Меллер беспомощно задергался, пытаясь выбраться из трясины. — Не двигайся, я вытащу тебя. Я огляделся, чтобы отыскать сухую палку или бревно. — Легко сказать не дергайся, — в его голосе промелькнула паника. — Эта штука затягивает меня все сильнее. — Стой спокойно, тебе говорят, — осторожно двигаясь, на пробу отыскивая устойчивые кочки, я подобрался к нему. — Хватайся! Кое-как мы выбрались на твердую землю. — Ну и что мне теперь делать? — Меллер вытянул ногу в изодранном носке — его сапог благополучно остался в болоте. — Радоваться, что потерял только сапог. Я стянул свои, чтобы вылить из них воду. — А так я потеряю ногу. Уже вон от холода пальцев не чувствую, — поморщился он. Эх, молодежь, всему их надо учить. Я вытащил припрятанный в сапоге нож, который чудом не отобрали и отрезал кусок рукава от кителя. Еще один лоскут послужил жгутом, которым мы примотали лоскут к ноге. — Сойдет, — Меллер повертел перемотанной ногой. — Можешь не благодарить, — усмехнулся я. Мальчишка, конечно, раздражал своей неопытностью и беспечностью, но я привык опекать вот таких желторотых новобранцев, так что терпения мне не занимать. — Куда теперь? — без карты, без компаса и без малейшего понятия где сейчас проходит линия фронта далеко ли мы уйдем? — Нужно ориентироваться по солнцу, — Меллер задрал голову к небу. С этим он погорячился — до рассвета еще далеко. — Ну, а вообще — идти, конечно, к нашим. — А ты уверен, что русские не сдвинули наши позиции? — скептически посмотрел я на него. — Предлагаешь сидеть здесь и питаться тиной и лягушками? — ответил он. — Есть такая пословица — война направление покажет. — Первый раз такую слышу, — хмыкнул я. Но Меллер уже решительно зашагал вперед, и мне ничего не оставалось как следовать за ним. По краю леса идти вроде и быстрее и легче, и точно не заблудишься. Мы двигались уже на автомате. Сказывались усталость, недосып и голод. — Смотри! — кивнул он. Темноту пересекла вспышка осветительной ракеты. — Там точно наши! Я прищурился — диспозиция немного прояснилась. После вчерашнего боя русские немного сместили линию фронта, но наши удержали основную позицию. — Вырыли новые окопы? — Меллер указал на холмики свежей земли. — А где тогда сами? — Может это был артобстрел. Я устал гадать, к тому же понимал что нам нужно быть очень осторожными — бесконечно везти не может. — Верный ориентир — место, откуда пускают ракеты. Мы уже едва волочили ноги, поминутно спотыкаясь и наталкиваясь на деревья и кусты. Каждый шаг давался все с большим трудом, но уже начало светать и можно было различить поваленные деревья и торчащие сучья. Все еще не верилось, что мы избежали плена и наши приключения вот-вот закончатся. — Стой, кто идет? — чужая речь резанула уши. Я стал как вкопанный, чувствуя себя абсолютно беспомощным — ни укрытия, ни оружия. Сейчас нас расстреляют, не успеем и пикнуть. — Свои, — весело отозвался Меллер. Далее последовали переговоры, из которых я, разумеется, не понял ни слова. И прежде чем я осознал что мы все еще живы, Меллер дернул меня за рукав. — Идем, только не вздумай бежать. На ватных ногах я медленно зашагал обратно к лесу, а потом и вовсе припустил бегом. Споткнувшись, я упал на что-то пружинистое и колючее. Сообразив что это ветви большой ели, я устало привалился к стволу. Нужно хотя бы несколько минут передохнуть, чтобы отдышаться. Меллер тоже нырнул в спасительную сень дерева. Я покосился на него, абсолютно перестав понимать что происходит. О чем он с ними говорил? И откуда вообще знает русский? — Как ты и говорил, линия фронта сместилась, — сказал он. — Продолжаем ориентироваться на ракеты. Их запускают каждый час. Что я вообще о нем знаю? Из какой тюрьмы он попал в отряд? — Я и шагу не сделаю, пока ты не скажешь о чем говорил с ними. — Сказал что свои, они уточнили откуда, я сказал что штрафбат. Ты в курсе, что нас взяли в плен такие же штрафники? Они мне — чего, мол, бросили пост, а я — отошли поискать табачку. — Откуда русский знаешь? — скорее всего он говорит чисто, без акцента, иначе нас бы уже раскрыли. Я снова вспомнил Рени — чисто говорить на русском может только… русский. Возможно он тоже полукровка. — Ладно, расскажу, — вздохнул Меллер. — Все равно это не секрет. Странно что наш майор еще не растрезвонил об этом на всю казарму. Это да, Фальке любил поиздеваться, оскорбляя солдат и уж, разумеется, он знал о каждом всю подноготную. — Я родился в России, точнее в Советском Союзе, — поправился он. — Моя семья из… — он помялся, пытаясь подобрать правильное слово. — Фольксдойче. Меня и звали-то не Петер, а Петька. В тридцатом нас принудительно выселили в Польшу, через пару лет мы переехали в Германию. Когда к власти пришел фюрер, отца постоянно вызывали на допросы в гестапо. Однажды он не вернулся оттуда. В сороковом и меня забрали в лагерь. Я устал доказывать, что не имел связей с коммунистами потому что когда мы уезжали, мне было всего восемь. В общем, что бы там ни говорил наш майор, я рад что меня засунули сюда. Какая-никакая, а свобода. Понятно. Что ж, его происхождение сегодня спасло нам жизнь. — Ну что, идем дальше? — небо осветила очередная вспышка. — Идем, — я был благодарен, что он не стал спрашивать как я угодил в штрафную роту. — Если мы все-таки доберемся до наших, не вздумай говорить что мы бежали из плена, — медленно сказал я. — Почему? Мы же проявили себя как герои, — удивился он. — А ты сам подумай, — вздохнул я. — Если, конечно, есть чем думать. Меллер притих и я надеялся, что он прислушается к моим словам. Не хватало нам только русского плена для полного счастья. У меня не было сомнений что Фальке, узнав про это, объявит нас снова дезертирами и расстреляет. До меня только дошло, что если бы не этот мальчишка, я бы так и остался в плену. Бежать без оружия, не зная толком дороги — чистое безумие. Вроде он немец, откуда в нем эта чисто русская бесшабашность? Я улыбнулся — парень чем-то напоминал мне Рени. Вот уж кто мог найти выход в любой ситуации. Она бы точно не стала сидеть, сложа руки. — Чего ты лыбешься? — спросил Меллер, покосившись на меня. — Я знаю что выгляжу как чучело, так ведь и ты не лучше. Моя улыбка померкла — Рени тоже осталась в прошлом. — Представил рожу майора, когда он увидит нас. — Стоять! — услышал я знакомое. — Кто такие? — Рядовые Меллер и Винтер, пятисотая рота, — ответил я. Нас отвели в расположение нашей части, где мы благополучно и напоролись на майора. — Это что еще за два чучела? — спросил он, рассматривая нас. От его придирчивого взгляда не ускользнула ни одна деталь — моя искореженная каска, рваная царапина с запекшейся кровью под глазом Меллера, покрывавшая наши лица грязевая корка, изгвазданная форма с вырванными лоскутами, разбитые в кровь пальцы. — Герр майор, мы задержали их в лесу, — вышел вперед один из сопровождавших нас солдат. — Утверждают что выбирались из окружения. Доставлены для выяснения личности. — Значит говорите выбирались из окружения? — обманчиво-задушевным тоном спросил майор. — И я должен этому поверить? — Но ведь это правда, герр майор, — робко сказал Меллер. — Винтовки потеряли, обмундирование расхерячили в лоскуты, шлялись где-то всю ночь. Знаете, как это называется? Это называется трусость и дезертирство! — рявкнул он. — Вы наложили в штаны и отсиживались в ближайшем окопе, а потом конечно не сразу смогли найти наше расположение. Вам же, подонкам, не привыкать к такому! Расстрелять вас — и дело с концом, потому что предателей родины перевоспитать невозможно! Меллер побледнел и хотел возразить что-то еще, но я незаметно пнул его — молчи. По опыту знаю, что такие как Фальке должны выпустить пар, а потом бывает мозги у них возвращаются на место и начинают работать как положено. Хотел бы отправить на расстрел — не рассказывал бы об этом с таким упоением. — Пошли вон с моих глаз! — он с силой толкнул мальчишку. Фельдфебель хмуро оглядел нас и процедил. — Мыться. В лазарет. К интенданту сменить обмундирование. Еда, горячий кофе, порция шнапса, сон — а потом два наряда вне очереди. Все ясно? — Так точно, герр Мосс.***
Через несколько дней Меллер как ни в чем ни бывало подошел ко мне. — Ты был прав, не стоило майору знать про наши приключения. Я кивнул, продолжая начищать сапоги. — Вечером опять заступаем в наряд, — напомнил он. Я ничего не ответил. Не собираюсь ни с кем заводить дружбу. И отнюдь не из-за высокомерия. Просто я знаю чем обычно это заканчивается. Фридхельм. Эрин. Каспер. Кох. Бартель. Сердце сдавило уже привычной тошной виной. — А ты не очень-то разговорчив, — хмыкнул Меллер. Я про себя улыбнулся — зато твоей болтливости хватит на троих. — Первый раз встречаю человека с такой говорящей фамилией. — А ты поменьше бы болтал, — все же ответил я. — Фальке увидит грязь на сапогах — языком заставит вычистить. — Вот же ты зануда, — Меллер вздохнул и пристроился рядом, взяв протянутую баночку с гуталином. — Напоминаешь мне моего брата. Карл тоже был таким бирюком — слова лишнего не вытянешь. Мама все переживала, как же он с женой-то будет жить? От такого любая девушка сбежит, а он взял и женился на такой же… Слушая его болтовню, я чувствовал как что-то медленно, исподволь оттаивает внутри. Эта легкость характера, еще детская искренность не вытравленная войной, смелость граничащая с бесшабашностью, остро, до дрожи в сердце напоминали Фридхельма. Я ничего не мог с собой поделать — вот так вот украдкой, словно вор, позволял ненадолго «согреться» этой бесхитростной дружбой. Так уж устроен человек. Способен пройти воду, огонь и медные трубы, но только не испытание одиночеством. — Наверное я должен поблагодарить тебя, — осторожно сказал я. — Хотя это и было полнейшим безумством. — Видишь, оказывается даже салага тоже может чему-то научить опытного вояку, — добродушно улыбнулся он. — Что? — опешил я. — Ты сам говорил, здесь ничего не удастся скрыть, — пожал плечами Меллер. — Ну и что такого? Я вон сидел в лагере, но ты же нормально ко мне относишься. И знаешь что? Я не считаю тебя трусом. — Трусость — не самое страшное, — пробормотал я. — Куда хуже, когда ты теряешь ориентиры и веру в то, что должен делать. — Не стоит ставить на себе крест, это ведь не навсегда, — беззаботно продолжал он. — Любая война рано или поздно заканчивается. — Да, только для большинства из нас — это билет в один конец. — Никто не может знать где его последняя станция, — усмехнулся парень. — Я вот думал что мне конец. Когда сидел в лагере, такого насмотрелся и наслушался — и посмотри где я сейчас. Жизнь меняется — и значит есть шанс. Скажешь не так?