Mysteria dolorosa

В лабораторию Александр проник после их с Максвеллом визита к королеве Ингрид, улучив момент, когда прибиравшаяся в подземелие девчонка-служанка вышла на пару минут, оставив дверь незапертой. Спрятавшись под лестницей, он выждал, пока обитатели подвала угомонятся. Девчонка закончила свои дела довольно быстро, а вот возня и шаги другого человека, остававшегося будоражащей загадкой, не утихали до глубокой ночи. Украдкой разминая затёкшую поясницу, Александр готов был увериться, что имеет дело не просто с чернокнижником, но с нечистой тварью, которая успокоится лишь с криком петуха или зовущим к заутрене колоколом. Постепенно звуки всё же прекратились, и, выждав с полчаса, Александр зажёг небольшой полузакрытый фонарь, дававший лишь тонкий луч света, и двинулся на осмотр скрытых от посторонних глаз помещений. «Птицей Гермеса меня называют, свои крылья пожирая, себя укрощаю», — прочёл Андерсон надпись мелом на окованной железными полосами двери, узнавая описание Меркурия из сочинений Георга Рипли. Почти два десятка лет преследования алхимиков, чернокнижников, некромантов, истинных и притворщиков-трюкачей не прошли даром. Борьба с врагами церкви требовала знания не только Священного Писания, а под ежедневными словами «не введи в искушение» слишком часто подразумевалось искушение богохульными измышлениями, извилистыми и цепкими, как сорная трава. Удостоверившись, что тишину покоев не нарушает дыхание спящих здесь же людей, Александр притворил дверь и убрал с фонаря уже накалившуюся заслонку. Дёрнувшийся огонёк высветил заставленные книгами полки и стол, по которому были раскиданы бумаги, чистые и исписанные, свежезаточенные и уже пользованные перья, нож для очинки, пара томов; на углу скучал бокал с недопитым вином. Александр склонился над записями: фрагменты текста и отдельные слова на латыни перемежались строчками алхимических символов. «Мышьяк замещает...» — палец уткнулся в незнакомый знак. Горькая земля? Небрежно выведенное обозначение дистиллята? Впрочем, сейчас было не время разбираться по мелочам. Из-за полы плаща выскользнул и глухо стукнулся о стол носимый на груди увесистый крест. Александр хотел было убрать его под рясу, но взгляд зацепился за начертанную на полу, в свободном углу за столом, пентаграмму для вызова демонов и рядом — плиту из зелёного камня с высеченной печатью для заклинания оных. Поколебавшись, крест Александр решил далеко не убирать. Часть книг, посвященных алхимии, горному делу, медицине, философии, натурфилософии, магии, а также теологии, была переплетена одинаково, в дорогую тонкую кожу тёмно-коричневого цвета, с заботливо выведенными на спинке названиями и вытесненным экслибрисом его Величества Арньольва II. Значит, эта часть библиотеки была собрана ещё прежним королём. Книги, помеченные экслибрисом её Величества Ингрид I, переплетались заново, похоже, только по необходимости. Молодая королева не разделяла вдумчивого отношения отца к книгам? Или бремя власти, возложенное на неё в юные годы, не оставляло времени на подобные мелочи? Александр бегло просмотрел библиотеку, не обнаружив ни одного тома авторства Алукарда, лишь трактат Маттеуша Браны «О природе соединения спирта с водою», в котором того угораздило оставить описание дискуссии с Дракулой, стоившее Бране собеседования с Александром и ныне покойным братом Абрахамом Аркейским. Отсутствие книг авторства Алукарда лишний раз свидетельствовало о том, что с его разработками хельсундский алхимик был знаком не из чудом уцелевших манускриптов. Редкий доминиканец обижался на прозвание «псов», бросаемое нередко презрительным тоном. В моменты откровения, обнаружения сходства, следа, доказательства, осознания, что долгие годы скрывавшаяся от правосудия жертва мирно дремлет где-то рядом, за стеной, Александра захлёстывало чувство, определённо схожее с чувством гончей, напавшей на след. Трепеща в азарте, он приник к другой двери, ведущей из кабинета алхимика, приотворил, вслушался в тишину и проследовал внутрь, обнаружив лабораторию. Предусмотрительное отделение рабочего помещения от места, выделенного для книг и записей, живо напомнило Александру визит в оставленный Алукардом дом в Далмации — будто не далее, как вчера, а не пятнадцать лет назад он осматривал куда более скромную библиотеку, отделённую от лаборатории грубой перегородкой из ивняка и глины. У одной из стен стояло несколько перегонных кубов различной величины и конструкции. Огонь под пузатым атанором был погашен, но характерное шуршание выдавало недавно кипевшую работу; стенки печи были ещё горячими. На столе в глубине лаборатории стеклом и металлом блестела сложная конструкция из реторт, колб и запаянных трубок из различных сплавов, в одной из которых Александр опознал изъеденную коррозией деталь, над предназначением которой он гадал. Тут, однако, то ли послышавшийся, то ли почудившийся на грани слуха лёгкий топоток заставил Андерсона встрепенуться. Он напряг слух и сделал несколько шагов, зная, что, если застынет на месте, выдаст свою настороженность и заставит возможного пришельца затаиться. Звук не повторился. Александр на цыпочках вернулся в библиотеку, выглянул в коридор, удостоверившись, что звук ему почудился, и продолжил осмотр. В угловом шкафу помещались бутыли, подписанные тем же ровным почерком, которым были сделаны и брошенные на столе записи. Кислоты, тинктуры, растворы, спирты, масла... В корзине под пустым столом была сложена пользованная посуда. Поставив фонарь на пол, Александр успел разглядеть лишь ступку со следами чёрного порошка, когда, распахнувшись, гулко стукнула о стену дверь из библиотеки, и в лабораторию ворвался сам хозяин, возникнув внезапно, будто выскочив из насторожившей Александра пентаграммы на полу. Под описание русовласого широкоплечего Рихарда фон Хельсинга алхимик королевы Ингрид никак не подходил. Он был высок — да, но при этом невероятно худ; правда, кажущаяся болезненность телосложения не помешала ему уверенной рукой наставить на незваного гостя тяжёлый пистоль. Ниспадающие на лоб и глаза длинные нечёсанные волосы и неверный пляшущий свет встревоженного движениями огонька почти не позволяли различить лица алхимика, кроме острого, чисто выбритого подбородка и характерного многим южанам носа с горбинкой. — Выйти один на один с порождением тьмы в глухую ночь? — хрипло рассмеялся алхимик. — Смело, святой отец. Но глупо. Александр осторожно сделал шаг в сторону, так, что за спиной осталась кропотливо, не иначе как самим хозяином собранная конструкция. — Глупо было полагать, что от Святой инквизиции можно скрываться бесконечно, Алукард. Разделявшее их расстояние было слишком велико, чтобы попасть в человека из пистоля наверняка, а алхимик, как полагал Александр, не захочет рисковать своим драгоценным оборудованием. Алукард сделал шаг навстречу — Андерсон предостерегающе поднял руку с зажатым в ней ножом для метания, заставив противника отступить назад. Богатый опыт инквизитора не всегда был поводом для гордости, но подчас бывал полезен, позволяя подкрепить убедительность слова Божьего оружием. А меткость натренированной человеческой руки надёжнее, чем капризного механизма. Алукард ухмыльнулся, блеснули затенённые длинными волосами глаза. — Разве служителям церкви не запрещено проливать кровь? — Незначительное прегрешение, дабы уберечь ближнего от тяжкого греха смертоубийства. Ответное «рискну согрешить» совпало с резким броском Алукарда, попытавшегося обойти Александра слева. Одновременно свистнувший нож вонзился алхимику в правое предплечие, жалобно звякнуло стекло, разбитое пулей из вильнувшего в сторону пистоля. Подхватив раненную руку, Алукард прошипел что-то неразборчивое. — Так-то лучше, — Александр подошёл ближе. — Владислав Дракула, называемый также Алукардом, Священная конгрегация римской и вселенской... Возбуждение от завершения долгих поисков, от успеха дела, начатого ещё братом Абрахамом, наставником Александра, вскружило голову, заставив непростительно пренебречь осторожностью. Одним движением Алукард перехватил пистоль левой рукой и выстрелил. Энрико был прав. Это дьявольское устройство позволяло стрелять два раза подряд. Острая боль пронзила бедро не сразу, а одновременно с резким пинком под колено. Алукард легко отскочил в сторону, и одновременно в лабораторию ворвались стражники. Один кинулся на Александра с бердышом — не обращая внимания на боль, взбешённый инквизитор вскочил на ноги, перехватил оружие за древко, приложив противника о стол, и готов был ринуться в бой, когда порыв ослепляющей животной ярости дал слабину, и накатившие благоразумие и стыд охолонили его, как ведро ледяной воды. Снова, снова он едва не поддался искушавшему его безумному гневу. Александр разжал пальцы, уронив оружие, зазвеневшее на каменном полу, и позволил стражникам, оторопевшим от поведения святого отца, вывести себя из подземелия. Во дворе солдат было не больше, чем обычно; видимо, лишнего шума поднимать не стали. Но о возможности побега речи и быть не могло. Уже после восхождения по лестнице с простреленной ногой Александра не столько удерживали, сколько придерживали. Просочившаяся наружу кровь алым пятнала белую рясу, пропитавшаяся насквозь ткань штанов прилипла к коже. Александр поморщился при мысли, каково будет, когда придётся отдирать сукно от раны, и спохватился, что, может, уже и не придётся. Хорошо ещё, если его просто убьют, а не станут долго и с пристрастием допрашивать. Но, судя по тому, что в кордегардии рану ему хоть и не перевязали толком, но перетянули, чтобы остановить кровь, некоторое время он ещё был им нужен. Александр принялся молиться, вначале про себя, потом вполголоса, но не из-за страха или необходимости обратиться за поддержкой в час испытания, а, скорее, чтобы привычным ритуалом добиться ясности мышления, отвлечься от боли и головокружения после потери крови. Где-то через полчаса послышались голоса, и в тесное помещение вошла не кто-нибудь, а лично её Величество королева Ингрид и оглядела заляпанного кровью Александра, явно не обрадованная неожиданным продолжением вечерней аудиенции. Непослушные волосы хельсундской королевы, топорщась, выбивались из простой, явно наспех собранной причёски, придавая ей сходства с разъярённой фурией. Из-под пышного платья выглядывали мужские сапоги для верховой езды. — Отец Александр! — голос Ингрид разносился, должно быть, на весь двор и прилегающие помещения — голос женщины, способной привлечь внимание увлечённого дебатами рикстага. — Я наслышана о том, что Святая инквизиция считает себя выше светских законов и норм, но на эту страну авторитет римской церкви не распространяется. Извольте же объяснить, по какому праву в неурочный час вы являетесь в мой дворец и нападаете на моих подданных? Её Величество (в народе, не привыкшем к женщинам у власти, но уважавшем свою королеву, именуемая «его Величеством») Ингрид I, королева Хельсунда, казалась как никогда грозной и уверенной в себе — и чего бы ей, казалось, бояться, здесь, где каждый камень свидетельствовал о её наследном праве, а каждый воин готов был выполнить любое её приказание? И всё-таки она боялась, и то, что она лично пришла посреди ночи допрашивать нарушителя, выдавало её страх, как ничто другое. В панике она бросилась задавать вопросы, не задумавшись о том, стоит ли ей и её людям знать ответы. Может, конечно, то была порядочность или недостаток цинизма, не позволивший ей просто расправиться с пленником, а утром ещё и предъявить Энрико Максвеллу ноту протеста. Как бы то ни было, с нынешней точки зрения Александра это была слабость и ошибка, которой он не преминул воспользоваться. — Ваше Величество, — он выпрямился, несмотря на боль в ноге, и с плохо скрываемой ноткой торжества повысил голос, чтобы услышало как можно больше вскочивших посреди ночи людей, чтобы с каждым словом скрыть его историю становилось всё невозможнее. — Боюсь, что ваше окружение стало жертвой рокового подлога. Дело в том, что человек, которого вы считаете своим двоюродным дядей Рихардом фон Хельсингом, ввёл вас в заблуждение. В действительности он является еретиком и преступником Владиславом Дракулой по прозванию Алукард. От имени Священной конгрегации римской и вселенской инквизиции я, Александр Андерсон, требую выдачи вышеупомянутого Владислава Дракулы для вершения над ним справедливого суда.