Mysteria dolorosa

В день отплытия «Крукс фламмеа» Алукард был препоручен переданным под командование Александра итальянским солдатам. С недельной щетиной и в мужской одежде тощий как жердь алхимик меньше всего был похож на женщину. Во дворе замка он безмятежно сощурился на солнце, едва уделяя внимание приказам конвоиров. Единственное, что заставило его оживиться, была наблюдавшая за процессией девчонка-служанка. Коротко обрезанные золотистые волосы её топорщились во все стороны. Алукард едва успел улыбнуться и кивнуть ей, как был затолкан в карету. Чёрная с белым крестом карета инквизиции в сопровождении верхового конвоя пронеслась по улицам Хельсунде, многих заставив вздрогнуть и перекреститься. Уже на спуске к порту ей пришлось остановиться по вине перегородившего мостовую своей телегой медлительного крестьянина, побелевшего и замешкавшегося ещё сильнее при виде тех, кого он остановил. Под прикрытием создавшейся суматохи Александр с Юлием уволокли пленника в переулок, где ждал гораздо менее приметный экипаж под охраной лишь двух солдат — ставку было решено сделать на незаметность, а не на мощь оружия. Когда кортеж продолжил свой путь и оживление улеглось, небольшой экипаж покинул Хельсингёр и помчался на юг, навстречу солнцу и весне, хотя направление это в сложившихся обстоятельствах не радовало даже теплолюбивого брата Юлия. Пару дней назад молодой итальянец вдруг попросил у Александра, как у старшего, позволения остаться в Хельсингёре. — Вы же лучше меня знаете, брат Александр, как здешней общине необходима наша поддержка. Вы сами не раз оказывали помощь Гейнриху, — на щеках Юлия проступил лёгкий румянец. — А среди новообращённых протестантов немало таких, кто сменил веру лишь по недоразумению, и кому не хватает всего лишь одного-другого слова проповедника, чтобы осознать свои заблуждения. Прошу вас, позвольте мне остаться здесь. Пыл первых шагов по стезе служения вере, жар внезапно вспыхнувшей юношеской привязанности — всё это Александру было знакомо. Но приходилось принимать во внимание и другое. Слухи, неудержимо расползавшиеся по маленькому городку, могли искажать факты, но веяние передавали верно: милостивого отношения к католической церкви в ближайшем будущем ожидать не приходится. Запуганные реальными или преувеличенными историями о гонениях в соседних землях, вроде принуждения католиков использовать во время Святого Причастия свиную кровь вместо вина, прихожане, за исключением самых стойких, снова переставали посещать службы. Зёрна не от плевела даже, от пустой мякины, легко отделил порыв недоброжелательного ветра. Часовня Святой Елены больше не бывала переполнена, не согревалась людским дыханием и огнями свечей, и Энрико, да и сам Юлий, во время утренней службы прятали в рукава зябнущие пальцы и жались поближе к печке. Никакого разрешения Александр Юлию, разумеется, не дал, велев разбираться со своим следующим назначением по прибытию в Рим. Андерсон и так достаточно скверно себя ощущал из-за необходимости оставить Энрико на произвол судьбы и сильных мира сего в этом забытом Богом городе. А тот, в свою очередь, с головой ушёл в детали безопасного пересечения Александром владений империи. — Путешествовать будете во францисканском облачении, я достал всё необходимое. Не хмурьтесь, падре, вашу внешность незаметной не назовёшь. Двое монахов-чужестранцев с сопровождением и так привлекут слишком много внимания, так смените хотя бы орден. Лучше всего, конечно, было бы вас переодеть в светское, да пару париков подыскать — ваше старательное отношение к подобающей стрижке грозит выйти вам боком. А Дракулу переодели бы дамой, ему, как известно, не привыкать. — По-моему, это уже слишком, Энрико. — «Слишком» — это вы за меня переживаете слишком. А вам, между тем, грозит несравненно большая опасность. С каждым упоминанием этой опасности на Александра накатывало тревожное, ноющее, как предвестник зубной боли, предчувствие, но из-за угрозы не со стороны властей, а со стороны человека, которого они везли в Рим. Чем, чем мог всем так сдаться этот проклятый чернокнижник? — Возьмите, — Энрико протянул Александру кольцо-розарий покойного Луки Валентино. — Насколько известно Обществу, это кольцо во многих землях может послужить как опознавательный знак посланца, которому следует оказывать всяческую поддержку. Известие о гибели братьев ещё не успело разойтись, вы с Юлием смело можете при необходимости выдать себя за них. — Не переодевайся мертвецом, если не желаешь последовать за ним, — Александр посмотрел косо, но кольцо из рук Максвелла принял. — Надеюсь, что это, по крайней мере, не знак «предъявителей сего предать немедленной казни» в духе любимых тобой новомодных историй. Энрико снисходительно улыбнулся и крепко обнял бывшего наставника. Александр в ответ стиснул его так, что тот почти непритворно охнул, высвободившись, и долго не мог восстановить сбившееся дыхание для прощального «Хранит вас Господь». Вот так: встретились после пятнадцатилетней разлуки — и снова разошлись, разбежались в разные стороны дороги. Оставалось только надеяться, что хотя бы одно в этом мире неизменно, — что ведут они все по-прежнему в Рим, и забот-то у путников — лишь благополучно по ним добраться. За окном экипажа тянулись хельсундские леса и озёра, бесконечной лентой представала перед глазами дорога — незначительный штрих на разложенной на коленях карте. Молчал Юлий, томясь тоской по другу и обидой на Александра. Не заводил разговоров и он сам. Невысказанный, неисповеданный грех впивался в душу острым камнем. Не помогали ни покаянные молитвы, ни размышления на предмет тех мелких и неуловимых сомнений, которые исподволь подтачивали и в решающий миг подтолкнули Александра отступиться от обетов. Необходим был взгляд со стороны, строгий и беспристрастный посредник, который оценил бы, взвесил, вынес суждение и замолвил слово перед Всевышним. Прежде в Хельсингёре Александр исповедовался отцу Гейнриху, однако этот грех был слишком тяжек, чтобы взвалить ответственность за его отпущение на молодого и неопытного священника. Соучастник Александра сидел напротив, сложив на коленях руки так, чтобы не мешали увесистые кандалы, и тоже молчал. Но Андерсон, которому доводилось перевозить арестованных, чётко улавливал в этом молчании характерный оттенок, свидетельствовавший о том, что в спокойствии и примерном поведении всё путешествие Алукард проводить не собирается.