Mysteria dolorosa

Александр только после обеда, когда они в третий раз вылезали из экипажа, чтобы выталкивать его из вязкой грязи, в полной мере осознал настигшую их вместе с неудержимой весной очередную напасть: распутицу. Он проклял мысленно Алукарда, не иначе как уже вчера разобравшегося, что к чему, и не преминувшего ухудшить их положение потенциальной погоней. Хотя и тому некогда было выжидать. При твёрдой дороге путешественники достигли бы безопасной Франции дней через пять — но не когда пути превращались в ручьи и вдобавок захромала одна из вымотанных постоянным дёрганием лошадей. Но хуже, чем захромавшая лошадь, была гнетущая неуверенность в том, стоит ли продолжать эту гонку или разрешить все их проблемы здесь и сейчас. «Вот и тебя он нашёл чем зацепить, да похлеще, чем трюком с женской юбкой», — попытался посмеяться над собой Александр, да только не давали покоя сомнения: а вдруг правда добыл Дракула панацею? Андерсону доводилось видеть людей, сходивших с ума по золоту и прочим богатствам, хлынувшим из Нового света — что уж говорить о даре вечной молодости? Тут алхимик, которого, по выражению родных мест Александра, чёрт тащил, да обронил, был прав: от Бога люди уже получили дар вечной жизни, панацея могла быть только дьявольским искушением, плодом познания жизни и смерти. — Нам нужны свежие лошади, — обратился Александр к хозяину стоявшей невдалеке от дороги усадьбы. Тот развёл руками, да разве его кобылка потянет такую карету, езжайте в город Санкт-Ингберт, вёрст десять отсюда, там достанете лошадей. — Санкт-Ингберт? — уточнил Юлий и, выяснив примерное направление, сунул нос в карту. — Тут есть только Лендельфинген. — Учёные люди говорят «Лендельфинген», Лендельфинген он и есть, а святого Ингберта — это монастырь рядом. — Придётся вёрст на пять отклониться в сторону, — прикидывал Юлий. — Брат Александр, может, лучше подыщем что-нибудь по дороге? — Езжайте в город, — покачал головой крестьянин. — Дороги все дня на три встанут, говорю вам... — Лучше в город, — задумчиво согласился Александр. — Не будем рисковать. И заночуем в монастыре. Вопреки обычным своим привычкам, на этом пути ночёвок по монастырям он избегал. Если и впрямь нагрянула бы погоня, пролилась бы кровь — лучше уж на постоялом дворе, через который кто только не проходит, чем на освящённой земле. Но ныне, в час сомнений, упоминание о монастыре показалось ему возможным знаком свыше. Монастырь не обманул его ожиданий — как, впрочем, и не должен был, давший своё имя целому небольшому городку. Бенедиктинская обитель святого Ингберта была построена явно в давние неспокойные времена, коренастая романская церковь и прилегающие монастырские постройки стояли на земле уверенно, окружённые надёжной стеной. Сам настоятель, почтенный отец Маттиас, вышел поприветствовать приезжих. — Моё имя Александр Андерсон, — честно назвался Александр, заработав недоумённые взгляды попутчиков. Ещё одна причина, по которой он избегал ночёвок в монастырях, — не хотелось лгать почтенным братьям по вере. — Мы с братом Юлием Рандольфи путешествуем тайно, везём в Рим опасного еретика для судебного разбирательства. — Везёте еретика аж до самого Рима? — голос настоятеля выдал лёгкое недоумение. — Как же я рад, что хотя бы в Риме в наши дни в судах не забыта старательность и справедливость. Не взыщите старика, брат Александр, но поспешность наших судов меня угнетает. Что мирские судьи, что инквизиторы — все утверждают, что нет возможности, да и необходимости детально разбираться, когда через суд проходит такое количество преступников. Но, между нами, не один десяток невинных душ пали жертвами этой поспешности. Александр улыбнулся. Старый настоятель, возможно, ничего не смысливший в тонкой науке расследования, вторил мыслям брата Абрахама, из-за разногласий по поводу следственных процедур отошедшего от дел задолго до того, как этого потребовало бы ослабевшее здоровье. С другой стороны же, благодаря Абрахаму за Алукардом отправили его ученика, Александра, привыкшему к сбору доказательств и последующему аресту преступника, в отличие от большинства инквизиторов, привыкших вначале арестовывать подозреваемого и потом заниматься поиском доказательств, а чаще — просто допросом. В пограничных землях или неподвластных католической церкви, где к инквизиции часто относились с сомнением, методика брата Абрахама обладала несравнимым преимуществом. — Я слышал, что архиепископ Иоганн фон Шрёдингер отличается чрезмерным рвением. — «Не оставить на землях Трира ни одной ведьмы, протестанта или еврея» — да, пожалуй, это можно назвать чрезмерным рвением. Доходит до того, что в опустошённых чумой деревнях редких выживших обвиняют в насылании этой чумы и отправляют на костёр. Как... — отец Маттиас невесело улыбнулся, — я-то старик, мне бояться нечего; как и учёных людей, которые публично высказывают сомнение в справедливости действий архиепископа. Но довольно о делах печальных, вы устали с дороги... Монахам выделили келью в странноприимном доме; для размещения арестанта нашёлся надёжный глухой подвал, сыроватый, но не слишком холодный. — Послушайте, святой отец, — нарочито-беззаботным тоном заговорил Алукард, пока Александр проверял надёжность двери и запора, — не обращайте внимания на то, что я наговорил вчера ночью. Полнолуние, знаете ли... Думаю, моё появление в Риме всё же пойдёт на пользу. Александр метнул на пленника подозрительный взгляд. — Вот и славно. Думаю, если выедем опять пораньше, пока морозец, то долго сможем ехать без проволочек и почти уложимся в намеченные сроки. Он вышел, оставив на посту Анджело. Пытается, что ли, подначить его, спровоцировать действовать наперекор противнику. Ах ты змей! Только вот то, чего этот змей добивался, вполне себе совпадало с тем, чего Александр ему уже много месяцев желал. Ох, чувствительное место он задел: подумать только, что после всех своих преступлений Алукард заживёт снова припеваючи под чьим-то крылом, только уже в Италии. Давно Александру не доводилось спокойно, отрешившись от забот, отстоять вечерню. Поначалу, в окружении братьев по вере, посвятивших жизнь не преследованию врагов церкви, а книжной мудрости, врачеванию и каждодневным заботам, Александр погрузился в отрешённый покой, но ненадолго. Чистые голоса, распевающие псалмы, живо напомнили об Энрико, над которым, возможно, уже сейчас нависла смертельная угроза; Энрико, которого эта проклятая тайна Алукарда изводила, лишала покоя, заставила поступиться своей миссией. Нет, в этой тайне определённо таилось зло. Или высшее добро, которое нередко подвергает людей испытаниям суровее всякого лютого врага? Александр остался в церкви после службы и впридачу к обычным молитвам прочёл молитву о мире («Боже, Ты открыл нам, что миротворцы нарекутся Твоими сынами. Молим Тебя: даруй прочный и неложный мир...») и молитву о церкви, расколотой Реформацией, раздираемой страстями и сомнениями служителей. А после молитв, когда улеглось, наконец, смятение духа, Александр понял, что ему следует делать. Минут через пять он постучался в дверь покоев отца Маттиаса и попросил принять его исповедь. — Потому что грехи мои тяжки, — пояснил он покаянно, — а дело, которое мне предстоит, требует душевной чистоты.