Драббло-крошки, чтобы кормить ведьмачат

      Сегодня на площади убивают чудовище. Народу собралось, сколько не на всякую белку собирается. А как же. Чудовище-то — ведьмак. Ведьмак, говорят, это вам не политика. Ведьмак, говорят, это зло. Вся погань, что в мир заползти успела, возьми, говорят, и сплетись корнями, узлами, стеблями шипастыми и костями зубастыми в ведьмака. Ведьмака убить, это, говорят, не просто жизнь у твари страшной отобрать законно, это, говорят, всей в мире холере отпор дать.              Вот и собрался добрый люд на площади, чтобы собственными глазами удостовериться, что доверенный зла мирового сегодня издохнет. Чтобы увидеть самим и детям показать, как справедливость душит тьму, Мелитэле знает сколько столетий когтями окаянного нелюдя вершившую козни против всего в мире света.              Город большой, площадь большая, людей много, и виселица стоит, за ними присматривает, важная. Виселице этой, говорят, завидуют все короли и бароны, ведь построена она на лад южный, прогрессивный. Добрый люд, правда, не вразумеет, чего в том хорошего, и чему тут завидовать, ведь проказа на виселице этой вешается быстро и не мучается совсем, как должно бы.              Зол и обижен люд добрый на выродка, кричит на него, плюётся, камнями разве что не кидается, потому что два повешения назад угодил кто-то камнем в палача. Оказалось тогда, что в палачей камнями в рабочее время попадать дело нехорошее, что попадания такие считаются препятствием правосудию и караться могут той же виселицей, пускай и быстрой и не мучительной.              А тварь-то, в шкуру недолюда залезшая, петлю на шею покорно принявшая, явно знает, что плата её ждёт не по цене совершённого — скалится мордой заплывшей, улыбочкой бесовской, будто не убивать её вывели. Улыбается, будто солнышку радуется, да только видно всё по этой роже: последний яд пытается из себя выдавить. И ведь получается. Беснуется добрый люд при виде ублюдской ухмылки, злостью страх прикрывает, ведь где это видано, чтобы на виселице счастливые стояли. Нет, зря всё-таки княгиня такой доброй виселице площадь охранять приказала.              Зачитывает глашатай страшные согрешения, люд перекрикивая, а бестия не иначе как каждым словом наслаждается. Гордо морду задирает, зубищи жёлтые скалит, насмехается. Ни одна душа столько грехов на себе не вытянет, сколько тварь эта налегке, через плечо да поскакивая вприпрыжку носила. А всё потому что души-то у ней, верно, и нету. Кражи, избиения, пытки, подстрекательства, поджоги, насильничество, убийства и мор с неурожаями. Проказы и сифилисы в послужном списке чудища, а оно только радо всё это припомнить и облизнуться, видно, в сласть ему это всё было.              Злу дают последнее слово. Народу не нравится, не хочет он слушать очередные яды из пасти щербатой, да только это в законе прописано, и яды сыпятся:              — Боже, мой боже… — скрежещет ведьмак.              А толпа волной поднимается, негодует, сильнее ярится. Так и давай нечистому слово — опять отравы нальёт, к свету снова когти потянет, божественным силам да доброму люду в сердца плюнет, лишь бы что очернить языком поганым.              — Может, ты помо…              То ли рука палача соскальзывает, то ли глашатай со жрецом кивают этой руке — вылетают доски из-под лап богохульника, падает туша на радость собравшихся, не успев отравить воздух и умы последним проклятием. Слово давая злодею, никто не обещает его дослушивать.              Хруст.              А народ вдруг затихает. Отступает.              Не сдох от этого хруста выродок, как любая другая тварь на доброй виселице. Забился в хрипах, будто девка хворная руками слабыми душит, а не петля.              Минута, две, три.              Извивается тварь, а народ в себя приходит, добрые времена вспоминает, когда чудища мучались, как и подобает чудищам на верёвке мучаться. Рад народ, что боже, к которому выродок этот взывал, не стал своё имя из пасти грязной терпеть и сделал виселицу на мгновение недоброй.              Четыре, пять, шесть.              Корчится бес в узле, не затихает никак. Смущается всё же народ, и злость его утихает неуверенно. Каким-то страхом пахнет на площади, видать, отравил всё же этот выблядок воздух, оттого и подавиться им никак не может, ему-то отрава — что живая вода.              Семь, восемь, девять.              Скочет холера, ногами зацепиться пытается, да не за что, извернуться пробует, да никак. Старики возмущаются, ругаются, но не на бестию, а на людей, друг на друга, не иначе как в слабые их мо́зги тёмная желчь заползла. Пугаются бабы да детей уводят с площади, видно, и по ним миазмы ударили. Оправдываются: нечего детям зло неубивное лицезреть, это ж какой урок получится.              Десять, одиннадцать, двенадцать.              Змей всё вьётся, будто лопатой порезанный. Уж самый смелый народ за грудь да за голову похватался. Что же за бестия-то перед ними, что за страшилище… Жечь эту тварь надо заживо, ругается жрец, сколько у ней там жизней украдено да себе припасено — одним диаволам известно.              Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать.              Сбегают глашатый с палачом с виселицы, даёт стража последнему копье казённое. А что делать. Придётся злой кровью площадь облить, жечь потом святым пламенем отраву из мостовой, пока по городу не расползлась.              Шестнадцать, семнадцать…              Не успели очернить люди добрые площадь добрую. Всё-таки поборола удавка зло, угомонила. К восемнадцатой минуте перестало биться чудовище. К девятнадцатой вовсе замерло, будто дух испустило. Только верить все в это боятся, и стоят ещё, молча смотрят на тушу, следят, чтобы глазы свои демонические она вдруг не раззявила, чтоб не оскалилась вновь.              Не раззявила. Не оскалилась. Подохла тьма.              Но не успокоился добрый народ, хоть и убеждал друг друга в обратном. В воздухе зависло противное напряжение, вокруг туши безвольно висящей сгустившись. Решили не оставлять эту тварь на показ висеть, вывезти её решили от греха подальше за стены да сжечь вдали от доброго города. Пепел то закопать, то в реке смыть, то по ветру развеять. А иначе кто знает, может, соберётся этот пепел обратно в кости, изрыгнёт мясо и пойдёт как ни в чём не бывало землю злом травить.              Только и без воскрешения ведьмак уже попортил светлые души люда доброго, ведь перепугал в этот день ведьмак добрый город с доброй площадью знатно.