погадать на короля.

Ефиму пора бы привыкнуть, что всё, как обычно, идет не по плану. Не то, чтобы он слишком долго придумывал его, расписывал по пунктам в блокноте, но «попытаться дойти до финала и не проебаться» звучало довольно просто (чтобы хотя бы следовать). Ефим проваливается с оглушительным треском к концу первой недели. Он говорил себе: «Не заводи друзей». Говорил: «Здесь возможны только коалиции, вы все конкуренты». Они празднуют начало сезона, собираются в лаунже их отеля. Пространства не то, чтобы очень много; Ефим жмется на диване с Сашей и Юлей, греет в руках пластиковый стакан с вином. Он хохочет с каких-то совсем уж дурацких шуток, пытается танцевать под негромко играющую попсу и непрерывно сканирует комнату глазами. Кравченко кажется, что с алкоголем все честнее и правдивее. Кравченко интересно. Громкий Давид становится неожиданно молчаливым, Света употребляет еще больше испанских слов, Женя и Никита тихо переговариваются (первый пьет виски, второй – какую-то слабоалкоголку; Ефим не знает почему, но это его очень смешит). Эдик стоит рядом с Владом и Максом, весь включённо-отстраненный, одновременно участвующий в разговоре и находящийся в другой комнате. Кравченко хочется думать, что в эти моменты в его голове взрываются сверхновые и сталкиваются вселенные или наоборот, из буддистского спокойствия рождается что-то новое, мысли текут сплошным потоком, пока не зацепятся о камни идеи. Ефим думает об этом, но потом взгляд цепляется за темную бутылку у Эдика в руках. Посреди алкогольного веселья, пока все звенели пивными бутылками, проливали вино мимо пластиковых стаканов и откупоривали игристое, он мерно потягивал земляничную комбучу. (Ефим фыркает от смеха так внезапно и сильно, что в груди на секунду становится больно; в голове мелькает что-то вроде «господи, и из всех…», но тут же исчезает) Видимо, он все-таки смеется слишком громко (посреди комнаты, сам с собой; дурак, на которого попробуй не обратить внимание), Эдик поворачивает на него голову. Качает головой, еле заметно ухмыляется и (Кравченко уверен) иронично салютует бутылкой. Он весь, в очередном ярком винтажном свитере, чересчур серьезный, так, что сам же пересекает все слои иронии, очень простой в своей сложности, как все эти татуировки на его теле. В его голове щелкает осознание того, что он смотрит на Кравченко без интереса, без упрека, в его глазах нет ничего. Ефиму на секунду кажется, что взгляд Эдика определяет его существование, и, отведи тот глаза, он станет эфиром, атомы перестанут собираться воедино, он будет словом шрифтом Брайля, которое не значит ничего, пока к нему не прикасаются. (Всё и правда идет не по плану) Он вываливается из отеля в тишину улицы, лишь бы начать дышать. В голове сразу же мелькает мысль о том, как давно он не видел снега, но тут же пропадет; Ефим привычным движением поджигает сигарету. Ему не нравилось думать, что он может быть от кого-то зависимым. Кравченко слишком рано начал дистанцироваться, зарабатывать на свою жизнь самостоятельно, лишь бы не чувствовать себя к чему-то слишком привязанным. Ефим любил думать, что он, весь такой независимый, всегда может положиться только на одного человека – на себя. Но что-то шло отчаянно не так, ломались привычные схемы и защитные механизмы. Ефим чувствовал себя совершенно по-новому, будто в нем враз скрутили на минимум желание бунтовать и следовать за идеалами. Было странно. Странно слушать Эдика с открытым ртом, странно, не находить слова, хотя казалась, что заставить его замолчать не сможет никто. Странно было понимать: ему, на самом-то деле, становилось спокойно. За спиной хлопает дверь: на улицу, громко переговариваясь, выходят участники. Ефим улыбается им, закуривает еще одну и думает, что всё это – наваждение, которое уйдет из его головы вместе с алкоголем. Но когда на следующий день на конкурсе тяжелая рука Канаряна снова опускается ему между лопаток Ефим понимает, что его переиграли. Возможно, Эдик не играет в шахматы, но, сам того не зная, поставил самый быстрый мат в истории. (Ефим думает, что поднимать белый флаг уже поздно)