Прекрасно несовершенен

Глаза понятней, чем слова, Слова порой лишь смысл туманят… А взгляд… Ну разве он обманет Того, кто может в нём читать.

Самое ужасное, что Бог мог дать людям — это умение чувствовать. Чувствовать ту боль, что от непонимания и неверия разъедает сердце, разваливает его на две несимметричные части, раскидывая по разным полюсам. Чувствовать ту боль, что диким зверем скребёт стенки грудной клетки. Чувствовать, как твою душу разрывают на мелкие уродливые ошмётки чужие слова. Чувствовать, чувствовать, чувствовать… Чонгук не хочет чувствовать. Ложь, коварство, обман — всё это стало неотъемлемой частью нашей жизни. Всё тело содрогается от осознания, разум не способен успокоиться, понимая это, Чонгук как будто задыхается, хотя только что пошёл дождь, и воздух — чистый. Перед глазами всё расплывается: предметы теряют очертания, а люди превращаются в смазанные силуэты, словно тени, проходящие мимо. Чонгук пробирается сквозь поток людей, отмахиваясь от вопросов и игнорируя обеспокоенные лица. Он не хочет видеть чужие сожалеющие взгляды, не хочет слышать бессмысленные и однообразные слова поддержки. Чонгук хочет уйти, сбежать, скрыться. Исчезнуть. Человеческое предательство — это уже не грех, это отныне обыденность. Доверяя людям, видя в них только хорошее, отдавая им всего себя, человек неосознанно вкладывает в чужую ладонь хрупкий, как хрусталь, ключ и острый, как бритва, нож. Ключ от своего сердца и нож для его уничтожения, давая право выбора. Самое печальное, что люди не ценят то, что получают. Не ценят людей, что подарила им жизнь, а потому беззастенчиво разбивают каблуком своих лакированных туфель хрупкий, но самый ценный дар — ключ от сердца. Уничтожают его вдребезги, слушая звук разбивающегося хрусталя. Чонгук забегает в тренировочный зал, захлопывая дверь с оглушающим звуком. Он эхом отскакивает от стен, оседая в звенящей тишине. Тяжёлое задушенное дыхание наполняет собой помещение. Становится душно и невыносимо дышать. Только вот дышать не получается вовсе не от мнимого недостатка кислорода. Дышать не получается от тяжёлого узла, скрутившегося внизу живота, от лёгких, которые сжали рёбра в железные тиски, от сердца, которое бьётся так, будто хочет вырваться из своей клетки. Чонгук прислоняется лбом к железной двери, ощущая её холод, такой же, как и у него в душе. От тёплого дыхания на поверхности появляется испарина, собираясь в капли и скатываясь вниз, чтобы разбиться об пол, также как и разбивается душа. Он бьётся лбом о твёрдую поверхность двери, пытаясь заглушить хоть на секунду ту бурю чувств внутри себя, рычит раненным зверем от осознания, что ничего не получается и впечатывает кулак в дверь, чувствуя, как первые слёзы обжигают нежную кожу щёк. Чонгук разворачивается, ощущая, как от контраста температур и от недостатка воздуха кружится голова. Он медленно сползает по двери, царапая ногтями её поверхность. Понимание, что он падает в глубокую пропасть, у которой нет конца, настигает слишком резко, отчего Чонгук болезненно сжимает зубы. Душа тяжелее камня, единственное, чего хочется — это вырезать и выкинуть её как можно дальше, чтобы вздохнуть, наконец, не болью, а чистым и свежим воздухом. Перед глазами застыла картина корявой и, что уж греха таить, омерзительной улыбки собственного отца. Во взгляде всё также плещется презрение, которое он, Чонгук, сам испытал на себе много лет назад, когда отец предал его впервые. Ушёл, не признав в Чонгуке сына. Отверг. А то, что произошло сейчас считается предательством? Пожалуй, да. Чонгук не первый год работает на таких людей, как отец. Сначала было пусанское отделение полиции, затем сеульское, а в завершении, как вишенка на торте, само Министерство Национальной Безопасности. Чонгук горько усмехается. Он всю жизнь отдал в надежде, что служит народу, что своими действиями восстанавливает справедливость и возвращает к нормальной жизни людей, а на деле оказался всего лишь пешкой в руках собственного отца. Отца, который руководит секретными проектами МНБ, которые на деле создаются не для пользы человечеству, а для его устрашения, для демонстрации военной мощи. Отца, с лёгкой руки которого инвесторы этих проектов наживаются на мирных гражданах, лишая их всего. Отца, который безжалостно смог искалечить тело Минсока, не оставив на красивом лице живого места, явно намекая, что это был не единичный случай. Мысль, что скорее всего это не первый раз, когда мужчина применяет силу против мирных граждан в неравном бою, если его так вообще можно назвать, накрывает Чонгука слишком быстро. Он жмурится и мотает головой из стороны в сторону, стараясь избавиться от этих ужасных картинок в своей голове, где видит связанного Минсока, по неестественно бледному лицу которого продолжает течь алая кровь, но, как назло, перед глазами лишь отец, который с неутолимой жаждой избивает до предсмертного состояния молодого парня. Чонгук поднимает голову и смотрит на свои руки, которые начинают подрагивать, его глаза красные и, кажется, их начинает щипать. Он смотрит на свои ладони как-то испуганно и думает, что вполне ведь мог убивать по приказу Министерства Национальной Безопасности кого-то из повстанцев. От этой мысли начинает мутить. Наверное, Чонгук сошёл с ума окончательно, раз видит, как по его длинным пальцам скатываются капли чужой невинной крови. Чудовище. Да, он не знал, что его отец занимает столь высокий пост в Министерстве Национальной Безопасности, Чон Сону особо никогда не делился с семьёй информацией о своей работе. Теперь понятно почему. Не понятно лишь одно — какую истинную цель он преследует и как далеко может зайти? Чонгук стискивает зубы. Он обязательно узнает. А сейчас единственное, что он хочет — это всё стереть из памяти, забыть все слова, что ножом резали его маленькое детское сердце много лет назад, выплюнуть яд со вкусом предательства. Сколько дней и ночей понадобится на этот раз, чтобы рана затянулась? Чонгук не знает сколько времени провёл, расположившись на холодном полу тренировочного зала. Он сидит, уперев руки в острые коленки и свесив голову меж разведённых ног. Слезы закончились давно, и лишь только опухшие и слегка покрасневшие глаза напоминают, что всё прошло не бесследно. В коридоре мёртвая тишина и это не может не радовать, видеть сейчас кого-то из повстанцев — это последнее, чего хотелось бы Чонгуку. Он поднимает голову, ощущая, как затекла шея, и мягко поворачивает её из стороны в сторону, разминая, а затем направляет совершенно безэмоциональный взгляд на окно, за которым уже виднеются алые всполохи заката. Кажется, он просидел здесь почти весь день. Ещё столько бы и сидел. Напряжение сдавливает всё тело, а злость разливается по кровеносным сосудам, омывая все внутренние органы. Чонгук встаёт, не обращая внимание на резкое потемнение в глазах, он упрямо идёт в сторону бойцовской груши, на которой повстанцы частенько отрабатывают удары. Парень проходит мимо стойки с защитными перчатками — они ему ни к чему. Его душа обнажена и разбита, так пусть и тело почувствует каково это. Чонгук захватывает края своей чёрной футболки, тянет её наверх. Холодный воздух окутывает обнажённое разгорячённое тело, а лёгкий ветерок пускает по нему мелкие мурашки. Чонгук отбрасывает футболку куда-то на пол, несильно заботясь о его чистоте — такие мелочи не имеют никакого значения для утомлённой предательством души. Хочется уже хоть как-то заглушить боль, съедающую, словно змей, человеческое сердце, поэтому он на пробу проводит костяшками пальцев по шершавой поверхности груши. Он мягко ведёт рукой, будто оглаживая, взгляд спокойный, словно чистое небо, но внезапно вся боль и ярость встречаются в бешеном танце, сцепляясь в единое целое, прорезая молнией наигранное спокойствие. Глаза темнеют, становясь похожими на чёрную раскалённую лаву, Чонгук гортанно рычит, ударяя с резким свистом по груше, отчего она отшатывается назад, звеня цепями. Процесс запущен, теперь его не остановить. Получив через физическую боль успокоение душевной, Чонгук, тяжело дыша, принимается наносить череду ударов. Костяшки неприятно зудят, находясь без защиты и постепенно стираясь об шершавую поверхность бойцовской груши, оставляют на ней незаметные взору багровые отметины. Дверь в тренировочный зал тихо открывается, впуская внутрь Тэхёна. Он облокачивается о косяк стены, незаметно даже для самого себя выдыхая. Стои́т, воспроизводя в голове тот момент, когда Чонгук произнёс ту роковую фразу, в ушах тогда появился звон, как будто его породили слова агента МНБ. Ви встал в ступор, продолжая потерянно смотреть в глаза Чонгуку, он выпал из реальности от потрясения, которое его охватило, а когда вернулся в неё, то уже наблюдал пустое пространство перед собой. Тэхён уже сделал шаг вперёд, намереваясь догнать сбегающего от него парня, но тяжёлая рука Хосока, что легла ему на плечо и серьёзный взгляд просили оставить того ненадолго в покое. Тэхён старается не расстраиваться на глазах у ребят, но выходит из рук вон плохо. Потрясение от просмотренного видео было слишком явным, сердце болезненно сжималось от резко всплывающих картинок, где обязательно присутствовал Минсок. Его мертвенно бледная кожа, усеянная расплывающимися синяками, и белая рубашка, впитавшая в себя его кровь, навсегда отпечатались в памяти Тэхёна. Это не должно происходить с его людьми, с теми, за кого он готов умереть, они не должны страдать просто потому, что хотят вернуть миру справедливость и покой. Тэхён не оставит Минсока в руках этого монстра, он обязательно за ним придёт. Ещё никогда и никто, даже под страхом собственной смерти, не бросал своих на произвол судьбы. Оставь Тэхён Минсока, не простил бы себе этого никогда. Только вечером после всех обсуждений, разбора вариантов дальнейшего развития событий и составления плана спасательной операции Минсока, которую было решено провести завтра, измученный Тэхён отправился бродить по базе в поисках агента МНБ. Он заглянул в столовую, библиотеку, прогулялся по парку, наблюдая как солнце медленно заходит за горизонт, окрашивая небо в нежно-розовый, переходящий в мягкий алый, но не наблюдая нигде того, кого так хотел найти. Недолго думая, Ви отправился на верхние этажи, в левое крыло, где была выделена комната для Чонгука. Зайдя внутрь и обведя быстрым взглядом пространство, он обнаружил лишь смятые белоснежные простыни, перевёрнутый, скорее всего в порыве ярости, стул и покачивающиеся от вечернего ветра шторы. За окном небо пылало красным. За грудной клеткой сердце пылало от чужой боли. Тэхён вновь облегченно выдыхает, отгоняя ещё свежие воспоминания и открывает глаза, устремляя взгляд на Чонгука. Он чувствует, как чужой болью пропитан воздух в помещении. Тэхён медленно подходит к Чонгуку, скользя взглядом по новым открывшимся его глазам участкам кожи. Пот от усердия скатывается каплями, оставляя узкие дорожки, блестящие в свете тусклых ламп. Он очерчивает глазами каждый рельеф, опускаясь взглядом до кромки серых спортивных брюк и вновь ведёт им вверх, отмечая про себя, что для обычного научного сотрудника Чонгук слишком хорошо сложен. — Чонгук, — на пробу тихо зовёт Тэхён, стараясь привлечь к себе внимание. Только Чонгук и так знает, что он здесь. Чувствует. В ответ никакой реакции. — Чонгук, — Ви чуть повышает голос. Агент МНБ останавливается, тяжело дыша. Он в упор смотрит перед собой, до последнего делая вид, что один здесь. Он не хочет ни с кем разговаривать, неужели не видно? Ему стыдно перед Тэхёном, перед всеми повстанцами просто за то, что он сын своего отца, который вот так безжалостно буквально растерзал одного из их товарищей. Минсок ведь не только напарник, он ведь ещё и чей-то друг, — давай спарринг? Агент МНБ быстро отрывает взгляд от созерцания груши и устремляет его на Ви. Он ожидал чего угодно: презрительных взглядов, злых комментариев, длительной лекции на тему того, что людям с такими родственными связями, как у Чонгука, здесь не место, но только не этого, а потому удивлённо моргает, позабыв о том, что первой стратегией было игнорировать. Тэхён на такую реакцию лишь хмыкает, отходит чуть назад, скидывает с себя толстовку, оставаясь лишь в белой футболке, разувается и встаёт на маты, жестом приглашая Чонгука присоединиться. Тот колеблется пару секунд, пребывая всё ещё в прострации от неожиданности, но затем быстро сокращает расстояние между ними, становясь в боевую позицию напротив своего соперника. В помещении повисла тишина, нарушаемая начинающимся дождём. Чонгук смотрит в глаза Тэхёну. У него там тихая гладь, полное спокойствие и уверенность в собственных действиях. Нет ни жалости, ни сочувствия. У Чонгука же адское пламя застилает зрачок, золотистые искры вздымаются вверх, намереваясь обжечь любого, кто подберётся слишком близко. Желая утихомирить своего внутреннего зверя, который так и рвётся вырваться на свободу и растерзать любого, Чонгук делает резкий выпад вперёд, захватывая правой рукой лишь воздух. Тэхён будто в лёгком танце кружит вокруг оппонента, не нанося ему ни одного удара, лишь только уворачиваясь. — На завтра планируется операция по спасению Минсока, — неожиданно заявляет Ви, наблюдая за реакцией агента МНБ. — Ты наивно полагаешь, что он жив? Ты что, его не видел, Тэхён? — Чонгук сердится, посылая очередной удар в плечо, но получая в ответ не менее яростный и точный в колено. — Очнись, этот мужчина жаждет власти, а ради неё он готов идти по головам, пускать реки крови и убивать любого, до последнего ребёнка! Чонгук теряет концентрацию от ярости и обиды, что поселились в его сердце, не может уследить за быстрыми и точными движениями Тэхёна, путается в его перемещениях, начиная пропускать полетевшие в него удары. Он оборачивается назад в надежде поймать Ви, но ловит только пустоту, в объятия которой тут же проваливается, потому что Тэхён оказался быстрее и перехватил его руки сзади, надавливая бедром на поясницу, тем самым заставляя опуститься Чонгука на колени. — Минсок жив, я это знаю, — Тэхён рычит, показывая, как сильно его задели слова Чонгука. Он боится, что всё сказанное окажется правдивым, что он напрасно надеется, что застанет Минсока живым, но надежда — единственное, что не даёт ему сейчас упасть и разреветься, как последний слабак. — Только не веди на верную погибель всех своих людей, если не уверен, — Чонгук опускает голову, шмыгая носом. Он знает, что сейчас ему не одному больно, но думать о том, что кто-то ещё может погибнуть от рук его отца — намного тяжелее. — Значит я погибну с ними, — слова эхом отскакивают от стен, отдаваясь в десятикратном размере в ушах. Чонгук вскидывает голову. — Я не дам ему убить ещё и тебя, — в глазах всё также плещется ненависть и злость вперемешку с болью. В глазах прямым текстом написано, что Чонгук никак не связан со своим отцом, что Тэхён был прав, не накинувшись на него сразу с обвинениями. Просто за всю свою жизнь Ви понял, что прежде, чем обвинять человека необходимо разобраться в ситуации. И то, что он видит сейчас ясно даёт понять, что Чонгук не лжёт. Сыграть такие эмоции практически невозможно и Тэхён это знает, поэтому мягко улыбается. — Знаешь, за столько лет я понял одну простую вещь — некоторых людей не стоит прощать, — начинает Тэхён, стоя позади Чонгука и удерживая его кисти в крепком захвате. Кожа в местах их соприкосновения горит огнём. — Ты не должен заклеивать раны от пуль и говорить, что всё в порядке. Ты не обязан быть в порядке, тебе не нужно настаивать на том, что всё нормально, когда ты истекаешь кровью, — Чонгук дёргается, вырывается, пытаясь выкрутить руки. Ему не нравится этот разговор, потому что он понимает, к чему клонит Ви. И самое ужасное — он понимает, что тот будет снова прав. — Ты не обязан прощать тех, кто ушёл, оставив тебя тонуть, оставив тебя сжирать всего себя в одиночестве от непонимания. Пойми, что это нормально быть холодным по отношению к людям, нормально быть слабым, нормально разочаровываться в друзьях, родственниках, любви, — Тэхён опускает взгляд от окна, по стеклу которого скатываются первые капли дождя, и переводит его на зеркало, что расположилось по всей стене на противоположной стороне от двери. Он смотрит в глаза Чонгуку, делая акцент на своих следующих словах. — Это нормально оплакивать потерю того, кто не умер, но будто ушёл, медленно убивая и высасывая из тебя жизнь, чтобы самому процветать. Посмотри, что он с тобой сделал, во что ты превратился под жаром своего гнева, ярости, обиды. Слова своей правдивостью режут слух. Слушать это просто невыносимо. Чонгук отталкивается ступнями от поверхности мата, перенося вес тела назад, отчего наваливается на Тэхёна, плотно прижимаясь своей обнаженной спиной к его груди. От неожиданности Ви размыкает руки, теряя контроль не только над Чонгуком, но и над ситуацией. Он старается отбежать в сторону, чтобы придумать новую стратегию и перевести дух, успокаивая дрогнувшее сердце, но Чонгук не даёт ему это сделать, присаживаясь и хватая за щиколотку, отчего Тэхён падает на маты с характерным звуком. — Что ты хочешь от меня, Тэхён? — рычит Чонгук, пытаясь притянуть Ви за ногу к себе, плотно обхватывая чужую лодыжку. — У меня в жизни не было отца, он бросил меня и мою мать, которая любила его так трепетно и нежно, что невозможно было усомниться в её верности, искренности, но он усомнился, — агент МНБ горько усмехается, вскрывая старые, давно забытые раны. — Усомнился лишь из-за меня, моей особенности, которой прокляла меня природа. Я всю жизнь виню себя за то, каким родился, виню, потому что вижу, как мама страдает без него. Она привязана к нему и душой, и телом, связана невидимой никому нитью, лишь ей одной она видна. Понимаешь я, я причина её горьких слёз и расколотого сердца, — срывается Чонгук, повышая голос. Глаза снова начинает щипать, он отпускает лодыжку Тэхёна, пытаясь встать и уйти, пока не стало слишком поздно. Но поздно стало слишком быстро. Тэхён подрывается следом за ним, толкает ногой в бедро, отчего Чонгук отшатывается назад и вскидывает лицо с гримасой боли и отчаяния. Взгляд так и кричит: «Оставь меня в покое, прекрати, уйди, останови это», а сердце в бешенном ритме азбукой Морзе отбивает другое: «Не оставляй меня одного, спаси». — Чонгук, ты не должен винить себя за то, каким ты родился, мы этого не выбираем, — мягко начинает Тэхён, поднимая руки в успокоительном жесте, будто пытается приручить чонгукова зверя, сорвавшегося с цепи. — Мне очень жаль, что ты не познал отцовской любви. Она не такая, как любовь мамы, другая, но не менее трепетная и чувственная. Она помогает двигаться вперёд, она защищает тебя на протяжении всего пути, даже если ты считаешь себя сильным и независимым, — Тэхён поднимает взгляд наверх, прикрывая на секунду глаза, чтобы потом продолжить. — К сожалению, я и её потерял. — Есть кое-что похуже отсутствующего отца, — Чонгук осматривает Ви, видя покрасневшие от физической нагрузки щёки, скользит взглядом по рукам, замечая алеющие следы от своих рук. Он отступает назад, удерживая руки за спиной, не желая причинить большего вреда парню, — это отец присутствующий. Мой отец жив, он не умер, не исчез, но он растерял всю человечность, забыл, что такое здравый смысл, он потерял себя и забыл, что такое семья. Я потерял двух отцов: одного, которого я больше никогда не увижу, и второго, которого у меня никогда и не было. — Почему он ушёл? Чонгук долго и выразительно смотрит на Тэхёна, будто размышляет стоит ли сейчас преподносить такую новость, да и нужно ли это вообще. Вся уверенность вмиг рассыпалась, оседая на пол угольным пеплом. Страх быть отвергнутым пустил корни в сердце, заставляя при каждом сокращении болезненно сжиматься. Презрения в глазах Тэхёна он точно не выдержит, это абсолютно точно станет финальным аккордом. Но тёплый, совсем ласковый взгляд карамельных глаз посылает спокойствие, Тэхён так странно смотрит, что агент МНБ не может идентифицировать, что всё это значит. Чонгук плохо разбирается в чувствах людей, хотя бы потому, что сам свои иной раз не понимает. Однако сейчас он хочет верить, что раскрытие его тайны никак не повлияет на их отношения с Тэхёном, потому что в нём он нашёл человека, которого не хочет терять. — У меня зелёные глаза. Тэхён замер, смотря на Чонгука с лёгким неверием. Это слабо похоже на шутку, потому что парень не смеётся и не пытается выкрикнуть: «Не парься, я лишь оттягивал момент». Он смотрит на Тэхёна выжидающе, а после тяжело вздыхает, опуская голову и тянется руками к глазам, стягивая линзы. Он открывает не глаза, он обнажает душу, потому что глаза слишком многое могут сказать, гораздо больше слов. Он смело поднимает голову, поднимает веки и встречается с взглядом Тэхёна. А Тэхён очарован. Он готов склонить голову, если Чонгук попросит, готов сложить оружие, если он ему скажет, глядя на него этим чистым взглядом, готов развязать войну, уничтожить любого, кто когда-то посмел посеять в глубине чонгукова сердца ненависть к самому себе. Ради тебя я родился, ради тебя я живу, ради тебя я готов умереть, ради тебя я умру. — Чонгук, — заворожённо начинает Тэхён, стараясь меньше моргать, чтобы чаще видеть эти глаза, — они невероятны. — Тэхён, не надо, — Чонгук зло отрезает, не давая закончить фразу. Он пытается оттолкнуть руки Ви, которые тот к нему тянет. Не надо его касаться. Не надо его жалеть. Не надо ему врать. — Знаешь, что такое быть на самом дне? Там нет ничего, кроме грязи, вони и самобичевания. Это когда сотни взглядов направлены в твою сторону, но ни один тебя не замечает. Когда каждый вздох обжигает твои легкие. Когда некому помочь, не на кого рассчитывать. И всё бы ничего, если бы ты это заслужил, если бы гнёт общества был оправдан, но какая жизнь забавная штука, — Чонгук уворачивается от Тэхёна, оказывается за его спиной, окольцовывая талию, прижимая чужие руки по швам, и притягивает ближе к себе, чтобы его горячий шёпот опалил нежную кожу, чтобы не сталкиваться взглядами, чтобы, пошло оно к чёрту, быть рядом. — Ты ловишь на себе презрительные взгляды, улавливаешь ушами тихие перешёптывания, разрушаешь собственную семью, едва открыв глаза впервые в этом мире, а всё потому, что ты другой. Общество настолько деградировало, что считает себя вольным устанавливать стандарты. Стандарты внешности, правил поведения, жизненного устоя. Шаг вправо, шаг влево от обычности, и ты уже изгой. Люди не признают тех, кто чем-то отличается от них, хотя никто и никогда не говорил, что их внешность — это эталон, что их мысли — чертовски верные, что их жизненный путь, включающий школу, престижный университет, отношения с приятной девушкой, брак до тридцати, двое детей, машину и дом в кредит — это единственно верный путь. Но это так, Тэхён, признаёшь ты это или нет, но так устроены люди. И если ты думаешь, что твои слова что-то изменят, то ты очень ошибаешься. Люди ещё не доросли для таких прогрессивных изменений, они в принципе не хотят меняться, их устраивает та жизнь, которой они живут, их устраивает осуждать таких, как я, их устраивает считать тебя террористом, а Министерство Национальной Безопасности своей защитой. Мир готов преподнести людям изменения, но люди этого не хотят. — Ты не прав, Чонгук, — Тэхён выворачивается из крепкой хватки и, схватив парня за предплечье, проскальзывает под его рукой, выворачивая её, из-за чего Чонгук вынужденно оказывается стоя на коленях перед Тэхёном в очередной раз за вечер. — Думаешь всё это, — парень обводит взглядом помещение, но явно намекая на нечто большее, — было бы возможно, если бы люди не хотели изменений? Ты прав в том, что мир готов преподнести людям нечто, что приведёт их к этим самым изменениям. Именно поэтому есть я, есть ты и есть все те, кто готов шагнуть вперёд на встречу новому, но верному. Другое не значит ошибочное. Другое значит необычное, именно поэтому людям тяжело это принять. Людям тяжело поверить в то, что наших сил хватит на восстановление справедливости и правосудия, им тяжело принять наши идеи и взгляды просто потому, что они сами такого никогда не видели, а поверить в то, чего, как ты думал, нет, очень тяжело. Вселенная наградила тебя такими глазами вовсе не для того, чтобы ты принял это за проклятье и прятал их, боясь осуждения общества, а для того, чтобы каждому показать, как они прекрасны и как прекрасен ты, как человек, показать, что стандарты — это система, которую нужно сломать, — а затем Тэхён чуть тише добавляет, наклоняясь к самому уху Чонгука. — Я помогу, только откройся мне. — Ты знаешь, как вылечить других. У тебя есть так много советов, как будто ты прожил шесть жизней. У тебя всегда есть ответ на все вопросы или пластырь для разбитой коленки, или простая пачка конфет для той же Юны. Ты тот тип людей, который придёт на вечеринку с другом, чтобы он не чувствовал себя одиноким, хотя сам знаешь, что он покинет тебя, как только начнётся ночь. Ты хорош в улыбках, доброте, позволяешь другим положиться на тебя, обещая решить все их проблемы, стараясь помочь, — Чонгук отталкивается свободной рукой от матов, разворачивается, чтобы схватить Тэхёна под правой коленкой и резко тянет вниз, его вторая рука, вырвавшись из захвата, легла Тэхёну на талию, разворачивая его так, чтобы тот приземлился спиной на маты, а лицом к нему, Чонгуку. Он опирается на ладони по обе стороны от плеч Тэхёна, смотря ему в глаза. — Однажды ты мечтал стать свечой, чтобы люди приходили и вытягивали из тебя жизнь, но проблема постоянного самопожертвования в том, что ты не представляешь, как попросить что-то взамен. Линия твоей судьбы связана с чужими. Ты всегда чья-то последняя надежда, последнее убежище, — Чонгук опускается на локти, приближаясь к чужому лицу напротив. Расстояние между их телами так мало, что кажется будто его вообще нет, расстояние между их лицами настолько крохотное, что пропускает лишь последние тонкие лучи заходящего солнца, придавая коже карамельный оттенок, расстояние между их сердцами отсутствует напрочь. Тэхён завоёван. Он смотрит в зелёную глубину леса и теряется в его чаще, ветви деревьев уносят его дальше без права на возвращение. Эти глаза так завораживают, пленяют. Тэхён опускает взгляд на напряжённые руки, на которых выпирающие вены формируют тонкую сеть узоров. Он видит тяжело вздымающуюся грудь и шею, по которой скатывается капля пота, отражающая заходящее солнце в себе, он поднимается выше, встречаясь с глазами. А глаза дикие, совершенно дикие — необузданный лес. Наверное, ни одна близость на свете не может сравниться с двумя взглядами, которые открыто и решительно встречают друг друга и уже не отпускают. Тэхён ведёт пальцами сначала по предплечьям, оставляя за собой стаи мурашек, обводит плечи и закидывает руки на спину Чонгуку, мягко прикасаясь и чуть надавливая тонкими пальцами. Чонгука ведёт конкретно. Останови меня — единственная мысль Чонгука. Только не останавливайся — единственная мысль Тэхёна. Тэхён облизывает пересохшие от жаркого дыхания губы, от чего они блестят в свете тусклых ламп, а Чонгук подбирается ближе и оставляет последние слова на его губах, ощущая их пьянящую сладость и запретную близость: — Но что же случается, когда спасать нужно тебя? Кто спасёт тебя, Тэхён? — Так спаси. Самое прекрасное, что Бог мог дать людям — это умение чувствовать.