***
В центре поселения обнаружилась глубокая яма. Буквально в самом центре зияла дыра с рваными кривыми краями, обрамлённая каменной балюстрадой. Люцифер щёлкнул пальцами – над головами зажегся красный огонь, освещавший тусклым светом каменные ступеньки. – Тебе, наверное, интересно, – начал он. – Да не особо, – пробурчала Вики. – Мозги и так взрываются. – Помнишь сказку про Демона и Деву? – Он спускался дальше, не обращая внимания на гневное сопение за своей спиной. – На самом деле, вокруг этой истории ходит много тайн. Например, кто-то считает, что именно из-за них бессмертные обрели физический и ментальные дары, из-за источника, что они открыли. Ну, это я тебе уже рассказывал. Но... – он сделал выжидательную паузу, смотря назад за плечо, пытаясь поймать взгляд непризнанной – увы, он беспечно находился в другом месте – на резных барельефах стен. – Но многие века мы считали, что Источник Демона и Девы один-единственный в Аду. Мы ошибались. – Что, ещё одна сказка? – спросила Вики брезгливо. – Да нет, просто... – Стоп, – Вики только сейчас поняла, о чём он говорит, – если в Аду существует другое место, которое может открыть дар, помимо той ямы-дементора, высасывающей всю радость, почему ты не отправил меня сюда? – Потому что этот источник не открывает дар. – Но... – Исцеляет, регенерирует, добавляет сил, бодрит, ещё что-нибудь в этом роде, своеобразная ванна для богатырей и страшных легионеров, которые толпами тут крутились, но никакой дар не открывает. Тем более, что сейчас это просто бассейн с горячей водой. Почему, по-твоему, поселение пустое? Оставил бы кто его, будь в этой дыре скрытый источник силы? – Он тоже иссяк? – Не уверен, что он вообще работал. – Плацебо? – Иначе об этом точно сочинили сказку, – он улыбнулся, сверкнув глазами. – Офигеть, заговоры среди адских колдунов. У этого была какая-то цель? Что за этим скрывалось? Зачем кому-то дурить легионеров, что источник волшебный? – А, эта часть мне не нравится, – он небрежно отмахнулся. – Тебе тоже не понравится. Скучноватая. Слишком простая. – Расскажи. – Задумка отца. Из-за Вискензии. – А что в Вискензии? – Бандиты. Сам туда погнал дикий, нелюдимый народ. Подверг их вечному дождю, а потом вспомнил, что всего-то через Адскую Бездну стоит его любимейший ледяной замок. Но никто из легионеров не хотел обитать в этой дыре на отшибе мира. Что здесь есть? Море Забвения? Даже позагорать не получится. Вискензия? Бухта Немой Сюонны? Левиафан, который проглотить может и даже не подавится? Так и появились Альмитовские источники. Источники вечной силы и молодости. Идиоты потянулись сюда рекой. – Только из-за этого? – Ну, прослыть виртуозным авантюристом и кружить головы сёстрам милосердия в оранжереях о местах, которые им даже не снились, хотелось каждому щеглу. Будь уверена, каждый из них хоть раз совершил пиратский набег на край мира. – Край мира? – она не сдержала смешок. – А вот оно что! А мы голову ломаем, откуда взялись эти байки про Землю в форму диска. Так оказывается, что это Ад стоит на трёх слонах и гигантской черепахе, бороздящей просторы космоса. – Брось, Уокер, хочешь унизить кого-то просто из-за того, что он из мира, который плоский? – Серьёзно, что ли? Ад и в правду плоский? Как твои шутки? – Да и Земля явно круглая не просто так, иначе по-другому бы не уродилось на ней такой идиотки. – Ха! – воскликнула она и следом состроила серьёзную, недовольную мину, продолжив говорить механическим голосом: – Поздравляем, Люцифер, вами достигнут новый уровень прогресса. Ваша динамика в задании «постарайся, чтобы я не убила тебя сегодня ночью, вонючий мудила» составляет три тысячных процента, уровень показателей – хуже среднего. Согласно анализу полученных данных, вы достигните успеха через, примерно, никогда. Она хотела сострить что-нибудь ещё, всё-таки не убить его сегодня ночью было бы намного легче, забудь она обо всём, что случилось, и позволь на одну ночь обратить всё в шутку, но закончить не успела – споткнулась на ступеньке и полетела вниз. Вырвавшееся «ой-ой!» особого смысла не имело – боли от падения она не почувствовала, зато почувствовала напряжение в области плеч и груди – Люцифер в последний момент поймал её за капюшон и не дал упасть. Опять. Который раз за день. Он подтянул её вверх и поставил на ноги. Странная метаморфоза произошла с его лицом – всё время, что они спускались по этой длинной винтовой лестнице, он выглядел нормальным. Довольным даже, несмотря на прямые оскорбления. Улыбался уголком губ, смотрел на неё, постоянно оборачиваясь и рискуя навернуться, взглядом, в котором всё та же привычная алая тьма, не умеющая, конечно, пищать от радости (не в её интересах), но точно находящая в себе способности хохотать счастливым злым смехом, полностью соответствуя своей природе и не на йоту от неё не отличаясь. Разве что совсем чуть-чуть. Она ведь отходит, оттаивает от холода, выползает из скорлупы, давится агрессией, да, но не утыкается, лепечет всю эту чушь, но не молчит. А уж этого бы он не выдержал. Но сейчас от этого Люцифера ничего не осталось: тьма насторожилась, включила привычный режим безжалостного берсеркера и притихла, чтобы никто не смог выявить её присутствие. – Спасибо говорить не… – Молчи. И Вики заметила это только тогда, когда подняла на него голову. Хотела сказать что-то ещё, но он в опережение закрыл ей рот своей ладонью, не обращая на неё внимания, и выискивал сосредоточенным серьёзным взглядом что-то наверху. Вики задрала голову – в небе, окружённом рваными краями ямы, что-то сияло, переливалось серебряными огнями и падало сначала вниз, а после зигзагами поднималось вверх, точно звёзды собрались в птичьи косяки для зимовки на юге, сошли с ума и забыли, как правильно нужно падать. – Вовремя мы, – прошептал Люций у неё над ухом. – Как романтично, – фыркнула Вики, сморщив нос. – Притащить меня в эту дыру, чтобы пялиться на звёзды. – Ты что?.. – Он глупо заморгал, не понимая, о чём она говорит, посмотрел вверх на летающее светящееся нечто, потом снова на непризнанную, и снова на небо, и прищурился, разглядывая в небе то, что смог увидеть глаз человека, но никак не может разглядеть его. – Это не звёзды, Уокер. Откуда в Аду взяться звёздам? – У вас дурацкая нелогичная география, – отмахнулась она. Люцифер смерил её недовольным взглядом. – Ох, ну простите, Ваше Высочество, что обидела ваш плоский мир! – Тише! – прошипел он. – Мешаю любоваться? Не знала, что по ночам вы предаётесь сентиментальности, позволяя волнам уносить вашу печальную одинокую и глубоко романтичную натуру по реке фантазий! Без лишних слов он подтащил её к себе и вновь накрыл её рот ладонью, продолжая смотреть в небо. Спиной Вики почувствовала, как обдало жаром, и что сам Люцифер… Напряжён. Навряд ли из-за её болтовни и шуток. Навряд ли он из любителей попялиться на звёзды. Что-то было не так. Он крепко прижал её к себе, давя на щёки, напрягся сильнее, не опуская взгляда. Наверху всё ещё мельтешили искорки. Раздался затяжной гул, свист остро полоснул по ночной тишине. От испуга и неожиданности Вики сильнее вжалась в Люцифера. Сердце от чего-то тревожно забилось. Ответом прозвенел второй гул, но тише и глуше. Люцифер хрипло задышал, за его спиной что-то тихо затрещало. Вики почувствовала, как напрягаются мышцы его рук, а плечи дрожат, и с ужасом поняла – так трещат скованные мышцы в крыльях – он готовится взлетать, но из-за соли не может, и рвёт собственные крылья, чтобы вернуть им хоть какую-нибудь подвижность. Порыв ветра подхватил очередной гул, совсем рядом и близко, Вики зажмурила глаза и задержала дыхание. Новые волны серебряных искр пролетели в небе, покружили в воздухе и исчезли, оставляя в покое чёрные небеса и густую тишину. – Повезло, – Люцифер убрал руку с её лица и отступил на шаг, – что в нас не наберётся энергии и на одного средненького непризнанного. – Что это было? – Она с испугом ещё раз подняла голову к небу. – Демоны из Вискензии, – он устало улыбнулся, занёс руку в воздух, чтобы щёлкнуть пальцами, но передумал – слишком опасно, обойдутся без света. – Нужно скорее смыть соль с крыльев. – Что они здесь делают? – Охотятся, очевидно, – ответил он, снимая водолазку. – Потом поболтаем. Не теряй времени. – А говорил, что здесь не опасно. – Такого я не говорил. Я сказал, что тебе нечего бояться, потому что… – Потому что я с Принцем Преисподней, но что-то я, знаешь ли, боюсь. – Это же хорошо, Уокер. – Что в этом хорошего? – спросила она, наморщив нос. – Если боишься, значит хочешь жить. Она отвернулась от него. И от возмущения, и от того, что услышала лязг пряжки ремня, и свист, с каким ловко его ремень полетел из петлей. Через толщу мрака мрел серый пар, густыми клубами растворяясь в воздухе. Вики подошла поближе к источнику, в темноте попыталась нащупать, где находится сам источник, бестолково мотая руками в пустоте, занесла ногу для нового шага и только чудом умудрилась не свалиться в воду. Сзади цокнули. – Неуклюжая. Тебя ноги совсем не держат? – Он тут? Я не вижу. Где-то внизу? – Где-то внизу. – Конкретнее? – Дюйм на двенадцать часов. – Дюйм?! – Дюйм. – Ладно. Отвернись, я разденусь. – Я всё равно ничего не вижу. – Но ты знаешь, что до воды остался дюйм. Что-то не сходится. В комплектацию сынов Сатаны не входит рентгеновское зрение? Он было хотел сказать, чего он там не видел, а если и не видел, то уже давным-давно дофантазировал, но сдержался, по итогу отвернувшись. Через минуту сзади раздался плеск воды. Хорошо, что здесь так темно, что никто не увидит довольной лыбы на его лице. И как по счастливому мановению, эту дурацкую улыбку от ушей до ушей не видит и он сам. Он попытался вспомнить о вискензийских бандитах – чуть отвлечешься, отпустишь энергию, и они тут как тут – это единственное, что могло хоть как-то омрачить сегодняшнюю ночь. Трёп непризнанной – божья благодать, манна небесная, которую он готов жрать руками, не пережевывать даже и давиться до боли в горле. Тишины бы он не вытерпел, тишина сегодня стала бы капканом, последними гвоздями, вбиваемыми в крышку гроба. Ему даже взбрело в голову, что сегодняшней ночи будет достаточно. В бредовых видениях будущего ему казались их довольные счастливые лица, пока они скачут навстречу голубому безоблачному небу среди поля ржи, крепко держась за руки. Он одергивал себя – ну это уже чересчур – но поделать ничего не мог. Всегда вдруг всплывали фантазии, граничащие с сумасшествием. Он отгонял их, как назойливых мух. Но они настойчиво кружили вокруг, и в какой-то момент стало совершенно бессмысленно сопротивляться им. Так что ему только осталось поддаться этой блажи, с повиновением дать течению реки безрассудства нести себя по руслу, плавно огибая берега, где в купальнике из одних завязок загорает непризнанная. За сиянием солнца Люцифер не видит, как она сползает к берегу, прячется в зарослях цветущей травы, готовясь сцапать его. Его нога путается в коряге, он отвлекается, открывая глаза. Высокие кусты камыша и осоки царственно возвышаются над водой, и там, в самой глубине зелени, среди грязных желтых отражений, сидит она, обхватив острые колени. Он приходит в себя. Пар источника расслабил настолько, что галлюцинации – обычное дело. Если бессмертный хотел знать, как выглядят сны, закидывался килограммами земных наркотиков, либо выбирал способ попроще – найти источник, дарующий некие силы через тернии миражей. С разницей в то, что непризнанная действительно сидела, подобрав колени к подбородку, среди дрожащей чёрной воды. – Ты в норме? – спросил Люций. – Я видела портрет твоего отца в учебнике, – пролепетала она. – Так. – У него были рога. – Мгм. – Кажется, у тебя они тоже растут, – закончила она, вцепившись в него взглядом. – Такие маленькие, как у козочки. – Чего? – Он схватился за голову, чтобы проверить. Гладкий лоб, ни единого намека на какие-то рога. – Да, рожки! – хохотнула Уокер. – Крошечные уродливые пеньки. – Ты обдолбалась? – Он подошёл к ней поближе, пытаясь рассмотреть её лицо. У неё вместо глаз огромные блюдца, в которых ширится глубокая бездонная яма черноты, влажный полуоткрытый рот, щёки, наконец начинающие алеть, и сбивчивое рваное дыхание, от которого свербит. Люций приподнимает её голову за подбородок и всматривается в её глаза, наконец делая вывод: – Ты обдолбалась. Давай-ка заканчивать. Он сам держится на последнем издыхании. Ему бы рухнуть в этот омут, потащить за собой непризнанную, разодрать её майку к чёртовой матери, затолкать её голову поглубже и в голову тоже. Затолкать глубоко. В её проклятый влажный рот. А он стоит. Как идиот. Как идиот тянет на себя её крыло, проводит по перьям рукой, промывая те, и совсем, даже на долю секунды не позволяет себе её коснуться. Только перья. И только вода. Против роста, чтобы соль лучше вымылась. А она жмётся к стенкам водоёма, дёргает плечами, отворачивает от него лицо, потому что ей нравится, и глаза у неё прикрыты от удовольствия, и губы дрожат, сдерживая стоны. У неё небольшие крылья. Как у рядовой непризнанной. Обычные серые перья, без намёка на какой-то необычный оттенок, без зубьев и когтей на сгибах, без дополнительной защиты на внешней стороне. Это здесь, в Вискензии, крылья принято натирать металлической крошкой из их шахт. Люцифер её тоже как-то опробовал – тяжелые стали, что и не поднять, летать так вообще невозможно, но защита непробиваемая. Хотя есть и другой минус – в темноте не спрятаться, крошка на крыльях начинает светиться, издалека напоминая мелкие звёзды. И если бы не этот недочёт, сейчас они бы не стояли так напротив друг друга, и ни о каких крыльях непризнанной речи бы не шло. Скорее, она давно уже была бы без них. Если бы вообще была. Это он так от себя отгоняет непрошенное, ненужное, лишнее ощущение, что ему пиздец как нужно её поцеловать. Хотя бы это. Он может заткнуть щемящий, зудящий, молящий уже стояк, но мозг никак не получается. Глаза всё видят, глаза посылают импульсы в мозг, а этот ублюдок начинает вопить, орать, что сколько можно, блядь, ходить вокруг да около, и заставляет смотреть его дальше на то, что видеть он никак не хочет. На изгиб шеи, которую она начинает втягивать, когда он переходит рукой на внутреннюю сторону крыльев, на губы, которые она прикусывает, на дрожащие ресницы и на майку. На мокрую майку, через которую всё видно. А ещё вчера скрипел книжный стеллаж, она поддавалась, подставляла и шею, и губы, и ресницы точно так же дрожали, и ноги её стояли не где-то под водой, а были прямо на его торсе, и стонала она точно так же, как и сейчас. «Да блядь…» – он медленно выдыхает, отворачивая голову в сторону. Вчера нужно было с этим разделаться. Закончить, закрыть проклятый гештальт. Она доводит его уже который день подряд, а он нихрена с этим сделать не может. И с ней ничего сделать не может. Вцепись он в неё сейчас, прижми её к этим проклятым стенкам, не сделай всё, что хочется, давно уже хочется, настолько, что одним хочется там не обойдётся. Нужно много раз, и долго раз, чтобы унять всё к чертям собачьим, и за сейчас, за одну слабость, ничего не воплотишь. Она ускользнёт. Поддастся, а потом смоется, размахивая шикарной задницей. И мыслью «ну было же!» ничего не успокоишь. Она в мозгах живёт давно, поселилась там, игриво качая розовым ведром мороженого, потому что получилось, вслепую идя в очередной капкан, наивно хлопая глазами, или злобно щерясь на мир, когда тот в очередной раз её подставил и обидел. И он уж никак не вынесет, если взгляд этот будет адресован ему. А он будет адресован. С утра, в Потворе, в школе, если они до неё доберутся. Да даже сейчас, что ей мешает повернуть сейчас голову, нахмуриться, и сказать, что он до неё домогается, и их знакомство было самой страшной ошибкой, какую она когда-либо совершала? Ни-че-го. Потому что Люций виноват. – Ты чем-то расстроен? – Она отвлекает его, заставляет повернуть голову на неё, утыкаясь прямо в её огромные зачарованные зрачки. – Вид у тебя какой-то… грустный. – Он закусывает губу и уводит взгляд в сторону. В голове сейчас разыгрывается шахматная партия, в которой всё валится с доски, чёрное и белое смешивается друг с другом, и он нихрена не понимает, что ему делать, куда ходить, или входить… – И красивый. – Что? – переспрашивает Люций, удивлённо поднимая брови. – Красивый ты, Люцифер. Но такой идиот, – Она качает головой, моргая глазами и утыкается взглядом на его губы, – даже поверить не могу, что мне хочется тебя… – Да нахуй. – М? Незатейливое «м» – единственное, что она успевает промычать, когда её сносят, вдавливая в стену водоёма. И вдавливают не только её. Но и в неё. Язык, себя, тело. Пока она не ускользнула, не оттолкнула, не успела опомниться. Она и не успевает, поддаётся навстречу, закидывая ноги на его спину. Цепляется за сильные плечи, как за единственную опору. Больше никаких опор нет, и связи все нарушены. Единственная связь с реальностью – его язык, готовый вывернуть её наизнанку. С реальностью настоящей и правдивой, где в мире вместо света сияющие искры и вспышки в глазах, где всегда хорошо, тепло и влажно, где держишься ты только благодаря чужим рукам, и где с тебя срывают твою несчастную майку, разрывая ту пополам. Она пытается выцепить её останки осоловелым взглядом в тёмном мороке, жмётся ближе в Дьяволу, цепляясь пальцами за влажную горячую кожу, пока он вытворяет своими руками что-то такое с её телом, отчего то дрожит, изгибается, а рот вымаливает больше. Его пальцы уже давно под кромкой оставшегося белья. Он куш сорвал, тугой и влажный. И на ухо ему стонут, выдыхают часто и быстро, без всякого насыщения, горячий воздух. А он думает, что с ума сойдёт, свихнётся по этой девчонке, если прямо сейчас не сделает большего. Она ведь сама выталкивает себя на землю, чуть раздвигая ноги. Тянется к его губам, приподнимаясь на руках, и он с ликованием в сбивчивом хриплом дыхании тянет её за шею ближе к себе, тянет её трусы, пытаясь сорвать их легко и быстро, но не совладает уже ни с чем, и те трещат по швам, отлетая в источник вслед за майкой. Он хочет её рассмотреть, но нет ни рентгеновского зрения, ни времени. Зато есть рот, которым можно впиться в её клитор и долго растягивать её до хрипоты в стонах, в мыслях кончая от изгибов тела, поддающегося его языку и рукам, от сладости момента, от её сладости, и, блядь, он разорвётся сейчас от ощущения, насколько сильно ему нужно продолжить и насколько сильно нужно всё закончить, потому что потом настанет пиздец. Ему. Всему. Ей. Он ведь не остановится. Измолотит её, вывернет, ничего не оставит. Не сейчас. В будущем. Многим позже. Ему раза не хватит. Даже недели не хватит, она настолько сильно засела в голове. И проморгает всё своими огромными глазами, пока жизнь будет медленно кровоточить. – Посмотри на меня. Он сжимает её шею и подводит к себе, сильнее вдавливая ладонь в промежность. Она покорно поднимает глаза, сбивчиво хлопая губами какие-то просьбы, не может удержать взгляд, опуская веки. Пальцы сжимают её щёки, и пухлые губы глупо приоткрываются, обнажая бездонный до непонимания взгляд. Она сдвигает колени, сжимая его руку между своих ног, и он никак не понимает, как теперь её отпустить. – Смотри на меня. Не закрывай. Только попробуй закрыть. Она согласно мычит и быстро кивает, чувствуя, как он начинает замедляться. Цепляется рукой за его волосы и сильнее приподнимается, чтобы поддаться его губам. – Нет. – Он уводит её за щёки, грубо сжимая те, наращивая темп своих пальцев. – Не заслужила. – Люций… пожалуйста… я хочу… – Что? – Он перехватывает её за шею, встряхивает, когда она вновь начинает прикрывать веки. А ему нужно, чтобы она смотрела на него, пялилась, точно пялится в пустоту, потому что в этой отражающейся пустоте он видит себя, и это не позволяет совсем потерять голову. Ведь тело ему уже отказало – оно назло ускоряет пальцы, заставляя непризнанную растекаться по его руке, поддаваться сильнее, выбивает из неё последние капли разума, что она уже с мольбами глухим неразборчивым шёпотом просит, не отрывая своего взгляда от его тлеющих глаз. – Тебя… не могу больше. Он видит, как в её зрачках появляются долбанные искры. Отражаются звёзды, наращивая с каждым её стоном своё присутствие. Видит, знает, что в Аду нет звёзд. И в её глазах им физически неоткуда взяться. Толкает её на землю, прикрывая своим телом, но всё равно не может остановиться, только зажимая её рот рукой, пока вторая изводит её до дрожи в коленях и до пульсации между ног. – Пожалуйста… можно… Она и не понимает, что происходит. Пялится же прямо в небо, и ничего не видит перед собой. – Нельзя. Вики. Нельзя. Он говорит одно, но делает совершенно другое. Доводит её, что она кончает прямо под свист рога, нарушающего густой гул в ушах.***
– Там дров нет. – Вики выходит на крыльцо, поскрипывая половицами. Он смотрит вдаль, выискивая в ночном чёрном небе вискензийских бандитов. Третий гул рога раздался уже давно, но Люцифер не позволяет себе зайти в дом, давясь здесь табаком, который нашёл в комоде. Его сигареты промокли, и маленький огонёк внимания головорезов не привлечет, а вот огонь, который она хочет развести, очень даже может. – Мы не будем топить камин, – отрезает он, слезая с перил. На ней его свитер, благочестиво прикрывающий задницу, оставшуюся без трусов, и её кеды. И всё. От неё пахнет свежестью, заледеневшей на ночном морозе, и мокрой травой. – Почему? – По той же причине, почему нельзя оставлять костёр в лесу без присмотра. – Потому что он может спалить всё вокруг? – Потому что он привлекает внимание. – Знаешь, между смертью от холода и смертью от рук каких-то диких ублюдков, я выберу второе. На крайний случай, можешь сам меня прикончить, если дело запахнет жареным. Он усмехнулся, подойдя к ней вплотную. У неё на макушке в растрёпанных, ещё мокрых волосах, застряла травинка, и его рука уже сама тянулась, требуя её достать. Он честно её не контролировал, не контролировал и движение вдоль её волос, насыщенное магией, сумевшей высушить волосы. – Не забывай, с кем ты. – Поэтому и есть крайний случай. – Она пожимает плечами. – Будь со мной какой-нибудь Энди, я бы такого ему не говорила. В смысле, не позволила бы ему себя убить. – Понятия не имею, кто это. Но ставлю на то, что вы бы давно утонули. – Чушь! Я бы выплыла, и его бы вытащила, и мы, может, тащились бы уже к этому твоему Потвору, потому что Энди, как ни крути, учится лучше меня, и точно знает, где он находится. – Прямо в капкан к бандитам. – Пожалуй. – В общем-то, всё в твоём духе, – бросил он, скрываясь за дверьми дома. – Люблю влипать во всякое дерьмо, – сказала она, поспешив за ним. – Может, передумаешь насчёт камина? – Знаешь, на сколько хватает среднего заряда энергии бессмертного, вроде меня, чтобы поддерживать температуру тела? Он завалился на кровать, похлопав рядом с собой. Густое облако пыли дало о себе знать. – На сколько? – Вики не обратила внимания на этот жест. – Ближайшие пять часов не замёрзнешь. – Ты меня согревать собрался? Она вскинула брови от удивления. Как ни крути, забыть, что он сделал, у неё не получится. Он здесь, и убежать от преследующей мысли, что этого простого поведения будет достаточно, чтобы замолить грехи, не удаётся. Хоть в собственной смазке утопись, если он только попробует опять вытворить с ней подобное, хоть захлебнись ей – не получается. В ней же и сдохнешь. – Да брось, Уокер, – он всё замечает – на лице непризнанной мимолётное колебание, глаза, которые она уводит в сторону, и ничего из тех воодушевлений, что он привык вызывать у девок, вроде неё, при таких предложениях. – Если тебе будет легче… – Ты извинишься? – Скажу, что у меня есть цель – доставить тебя живой до школы. – И ничего личного? – Предложение ограничено, – он игнорирует её вопрос. «Не ответил, – резюмирует Виктория, – значит… Хрень какая-то. Быть не может». Она, в полном недоумении от надуманного, натягивает джинсы из соображений, что спать с голой задницей на постельном, которое даже для экспоната в музее не годится – настолько его прожрали постельные клопы или трупные черви того несчастливца, позволившего себе коньки здесь отбросить, – не самая лучшая идея. И в том же самом недоумении ложится рядом с Люцифером, хмуро смотрящего перед собой. «Неужели у тебя, такого злого и страшного, есть то, что принято называть чувствами? Да ещё и ко… – мысль, самая нелогичная и глупая из всех, что когда-либо приходили ей в голову, не даёт себя додумать. Настолько нелепо и странно это выглядит, что никак не может ни уложиться, ни сформироваться. – Но если вдруг… если при малейшей возможности, что всё это не выдумка, а реальность… если хоть где-то во Вселенной такое возможно, то мы влипли, Виктория Уокер». Он искоса смотрит на неё, она испуганно сглатывает, рассматривая страшно красивые хмурые глаза. «Пиздец как влипли». К её облегчению Люцифер выдыхает, сползает вниз по подушке, и она чувствует потустороннее тепло, медленно расползающееся по коже. А вместе с ним и его запах. Пряный, удушающий, приятный, перчивший в горле. И понимает, если вдруг он сейчас на неё посмотрит этим своим жутко размышляющим взглядом, она уже сама не сдержится, будет готова и передумать, и простить, и закончить то, что они начали на источнике. Она с трудом и неловкостью переворачивается на другой бок, пытаясь не задеть его крыльями, на выдохе поджимает колени к груди, тяжёлую от ответственности за выбор, который ей никто не вменяет, но который абсолютно точно ей предстоит сделать, и с совершенным мрачным настроением не понимает, как ей теперь уснуть. А после чувствует его руку, легко уместившуюся на её плече, тепло инфернальной и демонской энергии, и, прикрывая тяжёлые веки, тут же засыпает.*** Soundtrack Mumford & Sons – Thistle & Weeds
Рассвет пришёл неожиданно. Мало кому удаётся застать его в Аду. Он не выкатывается плавно из-за горизонта, как принято в других мирах, а возникает неожиданной вспышкой, просто вспыхивая в небе, точно огромная яркая лампочка, способная разжечь свет в небесах. Процесс длится не дольше пяти секунд, и мало кто вообще понимает, почему минуту назад на дворе стояла темень, а теперь везде льётся свет. Стороны света, фигурирующие в сказаниях, – ничего особо не значат. Светило как вспыхивало глубоко в небе, там же и потухало. С той разницей, что сумерки в Аду таки присутствовали, степенно разменивая день с ночью. Так случилось совсем недавно – десяток лет назад, когда Нотт, покровительницу и жрицу ночи, начали готовить к уходу, обучая преемницу Килью, которая ещё не научилась вдоволь совладать со своей стихией. Поэтому последние десять лет рассвет вспыхивал за пять секунд, а заход того, что принято называть Солнцем везде, кроме Ада, наступал постепенно. Но Вики Уокер повезло. Она проспала одни из самых горячих и тревожных три часа в своей жизни, погребённая под рукой Люцифера, и еле нашла в себе силы встать с кровати, чтобы обернуться на него и в самом прескверном настроении выйти из хижины, на берегу обнаружив яркую вспышку света, разгоревшуюся среди ночи, обнажившую все обозримые просторы и затерявшуюся среди хмурого неба. На долю секунды она даже заметила мелкий шлейф с левой стороны, где у горизонта смыкались, сливаясь друг с другом, синие волны и серое небо. Вот там и был край мира. Край Ада, за которым только бескрайнее Нечто и глубокая пустота. Пейзаж, не сумевший рассмотреться вчера, стал так доступен и оголён сегодня. Полоска песка, редкие поросли сухой жёлтой травы, камни, щедро усыпавшие берег, и волны, с шумом набегающие и откатывающиеся назад. Точно как в тех миражах, где призрак подруги выкручивал нутро наружу, топил в страшном жутком одиночестве и, вкинув последний жуткий скример, исчезал вместе с утренним светом. Она не раз здесь с ней сидела. Чёрт знает, откуда мозг взял эту картинку, но они точно были тут в тысяче из её снов. Сидели то на бревне, выброшенным морем на песок, то бродили среди травы, то, прижавшись плечом друг к другу, молча смотрели вперёд. И Пат начинала, плавно заводила разговор, трепалась о чём-то, тонкой подводкой доводя до гнева и исступления, ставя по итогу жирное чёрное клеймо убийцы и предательницы. Живая, как никогда, не появляющаяся во снах уже месяц. Вики выдохнула, присев на песок. Мрачно посмотрела вокруг, заметив чёрные очертания домов через пролив, и, без особого интереса, отвернула голову. Там, в пустой на здравые мысли голове, сиял огромный гештальт. Они с ним уже добрые друзья. Он там с первого дня бессмертия поселился. У него даже имя есть. Её персональная чёрная дыра с раскалённой индейской кожей, чёрными глазами, пухлыми губами, цвета искусно украденного у вишнёвого сока, что кажется, что она только им и питалась. Она не из коренных американцев, так, подделка из Вермонта, Монтпилиер, округ Вашингтон; но охренеть как любила всякие бусины на одежде, таскала макраме и плетёные сумки, чуть диковато выглядя в глазах однокурсников, цепляя хайратник поверх кос. Вики даже умудрилась подзабыть, как та выглядит. Во снах что ни лицо, то умерший призрак, что ни улыбка, то искривлённый злобой рот, позволяющий говорить, обвинять, резать, потрошить одними лишь звуками. Да он даже закрытый причинял боли больше, чем кто-либо за всю её жизнь. Вчера, стоя на могиле Пат, она пришла в такое бешенство, что была готова не то чтобы её душу достать из хранилища, а могилу раскопать и отнести её на заклание к индейским духам, как принято делать в той дыре, откуда она, эта Паттайя Гой, вылезла. – Какого хрена вообще? Я так помешалась на тебе, так искренне хотела помочь, что уже и на такое готова. Только чтобы потом ты меня скальпелем прирезала. А если бы получилось, что бы ты мне сказала? Что это совсем не то, что ты имела ввиду? Обвинить меня во всех смертных грехах, чтобы потом скривить рот и спросить, зачем я обрекла тебя на вечную жизнь? А вот нифига, Пат, я тут, блядь, застряла. Нихрена не ты, ты в Небытие уже месяц, даже во сне не соизволила явиться. Да и слава Шепфе. Последний раз пошёл не по плану, да? Что ты хотела сделать? Вкинуть бредовую идею из-за моей бредовой идеи? Ну прости, что пыталась тебя спасти, месяц места себе не находила, способы искала, как с тобой связаться, вытащить тебя из этого дерьма, чтобы по итогу что? В лесу заблудиться, ведомая тобой? Ну охренеть «спасибо», подружка. В ответ только шум моря, гул пены, растворяющейся по песку, и шорох ветра, застрявшего в волосах. Это не метафорические ответы, можно даже в них ничего не искать, ей никто не ответит. Её даже Пат не слышит, всегда и везде слышала, любую чушь готова была услышать, ненужные, лишние слова. А как приготовилась сказать ей что-то действительно важное – так она исчезла, сгинула в далёких страшных туманах Небытия, до куда ни достучаться, ни докричаться. – Я тут застряла, неужели это непонятно? Ты отмучила своё, а мне сколько это терпеть? У меня и прогноз неутешительный. Бесконечность, знаешь ли, даже не тюремный срок. Вариться в этом дерьме, пока от костей и праха не выжечь. Знаешь, что они с мертвецами делают? Поджигают на Вечном Огне. Знаешь, зачем? Чтобы даровать им бессмертную жизнь! Бессмертная жизнь у мёртвых бессмертных, блядь! – она злорадно, сипло засмеялась. – Они в смерть не верят, развеют твой прах по болоту, затопят его поглубже в торфе, а осенью ты вылупишься в чудовище. Они только после этого понимают, что это такое их бесконечность после смерти, гонятся в лес, чтобы там потеряться навсегда. Нихуя это никакой не дар, проклятие настоящее. И я тут, и я ни черта не понимаю, что мне делать. Раньше ты была, а теперь кто? За что мне держаться, за что ухватиться, в чём потеряться? Я не разберусь с собой, не смогу себя найти, а тут только я и осталась. Как найти себя в мёртвом человеке? Я мертва не меньше твоего. Только какого-то чёрта всё ещё живу, дышу, хожу. Столько проблем, Пат. Ты даже не представляешь. Думаешь, я хоть на долю догадываюсь, кто мог нас убить, кому это понадобилось, чья метка на мне стоит, и где этот проклятый дар, о котором все трещат со всех сторон? Я человека убила, возомнив себя высшим существом. Нихрена я никакое не высшее существо, неудачница, хуже даже, чем раньше. Об меня ноги можно вытереть, а я только помявкаю что-то, а потом с радостью подставлю свою... Она хотела обмолвиться о минувшей ночи, но слова застряли поперёк горла.Soundtrack Lana Del Rey, Nikki Lane – Breaking Up Slowly
– Я злюсь на тебя только потому, что завидую. Ты не представляешь, какого всем тем людям, что тебя любили. А я знаю. У меня сердце готово разорваться, только вспомню о папе. Мне даже страшно вернуться в Бостон, посмотреть, как он там. Я бы хотела к тебе, нежели назад нельзя, это эгоистично, но лучше, чем так. Но я не могу. Я всю жизнь о другом думала, о жизни думала, просрать всё, даже не начав толком жить? Не могу. И с тем совсем не понимаю, что мне делать. Я так глубоко повязла в сочувствии к себе, что только этим и занимаюсь. Никаких храбрых глаз, задранных подбородков, энергии, к чертям сносящей. Вытащила бы я Энди, ну да... Потонула бы вместе с ним, и радостно последние пузырьки воздуха пускала. Потому что здесь бы меня не нашли, не предали тело Вечному Огню, и моя душа не гнила на Болотах. Вот этого я хочу, а не пытаться в чём-то там разобраться. Она резко замолчала, понурив голову. – Вчера, когда тащилась за Мими в лес, я вдруг почувствовала... Даже не знаю, когда такое в последний раз было. Я уже и забыла, каково это, вообще не представляла, что со мной может такое произойти. Одиночество, Пат. Я под чарами была, всё остальное глушилось, а это – нет. Я здесь одна. Совсем. Я окружена ими, но вокруг так пусто, что от них и эхо может отразиться, крикни громче. Она замолчала, в голове созревала, распускалась одна последняя мысль, которой нужно было дать волю, но Вики никак не могла собраться с мыслями, тормозила, держала её до последнего. Из родни тех пыток, когда пытаешься не дать упасть острому лезвию, сжимая то в ладони. Оно и нужно тебе, оно и насмерть может изрезать. – Смотри, чем занимаюсь? – она хохотнула. – Опять себя жалею, ну что за человек? Момент оттягиваю. Не хочу уходить, но отвлекать тебя от пустоты совсем нечестно, да? Ты не заслужила моих слов, всего, что я сейчас сказала. Ни моей ненависти, ни зависти, ни того, что я хотела для тебя сделать. Ты должна была уйти, быть где-то в загробном мире, без всей этой фэнтезийной хрени, этого дерьма никто не заслужил. Ты особенно. Особенно, если всё из-за моей придури, особенно, если я придумала какой-то отвратительный план, а ты стала его жертвой. Если я уродилась какой-то не такой, а ты погибла из-за меня и вынуждена была проходить через всё это, потому что я попросту отпустить тебя не смогла. Я же уже всё придумывала, позволяла себе фантазировать, как ты вернёшься, как я тебе обо всём расскажу, как мы начнём новую, пусть и такую странную жизнь, вместе, вдвоём. Может разругаемся по итогу, в разных мирах будем жить, забудем друг о друге лет через сто, но как же здорово было тешить себя мыслью, что я тебя спасу. Хоть что-то толковое сделаю, хоть что-то у меня наконец получится, не так реально, конечно, представлялось всё, когда ты уже два месяца, как мертва. Но у меня надежда была, хоть что-то было, а теперь вообще ничего нет. И если уж я вынуждена уходить, идти дальше без тебя, я налегке пойду… Да и ты задержалась. Вики, пошатываясь, встала. Методично кивнула головой несуществующей собеседнице. Сухо смахнула с ресниц выступившую слезу и, засмотревшись на пустое место, ещё раз для уверенности закивала головой, решившись на последнее необходимое слово. Которое, почему-то, так и не смогла проговорить.