Сказка о сбежавшем богатыре

Долго ездил богатырь в разные стороны по землям русским. Всюду одно видел — как Орда за собой пустоши оставляет. Решился наконец в город какой-нибудь заехать, потому как совсем иссохся воин, совсем голод его замучил с бессонницей. Направил он коня к небольшому городку, имя которого неизвестно богатырю было. И тут пепелище, при том недавнее. Местами белый дым ещё курится над спалёнными избами. Туман густой опустился, не видать в нём дальше ста шагов. Не видать никого на улицах — ни живых, ни мёртвых, ни псов бродячих. Уж насквозь богатырь почти через город проехал, как видит — сидит у сожжённой избы старушка на лавочке, да яблоко ест. На ней платье чёрное, ступни босые. Слез богатырь с коня, подходит к ней. Вернее, даже сказать, что голод его ведёт. — Здравствуй, матушка! Соболезную твоему горю... — Здравствуй, соколик, — отвечает старуха и смотрит на него проницательно. — Не могла б ты меня накормить, напоить, добрая женщина? Много месяцев я в пути, совсем иссохся, изнемог. Недоброе во взгляде её пронеслось, но кивнула: — Разве что яблочко дать могу. Но сначала скажи — кто ты и откудова? — Дружинник я княжий, из Дикого Поля возвращаюсь, — отвечал богатырь. — А как же, сынок, получилось, что на Русь пришли ордынцы? Людей в полон уводят, города, да деревни выжигают, церкви святые рушат? — В горле у меня пересохло, матушка, — на колени богатырь опустился перед ней, тени под глазами жуткие, всё на яблоко пялится, взгляд отвести не может. Ухмыльнулась старуха, сухонькими своими ручками, да как разломила напополам яблочко: — Вот тебе, кушай, да рассказывай. Накинулся богатырь на лакомство, с кожурой и семечками съел. Судорогой от кислого нутро свело. Присел он на землю и стал рассказывать. — Князья перед нашествием меж собою все перессорились. Брат на брата идёт, сын на отца, дядя на племянника. Каждому свой удел ближе Святой Руси. Дружинники обленились — службу в Диком Поле забросили, потому как давно кочевники из него ушли. Мы думали, что избавление наступило, а они от Орды бежали. Опять же, мы всё между собой сражаться привыкли, науку воинскую против кочевья позабыли. Люди торговые — те о барышах всё думали, да как бы от монгол откупиться. А простым людям, сама знаешь, как живётся. Только три богатыря великих выехали с Ордой биться. Илья Муромец, Добрыня Никитич, да Алёша Попович. Выехали в степь — там и сгинули. Вот так, матушка, на Русь басурман и пришёл. — Ну, а ты что же? — искоса поглядела на богатыря старушка. — А что я... Разве я что-то сделать с эдакой силищей могу? Нет, бесполезно это. Вот теперь еду куда глаза глядят... — Зря ты думаешь так, юноша... — услышал он в ответ. Осерчал богатырь, голод и совесть его вконец замучили. Вскрикнул он: — Да что ж мне, помирать зазря что ли?! Молод я, матушка, молод! Жить мне хочется! Вот сидим мы с тобою на пепелище вдвоём. И где остальные горожане? Нету их, все кончились! — Как это кончились? — гневно взглянула женщина на богатыря, — здесь все! Погляди-ка! Повела она рукой после этих слов. И увидел богатырь сотни теней, духов павших. Обступили его духи плотной толпой, смотрят грозно на воина. Разглядел он их и ужаснулся. Кто до мяса, до костей обгорел, у кого из спины ремней понарезали, многие головы отрубленные в руках держат. Выступает один крепкий мужик из толпы, кудри на отрубленной голове разглаживает, голова из подмышки хитро на воина ухмыляется, одним глазом смотрит, потому как из второго стрела ордынская торчит: — Что, богатырь, растерялся? Видишь, что с нами монголы сделали? А знаешь, за что? Да за то, что городок наш, Козельск, два месяца из Орды кровь пил. Брёвнами со стен мы их потчевали, кипятком и маслом поливали! Подвезли ордынцы камнемёты заморские, стали стены разрушать — мы на вылазку сходили, орудия эти проклятые переломали. Главный волк монгольский — хан Батый, — городок наш «Злым городом» прозвал. А всё потому, что не оглядывались мы на других, сынок, не искали себе оправданья, стояли друг за друга, да за малолетнего князя нашего, ребёнка совсем. И за Русь-Матушку, за её честь поруганную! Онемел богатырь от страха и позора, ни жив, ни мёртв стоит. Поднялась с лавочки старушка. Смотрит богатырь — а и не старуха это, а сама Смерть перед ним в чёрном саване. Глаза ледяные прямо в душу уставились. — Вот что, беглец, послужи-ка мне немного, — молвила Смерть, — женщина я справедливая и скромная, никогда лишнего человека не скосила. Уважаю я гармонию вашего мира, любуюсь на мужество, да на любовь, каковых в моём свете нет. Руку на них не подниму без крайней необходимости. Но сами вы, люди, на тот свет мертвецов отправляете. Без счёту, без всякого разума! Не люба мне эта алчность до крови. Вот, как здесь, в Козельске монголы сделали — то и мне, Смерти, противно видеть. Посему, богатырь, сослужишь ты мне службу! Богатырь не в силах был отвернуться, жгли ему душу страшные ледяные очи: — Какую? — Не годится, что подвиг Козельска забыли люди — как малым числом можно храбро держаться. Не всех жителей монголы порезали, кое-кого в полон увели. Ты скачи за ними и освободи всех, кого сможешь. Да найди им безопасное место. Чтобы молва по земле пошла о том, как смелость и любовь встали против жестокости и выстояли — хоть в народной памяти. — А ехать за ними куда? — спросил богатырь. Вся толпа духов молча ему путь по дороге указала, каждый руку вытянул... у кого руки на месте оказались. Опосля этого ветер подул и исчезли горожане. — Если струсишь и от службы моей сбежишь, так знай — в тот же вечер, что с дорожки сойдёшь, я тебя косой своей срублю, — молвила Смерть. Потухли глаза, вылетел из тела старухи морок. Вся прахом и рассыпалась. Только половинка яблока рядом упала. Ухватил богатырь половинку эту воровато, ко рту поднёс и задумался. Поглядел на коня своего и тому отдал — вспомнил витязь про верного товарища. И поехал в сторону, куда горожане ему путь указали.