Без пяти минут полночь

Чёрный Порше вице-президента влетел на подземную стоянку Зималетто и, взвизгнув тормозами, замер. Андрей покосился на сидящую рядом Катю и сдержал протяжный вздох. Последние два дня его совершенно выбили из колеи, и он уже мечтал о том, чтобы высадить эту маленькую ведьму из своей машины. Женщины, как оказалось, все не от мира сего. Они умеют довести до белого каления, спутать все мысли и планы, а потом невинно хлопать глазками будто ничего и не было. Строго говоря, все его общение с противоположным полом сводилось к постели, максимум к завтраку и легкому поцелую на прощание. А то и до постели не доходило, Ларина справлялась прямо на рабочем месте, поэтому даже два дня в одной квартире с Катей показались пыткой. В первое же утро он успел проклясть не только весь белый свет, себя-дурака, гребаных упырей, но и братца Ромку, который уснул ночью на диване. Раненую, вусмерть пьяную Катю пришлось класть с собой на кровать, и все бы ничего, если бы на утро Жданов не проснулся с ее головой на плече и прохладной ладонью, забравшейся под футболку. Как, однако, привычно и просто! Будто она каждую ночь так спит. Психанув, он тихонько фыркнул и сполз с кровати, стараясь не потревожить ее сон. Не хватало быть еще и застуканным с ней в обнимку! Андрей как можно тише умылся, привел себя в порядок, а потом так же тихо растолкал помятого Малиновского, и они дружно отправились на работу. День в Зималетто прошел в какой-то суете, передохнуть не представлялось ни малейшей возможности. Сашка смотрел волком и упорно молчал. Да и отец вел себя как-то настороженно, особенно когда Андрей отчитывался об охоте. Неужели заподозрил что-то? Благо Катя сообразила сама позвонить Павлу Олеговичу и отпроситься на денек к мифической подруге, не пришлось ее выгораживать. Только вот лучше бы она к подруге и уехала, потому что вечером его встретила весьма привлекательная картина полуобнаженной девушки в его квартире. Как он ни уговаривал ее надеть шорты, Катя ни в какую не соглашалась. Нога у нее, видите ли, болит! А пританцовывать, стоя у плиты в его футболке, чуть прикрывающей белье, не болит! Дура. Весь вечер Жданов пытался сообразить, в какой момент маленькая девочка превратилась в весьма привлекательную женщину. Он снова злился на себя, но отводить от нее взгляд становилось все сложнее. Сколько они не жили вместе? Лет двенадцать, наверное, с тех пор, как Пушкаревы всей семьей уехали на Урал. Тогда эта маленькая шмакодявка действительно могла бегать перед ним в коротких шортах и майках, что абсолютно никого не волновало, а теперь он чувствовал себя как минимум совратителем малолетних. Только вот малолетней аппетитная девушка, что-то тихо напевающая во время приготовления ужина, никак не выглядела. Еще одним испытанием стала перевязка. Чтобы не затягивать Катино восстановление, Андрей еще днем тихонько взял у Амуры ее волшебную мазь, и к утру Пушкарева уже должна была окончательно встать на ноги. Слава богу! Только мазаться самостоятельно она тоже отказалась, сославшись на боль и ужасный вид собственной раны. Пришлось самому резать бинты, обрабатывать рану и наносить снадобье, старательно скрывая смущение от вида тонкого кружева, которое то и дело появлялось из-под задирающегося края футболки. Смущение? Жданов решил, что уже в край долбанулся. Рома ночевать к нему второй раз не пошел, как бы брат его ни упрашивал. Да и черт с ним, с предателем! Малиновский только хихикнул что-то в трубку и отключился. Но, чтобы не ставить себя в неудобное положение, Андрей предусмотрительно лег на диван. Не хватало еще, чтобы Катя, ненароком прижавшись к нему ночью, почувствовала, как сильно она волнует его своей близостью. И когда утром он почти насильно ее поймал, закутал в куртку и заставил натянуть свои спортивные штаны, его радости просто не было предела. — И как я в таком виде на работу пойду? — фыркнула Пушкарева, надувая губы. — В мастерской переоденешься, — рыкнул на нее Андрей, — В первый раз что ли? — И почему ты так злишься на меня? Покусилась на твои холостяцкие квадратные метры? Зато я тебя накормила нормальной едой… — Не напоминай… Или напоминай. Никогда простое приготовление пищи не выглядело в его глазах столь эротично как прошлым вечером. — Почему? Вкусно было… — протянула Катя, — Приходи к нам сегодня вечером на ужин? Дядя Паша обрадуется. — Нет уж. — Занят? Опять поди в бар с Ромкой пойдешь. — А и пойду! — взвился Андрей, параллельно ругая себя за то, что нервничает без причины, — Тебе-то что? — Ничего, — буркнула девушка и обиженно сложила руки на груди. Дальше разговор как-то совсем не клеился, и Жданов посильнее нажал педаль газа, дабы быстрее высадить из машины эту несносную девчонку, напрочь выбившую почву у него из-под ног. — Твоя остановка, — все так же зло выдавил он, когда они приехали на парковку. — Спасибо, — виновато опустив голову, ответила Катя, и выползла из машины, тихонько прикрыв за собой дверь. Он задумчиво проследил за ней взглядом, пока она не скрылась за дверями лифта, и уронил голову на руль. Идиот, просто непроходимый идиот! Офис компании пока был погружен в тишину и полумрак. Рабочий день должен был начаться через пару часов, и кроме дремлющего на боевом посту Потапкина, в здании никого не должно было быть. Катя неловко подтянула спадающие треники и понадеялась, что в таком виде её никто кроме доблестного охранника не увидит. Какая муха укусила Андрея, интересно? Поднял ни свет, ни заря, даже не дал позавтракать. Не терпящим возражения тоном он заставил надеть эти кошмарные штаны и привёз на работу, а сам не торопился подниматься на административный этаж, остался в машине. Злится? Но почему? Все же было нормально! Катя осторожно шла по темному офису. В пустых коридорах не было ни одной включённой лампы, и стояла непривычная тишина. Казалось, что здесь время остановилось. Лишь в мастерской в неплотно прикрытую дверь было видно мерцающую тонкую полоску слабого света. Значит, Ольга Вячеславовна уже здесь! Не спится ей, что ли? Всегда спозаранку приходит, чуть ли не первая. Ну, тем лучше. Сейчас она поставит чайник, накормит вкусной выпечкой, поможет подобрать одежду на день, а Катя спокойно накрасится. Девушка, чуть прихрамывая, поплелась по коридору, но, подойдя ближе к двери, замерла, не решившись постучать. Ольга Вячеславовна сидела к ней в пол-оборота, длинные волосы женщины были распущены и волнами спадали по спине и плечам, казались темнее, чем обычно, но, возможно, это просто игра света. Помощница Милко верхнее освещение не включила, зато по мастерской были расставлены свечи, и в таинственном полумраке по стенам прыгали причудливые тени, придавая всегда доброжелательному лицу ОлЕчки странное выражение. Казалось, будто черты её заострились, морщины разгладились, глаза потемнели. Женщина думала о чем-то, а руки сноровисто скручивали нить на веретене. На работу она даже не глядела, но вдруг тихонько запела. Не ожидала Катя, что голос у немолодой женщины такой звонкий, почти девичий. — Ночь за плечом, вор у ворот, прялки жужжанье спать не даёт тебе — я снова здесь. В подрагивающем свете свечи пальцы, кажется, движутся по воздуху, не касаясь веретена. — Кто прядет лен, кто прядет шерсть, кто прядет страсть, а кто прядет месть, а я — спряду твою смерть! Колесо гонит по жилам кровь, колесо в губы вливает яд. Колесо, вертись — это я. Мерно жужжит колесо прялки, задавая ритм песне, и невозможно оторвать взгляд от то и дело вспыхивающих в оранжевых отблесках света спиц. Да и не хочется. Одна из свечей вдруг выбрасывает вверх язычок дрожащего пламени, и тут же затихает, танцуя на слабом ветерке. В мастерской стало прохладно, видимо, включился кондиционер. Катя завороженно сделала шаг вперёд, прикрыла дверь и встала, как вкопанная, не в силах отвести взгляда. — Эй, пряха, работай живей, жги огонь, поджидай гостей, лей вино и стели постель!   Причудливо изгибаются жаркие язычки пламени, тени кружатся вокруг, перепрыгивая со стены на стену. Колесо прялки крутится быстрее, и всполохи на спицах сливаются в блестящий солнечный диск. — Серп луны прорезал путь на ладони, не забудь о погоне — он идёт по пятам. Кровь — железу, крылья — рукам, сердцу — хмель и горечь губам, ты посмел обернуться сам! Голос женщины завораживает, окутывает невидимыми нитями все тело, оглушительно бьётся сердце в груди, стучит в висках кровь, словно Катя снова на охоте. Тени, кажется, наползают со всех сторон, принимают вид убитых накануне упырей, мечутся, как от холодного ноябрьского ветра и рассыпаются кровавыми сполохами по полу, замирают… И не вздохнуть… — Ой, колесо, вертись на стальных шипах, страх сгорел на семи кострах… Тихий скрип прялки, кажется, распугал тени, и действительно, уже не страшно так, как прошлой ночью, когда она с трудом засыпала в кровати почти умерев от страха, но все-таки не решившись позвать Андрея. Это раньше можно было прийти к брату среди ночи и пожаловаться на страшную бабайку, чтобы тот подвинулся и накрыл одеялом, прижал к себе, защищая от всего мира. — … Но смерть твоя, не здесь и не там. А я жду-пожду, ночью и днем, сквозь тебя пройду огнём и мечом, к сердцу — осиновым колом! Силуэт Ольги, кажется, стал тоньше и изящнее, волосы тёмной волной как шёлк блестят в свете свечей. Подле неё сгущаются тени, клубятся хищно, цепляя подол расшитого блестящим, словно иней, узором платья, тянутся к её лицу, жадно и призывно. Но это не кажется пугающим. Во тьме есть своя притягательность и скрытая тайна, и её нестерпимо хочется разгадать. Стоит только потянуть за конец нити, и клубок распутается. — Вижу, знаю, ты на пути — огненны колеса на небеси, плавится нить и близок срок… Отсвет попадает на тянущуюся к веретену нить, и кажется, что она горит. Почему-то вспомнилось лезвие Ромкиной катаны, блекло блеснувшей в лунном свете. Меч описывает окружность в его руках, покорный воле мужчины, и со свистом рассекает морозный воздух. — Ты вне закона — выдь из окна, преступленье — любви цена, так переступи, переступи порог! Вспомнился взгляд Андрея вчера вечером. Не самодовольный, не похотливый, но жадный, полный сдерживаемого желания. Мимолетный. Обрывки воспоминаний закрутились вихрем, как снежинки в морозном воздухе на опушке леса: шёпот любимого мужчины, не дающего ей впасть в панику, крепкие руки, обнимающие её, горячее дыхание возле уха, лёгкое касание её волос губами, брызги крови на полу, блестящие, как рубины. И нет сил вдохнуть. — Превращенье жизни в не-жизнь, во вращенье рдеющих спиц, раскаленный блеск из-под ресниц. Тени принимают форму каких-то чудищ, совсем похожих на тех, что ей мерещились в детстве в темноте. Они кружатся вокруг Кати, среди них мелькает лицо Сашки. Такое родное и знакомое, но брат смотрит сквозь нее, не видит, будто чужой. А потом и его образ растворяется в темноте. Ярко вспыхивают глаза Ольги, когда она оборачивается к гостье на миг, и кажется, что она знает все о девушке, просто взглянув на неё. И про охоту, и про ранение, и про любовь. — Ты разлейся в смерть кипящей смолой, разлетись сотней пепла лепестков, в руки мне упади звездой — ты мой, теперь ты мой, во веки веков! Вовеки веков, вовеки веков ты — мой! Голос Уютовой становится выше, тоньше, звенит на самой высокой ноте, дрожит отголосками эха в мастерской, замедляется колесо прялки, стрекочет недовольно, ловкие пальцы наматывают нить на веретено. А Катя ни вздохнуть не может, ни выдохнуть. По коже продирает мороз, и только сердце оглушительно колотится о ребра. На миг потемнело в глазах, земля начала уходить из-под ног, и чудится, что они не в мастерской, а где-то на опушке леса… Видна речная гладь за спиной Ольги, мост, протянувшийся от берега к берегу, полыхающий пожаром на водном зеркале кровавый закат. На противоположной стороне видны два силуэта: мужской и женский, слившиеся в поцелуе. Девушка мягко отталкивает мужчину и, не колеблясь, заходит в воду. Мутная река начинает пениться, бурлить, закручивать водоворот вокруг нее, а мужчина ступает на шаткий мост и идет по направлению к ним. Силуэты казались очень знакомыми, почти родными, но лиц не разглядеть. Катя повернула голову на протяжный скрип. Перед ней медленно отворилась дверь старой, потемневшей от времени избы. Чудеса какие-то… — Катенька, а ты почему так рано? — привычный голос Ольги заставил сморгнуть. Девушка мгновенно пришла в себя, словно со сна. Очнулась и помотала головой, сбрасывая неожиданное оцепенение. — Здравствуйте, Ольга Вячеславовна, — Катя несмело улыбнулась, еще раз с подозрением оглядывая знакомое помещение. Никаких свечей — тускло светит настольная лампа, прялка Ольги Вячеславовны неподвижно стоит на привычном месте и ждет хозяйку, сама помощница Милко сидит на диванчике за вышивкой, а тени самые обыкновенные. — Мне бы переодеться, пока никого нет. Уютова с доброй усмешкой оглядела девушку с ног до головы и кивнула на стойки с одеждой: — Так, а чего стесняешься? Проходи, выбирай, что нравится. Ноги Катю пока слушались плохо, и она прихрамывая, проковыляла в указанном направлении. Она задумчиво перебирала вешалки с платьями и костюмами, на которые даже не глядела, а Ольга Вячеславовна по-хозяйски включила чайник и начала доставать из тряпичной сумки свертки с булочками и пирожками. Девушка прерывисто вздохнула и пристально посмотрела на женщину, чуть нахмурив брови. — Ну, что ты задумалась, девочка? — ласково спросила Уютова, — Али стряслось что-то? С Андрюшей поссорилась поди? — Нет… То есть да… — Молодые вы, горячие, — улыбнулась женщина, а у Кати мурашки пробежали по спине. Вроде бы все было как всегда. Та же мастерская, та же родная и любимая Олечка Вячеславовна, те же запахи трав и выпечки, но что-то неуловимо изменилось в ее ощущениях. Видение не отпускало, заставляло думать о себе и порождало тревогу в душе. — На-ка, выпей чая, Катюша. Что-то ты сегодня бледная совсем. И прихрамываешь… — Ааа… это я ногу подвернула, — быстро сообразила девушка, усаживаясь за стол. Про охоту и последствия говорить не хотелось. — С подругой в клуб ходили, танцевали… — Ах, в клуб… Тогда точно пей, дорогая. Я тебе особенных трав сегодня заварила, они помогут твоей ножке зажить, а душе успокоиться. Сегодня день такой, доченька, всем тревожно. — Какой это? — нахмурилась Катя. Она начала судорожно вспоминать число. На охоту они пошли двадцать третьего, вчера она просидела день дома. Значит, двадцать пятое ноября! — Олечка Вячеславовна! — девушка подпрыгнула на месте, и нога тут же дала о себе знать острой болью, — Сегодня же ваш день рождения! А я… — Ну-ну, Катюша! Не прыгай так, егоза! Подумаешь, день рождения… сколько у меня их было уже? — Да как же! Ольга Вячеславовна, простите меня, дурочку! Я… виновата… С меня подарок! Катя встала и обвила руками шею женщины. Уютова тепло улыбнулась и склонила голову к ней на плечо. — Будь осторожнее, девочка моя. Ты — умница, светлая и чистая душа, и улыбка твоя красит этот офис… Но сегодня зима начинается, темное время, холодное… — Папа с дядей Пашей всегда говорили, что самое темное время начинается после дня зимнего солнцестояния, — нахмурилась Катя, снова усаживаясь на место. — Нет, моя хорошая, день зимнего солнцестояния — это самый короткий день в году, переломный момент, высшая точка зимы. А холода начинаются сейчас, в конце ноября, тьма сгущается, готовится захватить землю, подчинить людей… Пушкарева поежилась и снова отпила приятный, горячий, ароматный настой из чашки. Он действительно как будто придавал сил, бодрил и успокаивал одновременно, настраивал на рабочий лад. И нога перестала так невыносимо ныть, снадобья работали, рана зарастала и светлела буквально на глазах. Катя даже смогла спокойно переодеться, порывшись среди груды пробных моделей. На молодой, изящной фигуре чуть ли не каждое творение дизайнера Зималетто сидело идеально. Офис постепенно начал оживать, из-за двери стали доноситься голоса, громкие разговоры и смех сотрудников. Нужно было обязательно показаться на глаза Павлу Олеговичу, да и с Милко, который считал своим долгом поддеть молодую руководительницу модного дома, встречаться не особо хотелось. — Спасибо вам, — улыбнулась девушка, начиная собирать посуду со стола, — Наверное, надо идти, дядя Паша уже пришел… — Иди, иди, работай, Катюша. И не переживай ни о чем, сердце тебе подскажет, как правильно. Она улыбнулась и подмигнула удивленной девушке. — Андрей уже поди тоже поднялся. Иди-иди, дорогая. Катя не стала сопротивляться, отдала Уютовой чашки и вышла в коридор. До обеда Пушкарева погрязла в деловых звонках и рабочих документах. Оказывается, за пропущенный день скопилось какое-то невероятное количество неотложных дел. И как братья всегда справляются со своими обязанностями, если отсутствуют по несколько недель на работе, интересно? И, вроде, ведут себя, как ни в чем не бывало. Павел Олегович, к которому она заскочила поздороваться, был немного хмур, но подозрений не высказывал. Да и по Кате невозможно было что-то понять, на ней не было ни одной царапины, глаза блестели, да и нога уже позволяла ходить спокойно, не прихрамывая, так что объясняться не пришлось. Они обменялись информацией по поводу рабочей текучки, и девушка снова закрылась в своем кабинете. Мальчиков она тоже не видела толком, да и не искала встречи. Андрей все еще злился, сжимал челюсти и старательно отводил взгляд, стоило ей проскочить мимо него в коридоре. Малиновский, как и всегда, успевал балагурить, попутно прижимая к уху телефонную трубку, что-то бурно выяснял, потряхивая какими-то документами в руке. Саша же задумчивый и притихший, с парнями особо не общался, только чуть улыбнулся, когда Рома весело подмигнул ему, проходя мимо. Неужели Воропаеву было настолько неловко за прокол на охоте? Поговорить с ним по душам времени не было, да и настроение у всех было неподходящее, а к обеду Катя и вовсе забыла думать о братьях. По случаю дня рождения Ольги Вячеславовны девочки из женсовета решили устроить грандиозный обед, заказали праздничный тортик и какие-то вкусности в любимом кафе «Ромашка». Договорились встретиться у ресепшена, но в назначенное время Пушкарева там никого не нашла. Наоборот, в холле было довольно пусто для середины рабочего дня. Девушка села за Машкин стол и, подперев руками подбородок, задумчиво вытянула губы. От утреннего смятения не осталось и следа, да и прошедшие два дня казались будто сном. Она снова была самой собой, Катей Пушкаревой, финансовым директором «Зималетто». Ее размышления прервал громкий звонок открывшихся дверей лифта, которые выпустили на этаж невзрачного потрепанного паренька в очках и вытянутом серо-коричневом свитере. Он выглядел весьма экзотично для модного дома, но явно не чувствовал себя не в своей тарелке. Спокойно осмотрелся и остановил взгляд на девушке. Катя поежилась, но улыбку на губах усилием воли оставила. Она знала этого парня, он был знакомым Павла Олеговича, и периодически появлялся в офисе. Его звали Николай Антонович Зорькин, и Жданов, несмотря на то, что был значительно старше, всегда звал его по имени и отчеству, официально. Хотя не было заметно, чтобы их отношения были натянутыми, скорее просто неблизкими. — Здравствуйте, Катя, — тонким голосом, несвойственным уверенному в себе мужчине, сказал Зорькин и подошел ближе к столу ресепшена. — Здравствуйте, Николай Антонович. Давно у нас не были. — Можете звать меня просто Коля и на «ты», будет удобнее. Катя улыбнулась и кивнула, скромно опустив глаза. Он не был в ее вкусе, да и на мужчин она не смотрела, все они затмевались одним, въевшимся в сознание, образом. Но внимание всегда было приятно, пусть даже оно исходило от такого несуразного молодого человека. — Не было повода к вам зайти. — А теперь появился? — спросила она, поддерживая светскую беседу. — Появился, да. Павел Олегович у себя? — У себя, ему сообщить о вас? Ой! О тебе! Коля несмело улыбнулся, но тут из-за его спины послышался громкий голос Тропинкиной: — Я сообщу! Я знаю! Здравствуйте, Николай… — Антонович, — шепнула Катя. — Да! Антонович! Павел Олегыч вас ждет! Коля обернулся к девушке, которая пришла в компании всего женсовета, от неожиданности вздрогнул, шарахнулся в сторону и ударился о край стола. — Ой, — сморщился он, потерев ушибленное место и отвернувшись от женщин, — Хорошо, я пойду, значит. Приятно… — Коля замешкался, взглянув на Катю, воровато оглянулся, а потом как будто передумал говорить дальше, — Приятно… — склонил голову и удалился в сторону кабинета президента. Катя с Машей переглянулись и тихонько хихикнули, но показывать свое неуважение к гостям фирмы было не принято, поэтому они быстро схватили сумки и побежали в кафе, чтобы успеть вернуться к концу обеденного перерыва. Жизнь в офисе Зималетто, на первый взгляд, продолжала идти своим чередом. Павел Олегович, кажется, так и не догадался о том, что братья брали Пушкареву с собой на охоту. Либо делал вид, что не догадался. В любом случае, наказания за безалаберность не последовало. Вообще, с тех пор, как парни переступили двадцатилетний рубеж, отец старался как можно меньше вмешиваться в их общение между собой. Это Валерий Сергеевич мог поставить всех по стойке смирно и отчитать за неуставное поведение, а Жданов предпочитал, чтобы дети разбирались между собой сами, уверенный в том, что девиз «один за всех, и все за одного» был заложен им в головы с детства. Однако, придерживаясь такой политики, он упускал самое главное: руководящий состав модного дома друг с другом не разговаривал, обмениваясь только информацией по работе, и то больше по электронной почте. Андрей за что-то дулся на Катьку, хотя это не было в новинку, но в этот раз он пыхтел как-то особо сильно. Сашка все так же огрызался и не собирался извиняться за запальчиво брошенные слова в сторону старшего брата. А сестричка, хоть и хотела, кажется, общаться, но навязываться боялась и тому, и другому. Рома на все происходящее смотрел с долей юмора, но с каждым днем, проведенным в скорбном молчании, смеяться хотелось все меньше. Раньше получалось хоть как-то разрядить обстановку, вставив в разговоре скабрезную шуточку, но теперь чувство юмора у ребят как будто пропало, и Малиновский начал понимать, что если ничего не предпринять, то пропасть, и так разрастающаяся между братьями, приобретет невероятные масштабы. Промаявшись неделю, он все-таки решился поговорить хотя бы с Катей. Правда, не на работе. Выбрал время, когда отец вечером должен был уехать на какую-то деловую встречу, заявился прямо в родительскую квартиру, нагло развалился на кровати сестры и многозначительно вздохнул, смущая ее саму пристальным взглядом. — Рома, ну, прекрати. Что ты хочешь от меня? — От тебя ничего не хочу. Хочу мира и покоя в семье. — А я при чем? — буркнула Катерина. Она сидела в кресле, прижав колени к подбородку, задумчиво шевелила босыми ногами и прятала взгляд. — Что у вас с Андрюхой произошло? — Ничего. — Ничего? А чего вы тогда не разговариваете? — Я бы сама с удовольствием узнала, почему он злится! — фыркнула девушка. — Может быть, потому что ты его вечно провоцируешь? Ой, вот не делай такое лицо, будто ты — ангел во плоти! Мне ли не знать, какая ты — заноза. — Я ничего не делала, правда. Катя виновато опустила голову и, кажется, даже обиженно всхлипнула. — И не приставала? — поднял одну бровь Малиновский, — Совсем ни капельки и ни чуточки? — Рома! Что ты говоришь-то! Ее лицо моментально вспыхнуло, выдавая эмоциональную девчонку с потрохами. Андрюха все-таки был непроходимым чурбаном, раз не замечал очевидного: эта девочка хоть и цепляла его по каждому поводу, совершенно не умела врать. Ее эмоции были написаны крупным шрифтом на аккуратном лобике, и там даже без очков ясно читалось, что все, что она делала, было для того, чтобы привлечь его, Жданова, внимание. Но он даже не задумывался над этим, продолжая беситься, ревновать и кричать на Катьку, которая чуть ли не лопалась от его неприязни и внимания, направленных на нее одновременно. — Зря, Катя. Лучше бы ты к нему приставала, чем бесила. — Он же мой брат… — потупилась девушка. — Не мели ерунды, Пушкарева. Он тебе не брат, ни фактически, ни юридически. Никак он тебе не брат. Он мужик, от которого у тебя глаза горят. Да и ему не мешало бы остепениться и найти себе… жену. Во! Батя вон его пилит за это, предлагает остепениться на четвертом десятке. — А он? — буркнула Катя. — Он что-то не горит желанием! Тебя, наверное, ждет, — с плохо скрываемой иронией ответил Ромка. — Что-то я сомневаюсь, что папа обрадуется, если я за Андрея замуж соберусь… — Так ты не о папе думай, а о себе. Он хитро подмигнул сестре, заставив ее снова покраснеть. — А ты вот чего не найдешь себе девушку? Не остепенишься? Можно подумать, что тебе не пора… — спросила Катя, чтобы хоть как-то сменить тему, которая доставляла столько дискомфорта. — Мне нужна особенная, — мечтательно ответил брат, откинув голову назад, — Такая… знаешь, не от мира сего! Чтоб, уххх! Лед и пламень! — Одновременно? — А почему нет? Мне нужно все и сразу! Чтобы мурашки от одного ее взгляда шли, и в постели… Хотя не, для таких подробностей ты еще маленькая! — засмеялся он, получив подушкой по голове. — Давай вернемся все-таки к теме нашего разговора! Как будем мирить наших бойцов? — Запри их в кладовке, — буркнула надувшая губы Катя. — В какой кладовке?! — Помнишь, как папа вас за драки в сарайке запирал? Рома от души засмеялся, вспоминая их детство, проведенное на Урале, и даже сел на кровати, скрестив ноги. — И свет выключи, — добавила Катя, нахмурив носик, чем вызвала новый приступ безудержного хохота. — То есть ты предлагаешь их как пацанов воспитывать? — Они и есть пацаны… Могли бы и поговорить нормально. Хочешь, я скажу Андрею, что Саша не виноват ни в чем? — Вот нет уж! — поморщился Малиновский, — Давай только без этих разговоров. Мы тут все в чем-то, да виноваты. Ты только хуже сделаешь. Было приятно болтать с сестрой, сидя в родном доме, но по ходу разговора он понял, что Катя ему ничем не поможет. Надо было что-то решать самому. Лучше всего объединяло совместное дело, но оба брата отказывались ехать вместе на охоту. Андрей брал с собой Ромку, а Сашка вообще отсиживался в офисе по просьбе Павла Олеговича. Кстати, отец очень вяло отреагировал на идею приказать старшему взять с собой Воропаева на очередную вылазку, заметив, что Андрей как командир в праве сам решать, кто будет в его команде. Оставалось только одно: организовать им совместный отдых. Поэтому, когда на глаза Малиновского попалась афиша концерта Короля и Шута в Вологде, он решил, что это судьба, и уж поехать, посмотреть на любимую группу, они точно обязаны. — Вы можете мне сейчас говорить, что хотите, — строго сказал он, переводя сосредоточенный взгляд с одного насупленного брата на другого, — Но мы туда едем все вместе, и отказы я не принимаю. — Рома… — Ну, что Рома, Андрюх? Не мы ли всегда были друг за друга в любой ситуации? Нет? Не с ним ты часами удары отрабатывал, чтобы батя не отправил на гауптвахту за разгильдяйство? Не ты его девчонок клеить учил, не? А кто, не подскажешь? Жданов отвел взгляд и замолчал. — А ты, Сань, — продолжал в запале Рома, — Каким старшим братом ты гордился? На кого равнялся с самого детства? С кем ругался, а потом последнюю жареную на костре картошку делил? А? Два идиота, прости господи! Мне это надоело. Мы с вами — семья, и вот эти обидки… Воропаев зыркнул на него исподлобья, но перечить не решился. — Вы собираетесь и едете вместе со мной. Точка. И они поехали, впервые не решившись ничего возразить Малиновскому. Возразить было попросту нечего, ведь, казалось, что он говорит непреложные истины, только вот эмоции затолкать подальше было сложно, а потому дорога прошла в гробовой тишине, чего у них никогда раньше не случалось…