«…до рассвета нервы в решето валидола вмажь по вене мама за моё счастливое ничто…»
Сердце билось так громко, что, казалось, оно заглушает скрип их шагов на обледенелой, чуть заснеженной дорожке. Они шли так близко, что попеременно соприкасались кончиками озябших пальцев, как будто им обеим не приходило в голову спрятать ладони в карманы. Как будто они использовали последнюю возможность коснуться друг друга. В голове Костьи шумело. Под курткой было тесно, что-то похожее на счастье стучало крыльями внутри. Робко, пугливо, и оттого непривычно. Она прикрывала глаза каждые десять секунд, чтоб не выпускать из мыслей ничего. Только бы в сердце все это поместить: звук шагов, ее пахнущие морозом, покрасневшие щеки, скрип крупитчатого снега, белый, блеклый свет солнца и сбитое дыхание рядом. Но сердце у Купер больное, мелкое, размером со спичечный коробок, не больше. Она так долго запирала и прятала его от всех, что оно сжалось. Сжалось, чтоб спустя года разом ожить и затрепетать в бледных руках со сбитыми костяшками. Где-то в глубине души Каспер молилась. Только б не струсило сердце сейчас: Костья его готова дождями кропить, лелеять от подхребетных монстров и словами-заклятьями лечить-баюкать. Когда у Школы закричали, староста десятой группы опомнилась: уже почти обед, где-то на стадии экскурсии по Школе бродит новенькая, и её обязательно нужно встретить в комнате. Как же все это было не вовремя… Впрочем, с появлением в ее жизни неугомонной Бэллы Кузнецовой, ни одно событие не случалось кстати. На крыльце Малая ойкнула, споткнувшись, когда неудачно попробовала перескочить сразу через две бетонные ступеньки. Костья успела поймать ее за локоть и спасти от падения, нахмурившись. «И вот в неё, Каспер? Серьезно?»***
Лика с детства любила людей. Ей нравилось с ними говорить, играть, слушать их. Она как будто находила успокоение в разнице тембров вокруг нее, в живой гудящей толпе, в улыбающихся или хмурящихся лицах, в движениях и жестах. Лужанская дружила со всеми: с дворником во дворе, с малышней в школе, с продавщицей в ларьке и водителем трамвайчика на знакомом маршруте. Для каждого легко находилось правильное слово, беглый, нужный взгляд или целебная монетка. — Коммуникабельная девочка растет, — кивали соседи. — С таким языком бы еще усидчивости, — вздыхали учителя. Но спальный район внес свои коррективы, пряча светлое будущее в огромных серых лапах-многоэтажках. Желание улыбаться потускнело под звоном пустых бутылок на родительской кухне, под пьяными криками и злыми насмешками. Она продолжала заводить друзей, но происходило это теперь в гаражах и подвалах, где понятие дружбы пачкалось даже от того, что произносили его не слишком чистыми губами. Люди вокруг вдруг стали другими, и она научилась подстраиваться: не стертые пластинки, а дешевые кассеты, под которые так красиво полыхало здание подожженного «друзьями» ангара, не аккуратные кеды, а потасканные берцы, которыми можно больно пнуть ловящего за руку мента или отца с похмелья. Драться она не умела, ее никто не боялся, но выжить девчонка хотела, поэтому ремесло нашлось само собой. Вертлявая, как небольшая обезьянка, быстрая и маленькая Лика с возрастом стала тоньше, движения приобрели нужную мягкость и осторожность. В ловких загорелых пальцах исчезали кошельки и барсетки на заплеванных вокзалах, из кошелок трамвайных бабушек пропадали аккуратно свернутые купюры и еще советские часики. Поначалу она быстро попадалась, но от наказания уходила, забалтывая, врала напропалую, жаловалась или хорохорилась. Постепенно научилась «работать чисто». Совесть пела в ушах недолго: к пятнадцати годам она доходила до того, что забирала последнее даже у «своих», потому что другого способа для нее не существовало. Потому что обмануть и украсть в ее полуподвальном спальном мире было так же нормально, как дышать. В ней уже не так просто было узнать открытую, улыбчивую девчонку с рваной челкой и любовью к миру со всеми его жестокостями и неидеальностями. Талая вода прошедших лет смыла с нее беззаботность и детскую непосредственность, оставив неизменным только две вещи: дружелюбие и струны. Лика честно не помнила, кто научил ее играть, как в их с братьями комнате появилась потертая гитара и откуда она знала, что такое аккорды. Помнила только, что первыми слушателями долго были облезлые дворовые кошки и обклеенная этикетками старая скамейка: «иди отсюда со своей балалайкой, отец спит». Но уличная жизнь оставила свой отпечаток и здесь — до тошноты надоевшую «Марусю» она ловко лабала по первому зову целому отряду таких же грязных и оборванных, как она сама, подростков, вызывая их бесконечное уважение и трепет. Вороны расхаживали по голым газонам, расшвыривая жухлые листья, а Лика играла. Играла так, будто струны были продолжением пальцев, будто на время всех этих дворовых песен исчезало все вокруг. Поэтому когда на комиссии спросили, что она хотела бы взять с собой, она без раздумий ответила: гитару. Возможно, этот честный ответ и сыграл значительную роль во взрослом решении, и вместо детской колонии "музыкальная девочка" поехала в "Школу Литвиновой".***
— Новенькая! — перешептывались девчонки с горящими глазами, будто не верили. Слово передавалось по живой возбужденной цепочке, стены заглатывали его и вибрировали. Группа стекалась в комнату отовсюду. Кто-то из них болтал ногами на подоконнике в коридоре, выжидая, когда позволят вернуться в класс, кто-то мутузил облезлую грушу в подвале, кто-то красиво и грустно курил, в надежде найти новый смысл жить этот блядский день. Но записки-самолетики, заманчивая вибрация стен и нечеловеческая потребность найти-посмотреть-потрогать-поломать заставляли всех их бежать, бросив все дела, бежать, обгоняя других бегущих, подхватывая на лету: «Новенькая!». И они вот так спешили, бежали, торопились, чтоб, добежав, замереть у родных стен спальни, будто принюхиваясь, чтоб увидеть в свете одной лампы всего-навсего щуплую девчонку с гитарным чехлом наперевес. Девчонку с короткой темной стрижкой-копной, улыбка которой какая-то одновременно жалкая и фальшивая, а джинсы заношенные до неприличия. Бэллка стояла в спальне вместе со всеми. Она появилась там чуть раньше многих, потому что пришла с Костьей, но стояла в живой, жадно распахивающей глаза, маленькой толпе уже знакомых лиц и напряженно вглядывалась в девчонку. Алина сзади одобрительно похлопала ее по плечу. Очередной трудный детский закон. Новенькая для нее самой это не просто девчонка, которой нужно показать, кто тут главный. Для Бэллы новенькая — это конец преследований, конец любого вида унижений и травли, это официальный пропуск в группу. Это значит, что ее место заняли, и она больше не «свежее мясо». Но когда вокруг, перешептываясь, произносили слово «новенькая», она крупно вздрагивала, как будто речь все еще шла о ней. Новенькую окружили свободным, неплотным кольцом. Вера дышала ей в затылок, Петруха пару раз дернула за чехол гитары. Девчонка озиралась, нахмурив широкие, кустистые брови. У нее было взрослое, серьезное лицо с большим, крупным носом, тонкая, но совсем не девчачья фигура и расквашенные, как после хорошей драки, губы. Она не смогла бы дать десятой группе отпор, даже если б они нападали на нее по очереди. «Ниже меня на две головы», — с ужасом подумала Малая. Кузнецова с беспокойством выдохнула и подалась вперед, но Костья легко оттолкнула ее, закрывая плечом. — Ты теперь будешь жить с нами здесь, — бесцветно обронила староста и кивнула на дальнюю, Бэллкину кровать у двери, — Вон там ты будешь спать. — Там чьи-то вещи, — не оглядываясь ответила новенькая, переминаясь с ноги на ногу. Малая окрыла было рот, чтоб возмущенно заявить, что она никому не отдаст свою кровать, но Купер предостерегающе подняла руку вверх, и она благоразумно решила промолчать, размышляя о том, есть ли в этом какая-то доля пользы для девчонки с гитарой. — Тебе освободят место. Петруха как-то плотоядно улыбнулась, со свистом втянув носом воздух у самого плеча девчонки. Та вздрогнула. — Как тебя зовут? — Очень приятно, Царь, — вскинулись густые брови. Купер звонко цыкнула, и Бэллка, пусть и стояла за спиной старосты, могла поклясться, что та закатила глаза. — Ну какой же ты царь, Ли-ка, — по слогам проговорила ее имя Каспер, — Я знаю, как тебя звали, а все новое — хорошо забытое старое, согласна? Лика сжала руки в кулаки, а девчонки затаили дыхание. Купер ухмыльнулась: — Знакомьтесь, девки. Это Лужа. Вокруг заулюлюкали. — А че не Канава? — Это че место твоего зачатия? Бэллка втягивала голову в плечи синхронно с несчастной Лужей в центре комнаты. Она невольно ждала знакомых реплик-продолжений: «Бойцуха тупая» и «Доска-переросток». Их, конечно, не звучало, потому что называли ее так еще в детском доме, но все равно казалось, что вот-вот скажут. Стало не по себе. Минутное, эгоистичное чувство радости внезапно заслонила тоска. Бэлла пошатнулась, и, чтоб не упасть, ухватилась пальцами за футболку Костьи. Она опустила глаза так, что видно было только спины, но так и не смогла избавиться от образа напуганной Лужи под веками. Словно чувствуя ее состояние, Каспер снова медленно подняла руку и несинхронный шум затих. — Лужа, потому что Лужанская, — она обвела глазами группу, а потом вдруг сменила небрежный тон на приказной, — У нас есть ряд правил, по которым тебе придется жить. Первое… — А если нет? Костья звонко клацнула челюстью, всем своим видом показывая, что едва сохраняет терпение: — Что «нет»? — Если я не буду их соблюдать, — Лужанская как-то решительно перехватила лямку чехла, — Ваши правила. — Тогда ты не будешь жить, — спокойно улыбнулась ей Купер, — Так вот одно из главных, важное для тебя: тронешь чужое — пожалеешь. Сечешь, о чем я? Лика поморщилась: — Секу. — Вот и умница. Тебе главное запомнить это, а с остальным тебя познакомят. Десятая группа, я права? —девчонки удовлетворенно закивали, — Экскурсия по Школе у тебя была, сейчас будет по комнате… Вера заурчала, встретившись с Костьей взглядом, и Бэллку замутило от этого блеска сальных глаз. Только с экскурсии… Бродить по огромному зданию с гитарным чехлом за спиной, наверное, было тяжело… Вспомнился ее первый день здесь. Как давно это было! В цепочке мыслей Кузнецова вдруг поняла, что не может отойти от круга, где сейчас выкрикивают оскорбления, чтоб подчеркнуть свою непричастность, она не может к ним присоединиться, но и молча наблюдать она тоже не может. Не теперь, когда у нее есть силы противостоять гребаному юношескому злу. Нельзя просто спрятаться за узкой спиной другого человека, который только по праву времени должен занять ее место и принять метку-клеймо девочки для битья. — Ну хватит, — не выдержала она, оттолкнувшись от Костьи и выскакивая в импровизированный круг, — Оставьте её, она устала и хочет спать. Ровно напротив вдруг оказалось перекошенное лицо Петровой: — Тогда советую ей засыпать с открытыми глазами, а бренчалку из рук не выпускать. Девчонки засмеялись, а Кузнецова вспыхнула, считывая угрозу. — Тронете ее или гитару, и я за себя не отвечаю. — Сука… В комнате повисла мертвая тишина. Даже колючий ветер за окном замолчал. Даже вездесущая Бунина не подавала признаков жизни. Могло показаться, что одной фразой Бэллка наслала на всю группу мощнейшее заклинание по усыплению окружающих. Наташа прислонилась к кровати и медленно раскачивалась, прикрыв глаза. Алина с Буниной переглянулись и уставились на Костью. Вера уставилась на Малую с открытым ртом, явно забыв, что собиралась сказать. Лица у всех были удивленные и какие-то недовольные. На грани отравления. Только Купер не поддалась чарам. Она дернула руку Кузнецовой на себя и потащила ее к двери: — Поговорить на минуту. Петруха, рано. Головой отвечаешь. Бэлла нехотя потащилась на выход, хотя Костья сжимала ее запястье сильнее, чем следовало. Дверь за ними закрылась, и последним, что за ней увидела оглянувшаяся Малая было помрачневшее лицо Лужи и радостный оскал Насти Петровой.***
— Какого хуя? Что ты творишь?! Потемневшие глаза сверкнули густой липкой злостью. В коридоре было очень людно и шумно, поэтому Каспер затолкала ее в ближайший туалет и теперь рычала близко-близко у лица, словно сдерживалась, чтоб не наброситься. Кафельная облицовка стен еле уловимым эхом отражала ее голос. Бэлла помотала головой. — Зачем ты лезешь, объясни мне?! Я из кожи вон лезу, чтоб отвести от тебя проблемы, а ты сама прешь на рожон! И главное, нахуя?! — Не ори, — тихонько поморщилась Малая. Каспер раскраснелась от гнева. Она взъерошила волосы на затылке и, судя по рваным жестам, вся полыхала и готова была разругаться в хлам. Она позволила эмоциям взять верх едва они оказались за пределами спальни десятой и Бэллка не понимала, какой суперспособностью нужно обладать чтоб вот так легко прятать свое настоящее настроение, а потом также легко его открывать. — Ты-ы-ы…, — захлебывалась она холодным воздухом, — Кому ты и что пытаешься доказать?! Ты слышала ее?! Царь она, блядь. Недоделанная Золотая ручка! И вот из-за этой ты так рискуешь своим местом? Ты подставляешь меня, ты подстегиваешь группу, но ты и минуты не знаешь эту девку! — Ты из-за меня тоже рисковала. Разве нет? — Это другое!!! — Это еще почему? — Потому что!!! Дверь в туалет приоткрылась, но Купер так громко рявкнула «занято», что они даже не успели увидеть, кто честно пытался попасть в туалет с шестью кабинками. Староста стояла прямо перед ней, ее прямая спина была сейчас натянутой струной. Казалось, коснись Бэлла ее плеча ладонью, и девушка взорвется. Разлетится на тысячи агрессивных осколков. — Ты злишься? — вопрос был риторическим и настолько неожиданным, что у взмыленной Костьи дернулся левый глаз. — Я в блядской ярости!!! — Ты серьезно злишься из-за того, что я поступила хорошо? За дверью послышалась механическая трель звонка и гулкий топот. Звуки коридора стихали и мертвая тишина треснутой плитки уборной стала явственнее. Когда стало совсем тихо, Каспер посмотрела на девчонку холодными, как лед, глазами: — Да нет здесь никаких «хорошо» и «плохо», — она наклонила голову и выбила кислород из ее легких своим тяжелым взглядом, — Ты разве этого еще не поняла? Что ты знаешь о выживании вообще? Ты где-то купила себе еще одну жизнь и мне не сказала? — Ты знаешь, как это, когда об тебя тушат сигареты? — ровным голосом спросила Кузнецова, стараясь усмирить дрожь в руках, и, не дожидаясь ответа, спрашивала дальше, — А когда тебя в последний раз пинали втроем? Так, чтоб ботинками в хребет, на котором даже не было футболки? Прут металлический в челюсть может быть прилетал? Нет? Она, наверное, устала, или и вправду сошла с ума, раз вдруг так свободно заговорила о том, что старалась забыть несколько лет кряду. Но воспоминания красными картинками жгли сетчатку еще с момента, когда эта напуганная Лужа впервые открыла рот, и избавиться от них теперь будет трудно. — А я помню все это. И даже больше, уж поверь. Так прошла большая часть моей жизни. И я действительно знаю о выживании все, иначе меня бы тут не стояло. Каспер молчала. — Еще я знаю, что насилие порождает насилие. Либо ты, либо тебя…., — она запнулась, — Когда я старше стала, я их по одной почти насмерть забила, Кость, — староста вздрогнула, — Ты же тоже не хочешь на все это смотреть, правда? Никто не заслуживает того, чтоб его били просто потому что он сюда попал. — Мы здесь живем по правилам, — когда Каспер сказала это, ее зубы скрипнули. Каждое слово было подобно мазку чернил на бумаге — черное, не выводимое. Она смотрела в ее глаза — растрепанная от криков, разозленная, красивая, и неясно, чего в ее взгляде было больше — злости или желания выговориться, — Мне правда жаль, что ты их знаешь так хорошо. Но только вот просто взять и отменить их я не могу. Хочешь знать, что будет, если ты не перестанешь гнуть свою линию? Бэлла кивнула, не в силах перебороть холод, что скреб кожу и внутренности. Если бы сейчас ее окунули в наполненный льдом бочонок, то не было бы так холодно, как от взгляда Купер. — Они съедят ее назло, а потом примутся за тебя, — ее голос стал хриплым, речь слегка торопливой, как будто она спешила сказать, не желая передумать, — Только вот не успеют, потому что Грымза точит на тебя зуб и при первом же шуме отправит в детскую колонию, — она махнула рукой куда-то в сторону, как бы уточняя и вдруг взяла Малую за рукав футболки. Кузнецова почувствовала, как в горле заклокотала непроизнесенная злость. Каждое слово старосты било по лицу и по самолюбию, и она проглатывала их, как проглатывала в детстве кучу неприятных вещей, потому что сама виновата. Ходила по лужам — терпи уколы. Вывела из себя Костью Купер — слушай. — Я не всесильная, и как бы я ни старалась, с тобой случится что-то плохое, если ты не начнешь думать головой и не будешь сама отвечать за свои поступки. А я очень этого не хочу. Не лезь в проблемы новенькой, я предупреждаю тебя. Она дернулась, вырываясь, но Костья вцепилась в ее запястье и сжала его что есть сил. — Ты понимаешь меня? Это того не стоит. — Я понимаю, — ответила Бэллка, — Но я ненормальная, и я лучше умру, чем позволю кому-то пройти мой путь. А ты? Купер прищурилась: — Я — нет. Никогда в жизни никто не смотрел на Бэллу так, как она. С такой невыносимой злостью и болью одновременно. Потом она прикрыла глаза. Как будто вообще не хотела видеть. — Господи, — сказала староста, — Ну почему мне не достался кто-то менее упрямый?! Ты… Бэлла вырвала свою руку: — Я все поняла. Если Лужу будут травить, пусть готовятся удваивать свои силы.***
На следующий день мелкий дождь со снегом покрывал тропинки вокруг Школы плотной скользкой коркой, и им впервые в этом году позволили провести утреннюю физкультуру в спортзале. Новенькая не ночевала в спальне, Петруха, Алина и Вера ждали ее до поздней ночи. Только утром Костье донесли, что Гончарова, естественно по просьбе Малой, утащила ее спать в восьмую. Скрипя зубами, Каспер пообещала группе поговорить со старостой восьмой, Настюхой Ярой, но разговора удалось избежать. Все летело в пекло так быстро, что она не успевала следить за ходом событий. Неделя куда-то проебалась, и Костья ее не запомнила. Только куски и обрывки, но никаких сюжетов, картинок, выстроенных очередью друг за другом. Никаких плотных воспоминаний, только очень мутные, расплывчатые кадры, словно вырезанные из чьей то чужой жизни: очередной вызов к Литвиновой («Ты справляешься? Как твои новенькие?»), приказ Буниной не спускать глаз с обеих («У меня что, своих дел нет? Ладно, не ори»), несколько внеплановых контрольных, бессонные ночи и попытки отвлечь девчонок от кровавых идей, впалые мешки под глазами («Сегодня карты? Как насчет дежурства? Что с успеваемостью по учебе, блядь? Давно мы уборку не делали…»). Эти расплывчатые не-воспоминания были настолько смутными, настолько нереальными в голове, что иногда Костья не могла понять, что из этого правда произошло, а что приснилось ей в мертвой тишине спальни, в те редкие минуты, когда она позволяла себе выдохнуть. Пропускала ужины… пыталась поймать Малую наедине… Ага, продолжай делать вид, что спишь. О ней она думала много — еще одно несмываемое пятно, не воспоминание, просто кадр, который почему-то так сложно выбросить из головы. Несмотря на сломанные ребра, Кузнецова носилась по Школе, как ебучий моторчик. Каждый раз – пятно, размытая масса серых как форма и светлых как волосы красок и яркий румянец на бледных щеках. Ее план по спасению Лужанской оказывался почти успешным. Правда, она всерьез думала, что занимается этим одна и ее злобных взглядов или миролюбивых увещеваний хватает, чтоб девчонку цепляли, но хотя бы не трогали. На деле Каспер еще во вторник, тем утром в спортзале на разминке, рискуя всем, запретила посвящать девчонку, приоткрыв группе завесу тайны. — Грымза следит за нами. Если на Лике заметят следы нашей доброты, мы снова встретимся с добротой Лукиной. Надо ли оно нам? Коллективно решили, что не надо. Лужу не трогали, но чувство неудовлетворенной агрессии не позволяло десятой группе сойтись с девчонкой ближе, как будто неприкосновенность отдаляла ее от них, делала недосягаемой и оттого неприятной. Это было даже хуже первой ночной драки. Лужанская не выглядела провокатором или агрессором, не доставляла проблем и во всем подчинялась общим правилам. Возможно, поколотив однажды, ее приняли бы как свою постепенно, но теперь у нее был другой, более долгий путь. Теперь отношение группы нужно было как-то заслужить. Ей не занимали место в столовой, ее вещи стряхивали со стульев и тумб, толкали в дверях, задевали плечами, не отвечали на вопросы, делая вид, что ее не существует. Словно она никак не принадлежала десятой, даже в качестве изгоя. Купер знала, что так будет, и что такой вакуум в коллективе затормозит адаптацию девчонки она тоже знала, но девушка боялась, что, позволь она им наброситься на Лику, та потянет за собой Бэллку, а этого допустить было нельзя. Они ведь теперь всегда были вместе как чертовы попугайчики-неразлучники. А Костья лепила себе мысленные пощечины раз за разом, когда ноги сами делали попытки отнести ее к ней.***
— … И я подошла к ней, как ты и говорила. Я так и сказала, что могу сыграть абсолютно все, что он попросит. — Угу. — И еще я думаю, что завтра вылью на твою Настю кисель в столовой, потому что она меня даже слушать не стала. — Только попробуй, и я тебе живо глаза выцарапаю! — О, наконец-то, она меня слушает! Лика обиженно хлопнула ладонями по столу, откидываясь назад на стуле. Бэлла нахмурилась, наблюдая за ней: ей было тяжело здесь, как и любому, кто оказался бы вдруг так далеко от дома и учился бы приспосабливаться к не самым приятным условиям. Ей было тревожно, потому что первая неделя прошла слишком спокойно. Так спокойно, что она задалась целью свести ее с особо коммуникабельными воспитанницами. Поначалу она думала, что этот бессмысленный бойкот распространится и на нее, но Малую, как и прежде, звали принять участие в разговорах, Алина уже рисовала новый эскиз для татуировки, Бунина шутила свои странные шутки, а Ася помогала с тугими перевязками на медленно заживающих ребрах. — Между прочим, я слышала все, что ты говорила. — Да неужели? Кузнецова огляделась по сторонам. В библиотеке было мало народу, но все равно приходилось говорить вполголоса, потому что обычно здесь вообще никого не было, и три человека у дальних стеллажей воспринимались как небывалая для здешних мест толпа. Стараясь быть хорошим другом, Бэллка иногда утаскивала сюда Лику после уроков, чтоб она недолго отдыхала от роли мебели в спальне десятой. Лужанская оказалась неплохим человеком. Она необычно сочетала в себе грубость и застенчивость, улыбчивость и развитые до нечеловеческого уровня рефлексы (однажды она поймала летящий в нее бумажный комок в паре сантиметров от затылка). С Бэллой они сошлись на том, что обе попали сюда не так давно, и еще могли шутить незабытые дворовые шутки, обсуждать последние спорные новости и делиться свежими переживаниями. — Да, и ты рассказывала о неудачном разговоре с Буниной. Забей, это мелочи. Я сегодня позвала ее. Скоро притащится, попробуем еще раз. Она тебе понравится. Лужа недоверчиво прищурила один глаз, а потом кивнула, успокаиваясь. — Ладно, но это не отменяет тот факт, что ты витаешь в облаках. Что-то случилось? Бэлла вздрогнула и уставилась в учебник: — Нет. С чего ты взяла? В самом деле, не будет же она объяснять ей, что она не может выкинуть из головы их старосту чертову Костью Купер. Румянец против воли пополз по щекам. Вспомнился их последний поцелуй на улице и короткие, болезненные касания ледяных пальцев. Как будто вкололи в вены что-то запрещенное, размазали по нёбу, втёрли в язык и рассыпали стеклянной крошкой по горлу. От ощущений хотелось взлететь на высоту, которую даже птицы боятся покорить, а потом сигануть вниз со всей дури. И просто разбиться. Тогда не было бы щемящего чувства безысходности, от которого она никуда не может деться уже несколько дней, осознавая, что все это не носит никакого названия в ее голове. Строчки расплывались перед глазами и никак не хотели влезать в голову. Девушка уже пожалела о своем решении пойти позаниматься именно сегодня. Когда Бунина вошла в библиотеку вместе с Купер, Лика напряглась. Бэлла мысленно похвалила себя за то, что ей удалось не поднять головы, когда Костья прошла мимо их стола. — Салют! — завопила Настя, заставив всех присутствующих на время обратить на них внимание. Лужанская шикнула, приложив к губам указательный палец. — Почему на нас староста всегда так смотрит? — прошептала она на ухо Малой, наклоняясь к ней. Девушка прикусила язык, чтобы не напомнить Лике в грубой форме, что они пришли сюда заниматься, а не обсуждать отдельно взятых одноклассниц, — Она снова злая, как сатана. — А ты помнишь ее доброй? — Ты, наверное, помнишь… Кузнецова шумно захлопнула учебник и подвинула его Луже: — Верни на полку, я дочитала. Бунина нетерпеливо барабанила пальцами по столу и вскинулась, как только Лика отошла к книжным шкафам. — Ты же меня не биологию почитать звала? — Да. Поговорить хотела о том, что тебе вроде похуй на общественность, даже если…, — она понизила голос и бросила осторожный взгляд в сторону Костьи. Та стояла у стеллажа и смотрела на корешки книг таким взглядом, словно ненавидела их, — … если вся группа устроила какой-то игнор. Тебе же, как и мне, главное, чтоб человек был хороший. А она хороший, правда. — Потому что поет и бренчит? — Ты же даже не слушала! Каспер устроилась за вторым свободным столом у окна. Бэллу раздражало то, что она могла видеть ее боковым зрением, но деваться было некуда — уйди она сейчас, это выглядело бы жалко. К тому же она не смогла бы объяснить свое желание сбежать девчонкам, на сближение которых так надеялась. — Я могу, конечно, спеть с ней дуэтом ради тебя, — проворчала Настя, — Но я думаю, ее талант преувеличен в наших местах. — Давай вы споете вместе хотя бы частушку, чтоб ты смогла оценить талант по шкале от одного до пяти, — она толкнула Бунину плечом и собралась окликнуть Лику, когда теплые маленькие ладони легли сзади на ее плечи, обнимая. — Ты можешь не угадывать, потому что сейчас это могла сделать только я, — улыбнулась Лужа ей куда-то в шею. Со стороны Купер что-то упало, а потом послышалось красноречивое и емкое: «Су-ка».