«твой голос прекрасен что бы он ни пел, всё в порядке я рад, что его поймал и записал что успел до того, как станешь ты моя и от меня сбежать захочешь без оглядки...»
После суток непрерывного снегопада день без осадков казался неправдоподобно ясным и тихим. Пухлые горки подтаявшего снега съезжали с веток и крыш, и беззвучно падали в уже успевшие образоваться вокруг здания Школы потемневшие сугробы. Потоки талого снега изредка срывались близко-близко к окнам классов и тревожили сонливую тишину, заставляя воспитанниц ежиться. Пустое, безоблачное небо сливалось по цвету с грязным подтаявшим снегом так, что линия горизонта стиралась, и складывалось впечатление, что Школа вместе с ее обитательницами застряла в каком-то безвременье. Шумное утро растворилось в нём без следа. Канул в небытие и скучный, безликий день. Выспавшаяся на утомительных, пахнущих пылью занятиях десятая группа не знала, чем себя занять перед ужином. После уроков Костья и Петруха молча спустились в подвал покурить, каждая со своей зажигалкой. Спустя десять минут их доверительную беседу вполголоса прервала какая-то мелкая: Петруха и Бэллка должны немедленно явиться на тренировку к Дмитричу. Староста хотела было пойти следом, но Настя успокаивающе похлопала её по плечу — «это по новому расписанию, обычный сбор, все нормально». Купер не понравился её угрюмый тон и заломленные брови, но она так вымоталась, что предпочла подчиниться и поднялась в спальню десятой. Там всё было также спокойно, как и в полутемных из-за сгущающихся красок за окном, коридорах. Гончарова с Проней неожиданно взялись плести все еще грустной Асе мелкие, толщиной с мизинец, косички. Когда их пальцы сталкивались в белокурой копне волос, они устало улыбались друг другу. Терпевшая все это безобразие на собственной голове Ася не улыбалась, и Бунина даже предложила девчонкам плести потуже. Не получающая ответа и задавленная коллективным молчанием, Бунина тоскливо понаблюдала за ними, а потом влезла на кровать Аси и теперь обиженно там сопела в пропахшую дешевыми духами подушку. Вера с Алиной пробовали немного поиграть в дурака, но шлепанье замасленных картонок убаюкало и их, так что карты были брошены. Лужа спала, широко раскинув руки и дыша открытым ртом как большая, загнанная собака. Спала она на своей кровати у самой двери, так что десятая старалась не хлопать дверью о косяк и не впускать сквозняки. Это было знаком еще совсем хрупкого и неуверенного, но все же принятия новенькой, за которую так горячо вступалась полюбившаяся девчонкам Малая. Если б кто-то попытался уличить их в этом, они бы громко отпирались, так что Костья предпочитала молчать. Подтянув колени к груди, она положила на них подбородок и вздохнула. Если бы Каспер могла описать своё состояние сейчас, то она произнесла бы только одно слово – опустошение. Потому что сил для эмоций серьезней больше не осталось. Потому что апатия – это всё, что плещется внутри. Бэллка испугалась, Бэллка не хочет слышать от нее, Костьи, никаких признаний. Бэллка хочет остаться друзьями. Только какие они, к черту, друзья, после всего, что было? Но Костья послушно решение девчонки приняла, тупую боль в подреберье игнорируя. Она к ней уже пару дней не подходит, не заводит разговоров и, как будто, вовсе не участвует в ее жизни, но это только со стороны глупому может показаться. Костья себя проклинает и ненавидит, но все равно краем глаза в толпе знакомую макушку отыскивает, Костья не позволяет никому ее просто так из группы забирать, о недавних событиях помня лучше самой девчонки: у тебя ребра больше не болят, а мои шрамы внутри навсегда, потому что я не спасла тебя когда-то. Купер чувствует себя паршиво. А группа словно чувствует ее состояние, будто они связаны на уровне эмоций, будто мысль-ниточка в черепных коробках единая бьется. Потому что девчонки молчат, разговоры заводят осторожные, старательно игнорирующие одно конкретное имя. — Все как мухи сонные. Алина шумно приземлилась на подоконник рядом с Купер, выставляя между ними кривую пепельницу из старой кружки, но сигареты не достала. Костья не шевелилась и молчала. Может, Горбатая поймет, что староста не расположена к беседе и уйдет? Прогонять её самой не хотелось. — У меня есть новый эскиз черепа. Вчера нарисовала. Посмотришь? Каспер покачала головой. — Зря, — грустно усмехнулась девушка, — Тебе бы подошло. Я даже знаю, куда. Не сговариваясь, они синхронно повернулись к оконному стеклу, потому что скудный диалог в продолжении не нуждался. За окном смеркалось. Было уже так темно, что разглядеть можно только силуэты в свете вечно мигающих от перенапряжения фонарей, да блеск застывшей воды на покрытии двора. Рабочие еще утром широкими лопатами собирали мокрые, тяжелые комья снега с дорожек. А сейчас все, что они не успели собрать, растаяло, и плитку покрыла скользкая ледяная корка. Одинокая, сгорбленная фигура у спортивной площадки делала неуверенные шаги, рискуя растянуться прямо там. Из-за темноты вечера Купер не смогла угадать, кто это, но все ленивые предположения пресекла Алина. — Малая не собирается в комнату идти до дежурства. Идиотка. Говорят, самая неприятная тишина там, где много людей молчат, не сговариваясь. Десятая группа с этим доводом могла поспорить. Самая неприятная тишина повисла секунду назад, когда Горб умышленно вслух заговорила о том, что они так старательно обходили. Костья не шевелилась. Голос Бэллки, её взгляд, да даже упоминания о ней в последнее время делали её слабой и уязвимой. Староста не имела и малейшего понятия о том, почему сидит на подоконнике и молчит, как потерянный ребенок, вместо того, чтобы нарезать круги по комнате и рвать на себе волосы или лежать на кровати и рыдать навзрыд. Понимание произошедшего почему-то парализовало её. Наивно хотелось, чтобы накрыло истерикой, паникой, после которой должно полегчать, но сил на эту истерику не было. — Дура, — провозгласила Гончарова со своего места непонятно о ком. То ли об Алине, нарушившей табу, то ли о Бэллке, избегающей компании старосты даже после разговора с группой, то ли о самой Костье и её мыслях. Звонок на ужин тренькнул и захлебнулся, как заколдованный. Медленно стал нарастать грохот коридора, группы наперегонки потянулись в столовую, словно прием пищи стал невесть каким развлечением. В спальне десятой тоже зашевелились. Костья отвернулась от окна и пальцами сжала переносицу. Бессонная ночь щипала веки, выкуренные сигареты скребли горло. — Подежуришь в коридорах с Кузнецовой за меня после отбоя. — Что? — староста повысила голос, но от долгого молчания прозвучала хрипло и как-то совсем не угрожающе. Горбатая выгнула бровь, спрыгнув с подоконника: — До группы снова очередь дежурства дошла, товарищ староста. А у меня дела. Надо же кому-то череп пристроить. Девчонки тем временем, переглядываясь, спешно выходили из комнаты под растерянным взглядом Костьи. — Я могу пойти вместо тебя! — свесилась с кровати вихрастая макушка Буниной. — Еще чего! — шикнула на неё Наташа, — Напомнить тебе, чем закончился прошлый раз? «Прошлый раз» отозвался в Купер дрожью ладоней. Та ночь пронеслась перед глазами так ясно, будто это было только вчера: растерянный взгляд напротив, сжатые кулаки, передоз Насти, паника и сбитые выдохи в чужие губы на пыльных матах спортзала. Нет, ей совершенно точно не выдержать теперь пару часов в темных коридорах наедине с девчонкой! То, что глаза Малой творили с ней, выходило из-под контроля с каждым днем все больше. После того разговора Костье хотелось построить вокруг себя стену, поставить железную дверь, закрыть ей доступ к своей душе, но каждый раз она каким-то образом подбирала ключи. Невыносимая, шумная и упрямая, всегда с этим вздернутым к небу носом, своенравная, наивная и какая-то чересчур открытая. Она имела над ней какую-то власть. Она манипулировала, ничего для этого не делая, и Купер боялась своих чувств, она так боялась казаться слабой и привязанной… Вот только тяга была сильнее. Ну и о чем она должна с ней теперь говорить? Все их попытки разговора заканчивались тем, что она корила себя, ненавидела, отмывалась в душе, а потом закрывала глаза и видела это в красках. Страшное – себя, дергающуюся на руках у девчонки в припадках; сладкое – тело, прижатое к телу в пустой душевой. Ни один из этих сценариев не должен повториться. Не после того, как Малая сделала вид, что то чертово признание ей послышалось. Вот только когда Каспер обрела способность возмущаться, в комнате осталась только растерянно зевающая Лужа. Её отпустить на «свидание» с Бэллкой Костья не могла, даже если считала это правильным решением.***
Ужин Бэлла встретила разбитой. Вынырнув из своих мыслей благодаря привычному шуму переполненной столовой, она покосилась на пустующее место старосты. Есть тут же расхотелось, и она принялась греть озябшие на улице руки о горячую чашку с мутным супом. Она не должна была так реагировать. Не должна была убегать от разговора, оставляя Костью с её больной головой наедине. И уж точно не должна была прятать глаза следующие два дня вместо того чтобы броситься за черной макушкой вслед. Она должна была сказать: «Я не хочу притворяться, что ничего не было». И «Прости меня». И «Я испугалась». Опоздавшая в столовую Лужа что-то спрашивала у нее, но Горб сообщила о предстоящем дежурстве с Костьей, и Кузнецова не могла думать ни о чем другом. Ей мучительно хотелось поговорить об этом еще с кем-то, попросить совета о том, как правильнее будет к Костье подступиться, и она тихо прикидывала, кто из группы мог бы помочь. После недолгих размышлений, поделив свою нетронутую порцию между Проней и Буниной, Бэлла нерешительно подсела к Асе. Уж кто-кто, а она в таком смыслит. Конечно, куда больше смыслит Наташа, но было бы слишком неловко говорить с ней о своих чувствах к другой. — Есть разговор, — прямолинейно заявила Бэлла, озираясь, после стандартных «привет», «да, я выспалась», «нет, я головой не ударилась», — У меня проблема. На странную парочку покосилась Вера, но под надменным взглядом Митрониной она только фыркнула. — Проблема по имени Каспер? — вяло ковыряющаяся ложкой в тарелке Ася усмехнулась. — Да, — Кузнецова осторожно кивнула, — Она мне нравится. Ася рассмеялась — громко, заливисто. Ее смех, похожий на смех пьяной, прозвучал, как раскат грома, и Бэлла невольно зажмурилась, не в силах выдержать этого, уже жалея, что решила спросить. — Поздравляю, будете счастливой семьей, — тряхнув белокурой гривой, она отложила ложку, — От меня ты чего хочешь? После взрыва хохота Митрониной на них пару раз обернулись с чужих столов, но десятая упорно продолжала делать вид, что ничего не происходит. Храбрости и решимости в Бэлле поубавилось, однако отступать было поздно. — Ты… Вы… Я видела вас тогда, и…. Глаза Аси опасно сузились: — Ты же не собираешься закатывать мне ревнивую сцену? Кузнецова спешно потрясла головой. — Значит так, — Ася тщательно вытерла губы салфеткой, остервенело стирая помаду, — Никаких советов я тебе не дам, и ты полная дура, если их ищешь. Здесь никто и никогда не встречался с Костьей Купер. — А ты? Рука Митрониной замерла в считанных сантиметрах от губ. Она с силой зажмурилась: — Особенно я. Это была случайность. Немного веселья. — Немного веселья, — оторопело повторила Бэлла. — Именно. На секунду Бэллке показалось, что Ася вот-вот приоткроет ей какую-то тайную, неизвестную новенькой часть её прошлой жизни, ту, что заставляет плескаться настоящую, взрослую боль в вечно игривых, осоловелых глазах. Но наваждение быстро спало. — Делай то, что считаешь нужным. Говори то, что чувствуешь. И никогда никого не спрашивай и не слушай, поняла? Ты слишком много думаешь и теряешь время. Девушка поднялась, бросив скомканную салфетку на пол, но, словно пересилив себя, замерла на секунду и, перед тем как уйти, нехотя добавила: — Не проеби это, как в свое время я проебала. Если она тебе нравится, то будь с ней. Если у вас это взаимно, то прекрати думать о том, что это неправильно. Не обижай её. Касперу и так много достается. — Спасибо, — задумчиво пробормотала Кузнецова вслед уже почти исчезнувшей из вида девушке. Может, Митронина всё-таки права? Может, она, Бэллка, и правда слишком загоняется на этот счёт? Может, стоит прислушаться и начать жить настоящим, а не будущим? Какая разница, кто о чем подумает? Какая разница, что было там, много лет назад, если сейчас словам Костьи верить до щекотки хочется? Опять слишком много вопросов. И совсем нет ответов.***
Страшно. Нет, безумно страшно. Последний звонок на сегодня только что закончил механически-натужно петь и теперь они стояли друг напротив друга, пряча глаза в пол. Бэлла натянула мягкую ткань рукавов до середины ладоней, ежась от сквозняка коридора или от опасной близости своей старосты. Перед началом дежурства она нервничала так сильно, что Горбатой и Вере пришлось почти насильно выталкивать её из комнаты, угрожая в процессе. В большом холле у лестницы ждала Костья. Выглядела она плохо. Наверное, она тоже не могла уснуть всю ночь, прокручивая в голове то, что произошло между ними. Было так непривычно видеть не только её убегающий силуэт в полумраке, но еще и это родное лицо, осунувшееся и напряженное. Хотелось подойти, разгладить, провести пальцами по складкам на лбу и уголкам рта. Сказать, что она может выдохнуть, что она не одна. Как бы глупо это не звучало. Кажется, что для того, чтобы взять себя в руки и успокоиться, им обеим достаточно просто неловко обняться и постоять так немного, прижимаясь друг к другу. Или соприкоснуться кончиками пальцев, чтоб исчезла эта колючая неловкость, чтоб растворился холод коридоров и тянущая в груди тоска. Но ни одна из них не могла сдвинуться с места, потому что не знала, как на это отреагирует другая. — Бэлла, — произнесла, наконец, Купер, словно на выдохе, — Как день? — Был лучше до этого момента, — нехотя ответила Кузнецова и тут же прикусила язык, но Костья только нейтрально усмехнулась. — Готова? — Надеюсь, сегодня меня не побьют. Она попыталась неловко пошутить и на этих словах даже выдавила жалкое подобие улыбки, но серьезно настроенная Купер мрачно сжала губы и дернула плечом: — Не в мою смену. Пойдем. Следующий час дежурства тянулся бесконечно, и Бэлла поняла, что чувствуют преступники перед казнью. Она так хотела встретиться с ней взглядом. Хотела до шума в голове. Очень хотела. Но староста словно избегала этого специально: поворачивала голову, ускоряла шаг, заглядывала под парты в поисках мусора и в темные тупики в поисках неугомонных мелких. Две их тени шли куда ближе, чем они: если смотреть на стену, казалось, что они идут, соприкасаясь плечами, но на деле, как бы Бэлла не пыталась, Костья подчеркнуто хранила расстояние минимум в два шага. Тишина и темнота коридоров её не пугали и не сгущались над черным затылком. Они словно обволакивали ее, принимали. Бэллка все еще не чувствовала себя своей в мрачных стенах Школы, а Костья на дежурстве так сливалась с обстановкой, что выглядела почти хозяйкой. Они разогнали двух шушукающихся девчонок из седьмой группы под лестницей, собрали ворох рассыпанных тетрадей в одном из пустующих классов. Спустились в подвал, но, едва сойдя с последней ступеньки лестницы, Каспер развернулась обратно, бросив Бэлле однозначное «здесь точно никого нет». По большому счету, это было все, что староста сказала ей за время дежурства, исключая скупые «осторожно, не споткнись». На третьем этаже они встретились с дежурившей сегодня Поляковой и воспитательницей мелких и, обменявшись сведениями, снова разошлись. Все заканчивалось, и Бэллка напряженно кусала губы в попытках подобрать слова. Вот сейчас они дойдут до спальни десятой и шанса больше не будет. Интересно, они не пошли к тренажерке Дмитрича потому что Костья не хотела вызвать флешбеки прошлого дежурства, или потому что правда поняла, что там пусто? Не видя перед собой ничего, кроме такой близкой и далекой фигуры одновременно, Кузнецова больше не замечала ни скользивших по стенам теней, ни словно специально замедлившегося шага Купер, ни бесконечной песни старых батарей. — Ты так громко думаешь, что я сейчас оглохну, — спокойно проговорила Костья и остановилась, не поворачиваясь. Сердце застучало где-то в глотке, и Бэлла отчаянно захотела избить её за это напускное спокойствие, потому что внутри у неё самой взрывались петарды. — Мы закончили, можешь возвращаться в спальню, — а спина у старосты прямая-прямая, лопатки напряженно вместе сведены. Увидеть бы её лицо сейчас… Малая хотела сморозить какую-нибудь глупую шутку в стиле Буниной, чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу и заставить её обернуться, но мозг отказался сотрудничать и единственное, что она оказалась в состоянии сказать, было банальное: — И все? Около минуты они стояли-тонули в тишине коридора и смотрели куда угодно, но только не друг на друга. Наконец, Купер повернулась к ней. — Да. На мгновение Малой всерьез показалось, что она сейчас рухнет в обморок, потому что ноги предательски ослабели, будто её ударили в висок. — Я говорила с бабушкой. Староста бросила на нее осторожный, задумчивый взгляд. Почему она смотрит так, словно боится, словно любое её слово сейчас сломает Купер пополам? — Здорово. — А еще со мной говорили девочки. Костья устало выдохнула, прикрыв глаза: — Я догадываюсь. Если ты из-за этого чувствуешь себя обязанной и виноватой, то забей, потому что… — Нет, дело не в этом. Я другое чувствую, — перебивая, Бэлла прикусывает щёку изнутри, заранее стесняясь своих слов, — Выслушай меня, пожалуйста. Взгляд вскинувшей глаза Костьи был удивленный, почти шокированный, но столько в нем грусти плохо спрятанной, словно она ждала очередного удара в спину. Староста махнула рукой, дав знак продолжать. Махнула так, будто не нашла слов. Кузнецова набрала в грудь побольше воздуха и зажмурилась: — Я без понятия, что со мной такое и почему, когда ты рядом, я веду себя как ебаная дура. Я все это время жалею о том, что наговорила тебе тогда. До сих пор сожалею. Прости меня. Её не хватило надолго, и она подняла веки, заглядывая в лицо Костьи, осознавая, что чертовски сильно скучала по ней. Боясь, что её перебьют, или не хватит накопленной смелости сказать все до конца, она решила выложить все разом: — Я так много думала все это время, что чуть с ума не сошла. Я не знаю вообще ничего, кроме того, что теперь вообще не хочу тебя отпускать. Никогда. Я боюсь, очень боюсь, но не хочу больше быть одна, потому что знаю, как это — быть с тобой. Мы…ты и я…. — почему подходящие слова предательски забываются, когда они нужны? — Я не думала, что когда-нибудь меня кто-то примет настолько, что будет защищать, что мне будет нравиться держать кого-то за руку, обнимать. Но всё это происходит в моей жизни, и только потому, что ты со мной, — Бэлла выдохнула, не разрывая с девушкой зрительного контакта, — Не проси меня забыть об этом. Не проси делать вид, что мы подруги. Я не смогу. Мне тяжело принять чувства к тебе. Очень. Но я не собираюсь притворяться, что ничего не было. Повисшая в воздухе тишина пугала. Малая снова закрыла глаза, считая про себя секунды. Почему-то казалось, что когда она откроет их снова, Костьи в коридоре уже не будет. Как будто она опоздала, как будто чувства старосты могли давно пропасть, испариться. Три, четыре, пять… — Если ты уже не чувствуешь ничего такого…, — боязливо начал было Бэллка, жмурясь сильнее, но ее бесцеремонно перебили. — Заткнись. Заткнись. Не смей снова уходить. Ты призналась мне только что, Бэллка. Я не хочу больше слышать твоих попыток уйти, — недовольно отчеканила Костья шепотом почти ей в ухо. Дыхание жгло кожу. Когда щеки коснулась знакомая, теплая рука, Кузнецова не поверила и распахнула ресницы. Взгляд подошедшей близко-близко Костьи, с которым она столкнулась, был нечитаемым. Татуированными пальцами девушка погладила её щеку и Бэллка, неосознанно ответив на прикосновение, благодарно потерлась о её ладонь. — Ты... это все правда? — спросила Купер на грани слышимости. — Да. Сердце, кажется, бесновалось и хотело выпрыгнуть прямо в ладони ярко улыбающейся Костьи. Хотя, кого Бэлла обманывает? Оно уже в ее руках. — Я немножко чуть не ебанулась, пока ты решалась признаться, — Костья снова невесомо провела большим пальцем по её щеке, и дыхание Кузнецовой сбилось напрочь. Непонятно, правда, от слов девушки или от её действий. — Прости, — теряя терпение, Бэлла положила руки на плечи Купер и притянула к себе. Заметив, как улыбка старосты сменяется на ехидную ухмылку, она покраснела и опустила голову. Кузнецова почувствовала, как слабеют ее колени, потому что она смотрела на нее, словно видела впервые и увиденное ей нравилось. Очень нравилось. Нравилась нескладная, рослая Бэллка, которая ко всему прочему, выше её на полголовы. Стоя сейчас рядом, слушая тихие смешки и ощущая на лице татуированную ладонь, Бэллка понимала, что просто не сможет больше ее потерять. Попросту не вынесет этого. Сломается. Что между ними творилось целых три месяца? Какие к черту обиды, новенькие и старенькие? Мысли путались, мешая сосредоточиться на главном. Каспер сейчас здесь. Держит, не отпускает, не дает уйти. Она здесь, в полутемном пустом коридоре, по которому гуляет прохлада сквозняков. Не в теплой спальне в компании девчонок. А рядом с ней, Бэллой. Внутри разлилось сладкое осознание. — Какова вероятность, что теперь, наконец, уже в статусе моей девочки, ты начнешь меня слушать? — Ноль процентов, — Бэллка деланно нахмурилась, но в груди сладко екнуло от этого нежного «моей девочки». Словно услышав её мысли и коротко им усмехнувшись, Купер опустила вторую ладонь вниз, обнимая за талию, потянулась губами к щеке, но, оказавшись в сантиметре от алеющей кожи, остановилась. — Упрямая! — Училась у лучшей. Бэлла под прикрытыми в ожидании веками ничего не видела, но много чего ощущала. Дыхание Костьи, такое же учащенное, как у нее самой, её робкое прикосновение кончиком носа к щеке, как будто она спрашивала разрешения. — Костья, я… Я тебя по-настоящему и впервые… я очень-очень… — Я знаю. Я тоже. А сама Костья выдохнула. Она так долго отводила от нее взгляд в пыльных коридорах и шумных классах, а сейчас смотрела и не могла оторваться. Это было неподвластно ей. Как бы она не кляла себя, как бы не отговаривала — не получалось. Она её взгляд изо дня в день притягивала, как магнит, и это бесило, это сводило её с ума и крошило в пыль спокойствие! Купер припала к её лбу своим в таком отчаянном жесте, словно тоже решилась сказать то, что носила в себе. — Ты… я знаю, почему ты не веришь мне, — Бэллка открыла было рот, чтоб поспорить, но Костья не позволила ей этого, помотав головой, — Так проще. Здесь никто никому не верит, но все что я говорю о тебе — правда. Я обязательно тебе это как-нибудь докажу. Ты заслуживаешь этого. Ресницы Бэллки задрожали, и она рвано выдохнула, не успев ответить. Губы их встретились мягко, осторожно, будто все еще опасливо. Костья медленно тронула ее язык своим, мягко надавив. Ей так давно хотелось Бэллку просто обнять. Обнять без слов, потому что, — она была уверена в этом, — её давно уже никто не обнимал. Сейчас губы и руки делали все за нее. Передавали нежность, которой вроде и не должно было быть, но от которой некуда было деться. Передавали силу, немного уверенности, чуть-чуть поддержки. Передавали любовь. Любовь первую, боязливую, но настоящую. Бэлла отстранилась и порывисто обняла девушку, спуская руки к бедрам, когда острое желание целовать её до конца своей жизни больно ударило под ребра. Костья прикусила губу. В коридоре стояла ночная тишина, но кровь шумела в ушах так сильно, что заглушила бы любые звуки. Купер скользнула непослушными губами по чужому подбородку, к шее. Застыла, рассматривая розовую от волнения, тонкую кожу. Она подняла на Малую глаза. Господи, если бы у неё был выход, даже через окно — она вышла бы. Она избавилась бы от этой нелепой привязанность внутри себя, выскребла бы, выдрала с мясом, но выхода не было. Она все перепробовала. Разве она заслуживала сейчас этих блестящих, чистых глаз, этих припухших послушных губ и всех слов, что Малая сказала? Но даже ненависть к себе иногда теряет цвет. Остается усталость и чувство безысходности. Когда ты сдаешься. Так вот Костья сдавалась. Во всех ситуациях сразу. Она была готова провалить должность старосты, попасть в колонию, потерять всех друзей и отдать свою жизнь для этой девчонки, и она сдавалась во власть ее рук, ее губ, ее слов. Разве можно было поступить иначе, когда она так доверчиво дышала в её шею, обжигая кожу влажным жаром? Все тело прошибало дрожью. — Ты заслуживаешь большего, Бэллка. — Главное, что я тебя заслужила. Зарываясь татуированными пальцами под воротник её смятой футболки, Костья думала. Думала, что и правда сделает для девчонки все, что сможет, просто потому что никто в этом сраном мире не говорил таким счастливым голосом, что заслужил себе больную, неудобную Костью Купер.***
Следующие недели пролетели с той же скоростью, с которой Школу засыпало мелким и сыпучим, как манная крупа, снегом. Декабрь вступил в свои права так скоро и ярко, что ни бесконечная белоснежная пелена за окнами, ни скрип снежного покрова под ногами, ни заставляющий краснеть щеки первый мороз не показались воспитанницам чем-то по-зимнему тоскливым. На следующий день после дежурства Костья сидела на подоконнике в своем тупике, отбиваясь от сыпавшей на неё вопросы Бэллки. — А почему Бунина не любит Веру? — У них разные взгляды на жизнь. Глаза Бэллы сузились: — Так мне ответила бы и сама Настя. Каспер подавила вздох: — Ладно. Попробуем по-другому. Скажем так… У них схожие диагнозы в медкарте, но если Вера в самом начале пути, то Бунина дошла до финиша. — Все равно непонятно. — Но я ответила, — возразила Купер, подняв руки в вверх, — В рамках дневной нормы у тебя остался еще один вопрос. Бэлла снова недовольно прищурилась. — Ты как-то сказала, что, если бы не ты, в группе выжили бы только двое. Кто? Раздосадовавшись на себя за то, что пообещала ей эту глупую игру в правду, и на Малую за то, что быстро поняла, как прямо надо задавать вопросы, Каспер фыркнула: — Петруха и Горбатая, — предвидя уточняющий вопрос, она сквозь зубы добавила, — Настя справится с чем угодно и без меня, а Алину за ее ремесло везде примут. Остальные нуждаются в помощи. Но не спрашивай, кто, и в какой. — Зачем согласилась отвечать, если теперь бесишься? Нахмурившаяся было Костья смягчилась под её взглядом. — Я не бешусь, — настаивала она, хватая её за руку, — Но твое желание все знать выбивает из колеи. Тайны группы — не мои тайны, я не могу рассказать тебе больше, чем они сами доверят. Хотя некоторые доверяют только тебе. Заметив, как она подчеркнула слово «некоторые» Бэлла без труда прочитала намек на Лужу и закатила глаза. — Ты опять? — Готова поспорить, что она сейчас тебя ищет, бегая по Школе с криками «мама». Кузнецова прижала руку к её губам: — Просто прекрати говорить. Прямо сейчас. Хватит мне твоей правды. — Малая, душить надо не так, — раздался внезапно слащавый голос Буниной совсем рядом, — Давай я научу: смести руку на шею и… Бэллка вздрогнула и отскочила от Каспер почти на метр. Макушка улыбающейся от уха до уха Насти торчала из-за угла. — Как давно ты там стоишь? Костья глубоко вздохнула: — С момента твоего трогательного «ты опять?». — И ты знала?!***
К вечеру вся десятая в красках около семи раз услышала фантастическую историю о том, как Бэлла душила их беззащитную старосту, пытаясь освободить это место для «своей протеже Лужи». Настя не поскупилась на подробности вроде синих губ и вываливающегося языка, а также криков «Карфаген должен быть разрушен». Намек группа поняла. А через пару дней за завтраком к Купер подсела Гончарова. Староста сделала вид, что не удивилась этому — раньше Наташа предпочитала занимать место в конце стола — но когда девушка задорно ей подмигнула, брови против воли взлетели вверх. — Вы хорошо смотритесь, — услышала Костья спустя секунду. Это прозвучало так близко – прямо у неё над ухом, и она невольно замерла, не шевелясь, — Правда, Кас. Так переглядываетесь. Очень романтично. Наташа сидела рядом, их чашки с кофе прижимались друг к другу, а локти соприкасались, но даже так все внимание старосты было отдано не ей — с периодичностью раз в минуту она бросала взгляд на светлую макушку, неизменно получая в ответ приподнятые уголки губ и вопрос зеленых глаз. Это что, так очевидно для всех? — Хм, правда? — оторвавшись от Малой, Костья преувеличенно внимательно стала разглядывать свой омлет. — Правда, — безэмоционально ответила за Гончарову сидящая слева Петруха. Стало не по себе, но Каспер через силу улыбнулась. Если говорить предельно искренне, после памятного разговора в коридоре они и не пытались прятаться. Поначалу Костья, непривычная к тесным объятьям и близким отношениям, шарахалась от внезапно возникающей рядом Малой, выдергивала руку из её ладони в комнате десятой, предпочитая утаскивать её на подоконник в любимом тупике для разговоров и поцелуев в уголок губ. Но непрошибаемый Бэллкин оптимизм и её открытость воздушно-капельным передавалась закрытой старосте, и она стала чаще позволять плечам расслабленно опускаться, а татуированным пальцам удобно зарываться в светлые волосы на затылке, не реагируя на присутствующих. Бэлла её словно приручала, постепенно забираясь все глубже в голову, сердце, мысли. Таким привычным стало брести вместе по коридорам так близко, чтоб было комфортно, но не так, чтоб нарваться на замечания: едва-едва соприкасаясь мизинцами. Так необходимо стало видеть счастливые ямочки на любимых щеках и слушать тысячу глупых шутливых или тревожных вопросов. — А что бы ты хотела делать после того, как уедешь отсюда? Сердце пропускало удар. — А ты?.. Бэлла, не замечая странной реакции и замерших в напряжении у её виска губ, беспечно пожимала плечами: — Драться дальше, наверное. Спорт мне нравится. А вообще, не важно. Главное, ты будешь рядом. Каспер меняла тему по-своему: закрывала ей рот своим. С Бэллкой она начала ценить время, видеть счастье в простых вещах. Замечать, какую хрупкость может прятать в себе человек, кажущийся на первый взгляд сильным и независимым. Изменяя своим правилам, Костья стала чаще спускаться в подвал и встречать Бэллку у скрипучей двери спортзала. После изнурительных тренировок Дмитрича девчонка всегда была усталой, пахла потом и пылью и любила, сгорбившись, благодарно уткнуться на пару минут в макушку старосты прежде чем пойти в душ. — Все нормально? — небрежно прятала беспокойство Костья, украдкой проводя руками по дорогому телу, проверяя, не сломано ли чего. — Мне просто нужна подзарядка. Минута счастья. Не двигайся. И не трогай меня, я грязная. Минута счастья для Бэллы ощущалась секундой. Не слушая её ворчание Костья все равно обнимала, потому что это нужно было обеим. Душа наполнялась покоем и нежностью, и в этом чувстве хотелось задержаться на весь оставшийся вечер. На тренировки Каспер не пускали. Ни Петрухе, ни Бэллке, ни тем более Юрию Дмитриевичу не нравилось её почти инстинктивное желание защитить: — Кас, не позорься, она сама за себя постоит, — тянула Настя, тая обиду. — С каких пор у нас такая группа поддержки? — кряхтел Юрь Дмитрич, — На соревнованиях посмотришь. — Эй, я сильнее тебя, и это скорее я могу кому-то врезать. Или ты так не считаешь? — щурилась Кузнецова. Купер, конечно, так считала. Но мысленно все равно берегла её от чужих взглядов и наглых рук, она ведь такая славная и хорошая — зазеваешься, и её опять обидят или отберут. Её и без этого приходилось вечно с кем-то делить. Теперь темнело раньше, а в коридорах было холодно, поэтому после уроков вся группа стекалась в комнату и требовала внимания. Алина придумала для Малой новую татуировку, куда лучше той, первой. Гончарова, плотоядно косясь на Костью, ежедневно предлагала погадать по ладони. Херова хиромантка. Скучающая по Бэллке Лужа старалась развлекать её бренчанием на гитаре с удвоенным усердием: к гитаре, к слову, привыкла вся десятая, и девчонки невольно радовались, что теперь их комнату отличала от других живая музыка, да и, чего таить, Лика неплохо пела. Костья держала лицо, как могла, но замечающая изменения в ее настроении Кузнецова как-то естественно все устраивала так, чтоб они постоянно были рядом. Когда машинка Горбатой терзала ее спину, она просила Каспер сидеть перед ней на полу и держать за руку — «Так не больно. Тебе что, сложно?». Когда Лужанская пела для нее, она делала вид, что это концерт для всей группы и устраивала голову на коленях Купер, мурлыча, в такт музыке, как большая кошка, когда девушка запускала в ее отросшие волосы забитые рисунками пальцы. Пуленепробиваемое сердце Костьи сжималось, а уголки губ поднимались так часто, что она впервые за несколько лет перестала это контролировать. Десятая группа переглядывалась — староста на глазах растекалась карамельной лужицей и становилась мягкой. Это тревожило. Но Купер плевала на данный самой себе зарок быть железной девкой. Она впервые встретила кого-то, с кем могла расслабиться. Бэллка это позволяла и даже как будто хотела, чтоб с ней Костья расслаблялась. Она всегда оставляла ей место рядом с собой, если Каспер задерживалась на вечерних собраниях старост или в кабинете Литвиновой, а группа садилась играть в карты. Она притаскивала ей безбожно крошащиеся бутерброды прямо в подвал, когда из-за головной боли и плохого сна Костья вместо завтрака спускалась туда покурить (плохой сон тоже медленно отступил, когда Бэллка поменялась с Алиной кроватями и теперь спала так близко к Костье, что могла протянуть руку и погладить её, вздрагивающую, по плечу). А когда Костья быстрым шагом как-то выбежала из комнаты, чувствуя подступающую панику, Бэллка ломанулась следом и потом нежно баюкала ее трясущуюся фигуру в одной из кабинок закрытого туалета. Кузнецова чувствовала заботу и заботилась в ответ, а Каспер впервые чувствовала что-то отдаленно напоминающее счастье. Вот только страх его недолговечности все чаще сжимал ледяными лапами недавно оттаявшее сердце.