«снова мокро, но мне все по боку, я до тебя бегу, с тобою заебок мне…»
Какое-то время все переговаривались вполголоса, бросая на Костью с Петрухой, все еще стоящих у двери, косые взгляды. Словно произошедшее оглушило их, смяло безжалостной рукой радость победы и предвкушения праздника. Наваждение сняла непонятно для кого прозвеневшая трель звонка. Уроки из-за соревнований сегодня отменили, так что механическое треньканье впервые за день оглушило коридоры Школы. Мимо туалета, судя по звукам, пронеслась толпа мелких. Петрова прикрыла дверь, и звуки исчезли. Вера откашлялась и шагнула по направлению к Луже: — Это все из-за тебя! Если б Лукина узнала… — Но она не узнала. И не узнает, — отрезала Бэллка. Дуванова мстительно сощурилась: — Дело времени. Эти маменькины дочки явно нажалуются своим, и тогда скандала не миновать! Лика насупилась, глядя на напряженных девчонок исподлобья, но Кузнецова снова перебила недовольную Холеру. — Мы скажем, что знать ничего не знаем, я права? Петруха горячо что-то зашептала в ухо Костье, но та немигающим взглядом смотрела на Бэллкино лицо и молчала. Вера покачала головой. — Хотите сказать, вы бы дали ее обыскать? — невольно повысила Малая голос на несколько октав, и скинула с плеча успокаивающую ладонь Лики, — Просто так бы отказались от своей? Она одна из нас! — Она не одна из нас! — тоненько крикнула раскрасневшаяся Проня. Бэллка со свистом втянула воздух носом: — Бред! Ебаный бред, которому вы сами не верите! Никому из вас она ни разу не сделала ничего плохого, и уже давно стала своей! Гончарова возмущенно открыла было рот, но Бэллка вскинула руки вверх, игнорируя заворочавшееся вокруг недовольное ворчание: — Нет, вы меня дослушаете! Сколько еще будет продолжаться ваша бессмысленная травля всякого, кто не по своей воле оказывается здесь? Каждая из вас наверняка проходила тоже самое и что, кому-то стало от этого лучше? — Есть правила, — упрямо мотнула головой Наташа, и девчонки несинхронно закивали, — Либо ты, либо тебя. Ты сама об этом знаешь. — Да заебало это правило! — заорала Бэллка, на минуту забыв о том, где находится, —Мы сами должны создавать себе правила, и они не должны никого калечить, просто потому что в этом сраном мире всем нужна помощь и поддержка. Чем вам помогают эти отсеивающие бойкоты? Чем?! Напряженная тишина раззадорила. — Сегодня я в клетке била за каждую из вас, — Кузнецова обвела десятую взглядом, — За каждую. И вышла бы еще тысячу раз, если бы вы попросили, потому что я верю в то, что вы сделали бы для меня так же. Вот это для меня группа. Моя группа не отрекается ни от кого. Ни от того, кто здесь давно, ни от того, кто попал сюда недавно. Вы все столько прошли и так долго ломались, так почему вы усиленно повторяете это с кем-то? Зачем продолжать это снова и снова, если вы знаете, как это бывает больно?.. Девчонки подавленно молчали, только Проня почему-то звучно всхлипнула. — Остановите это гребаное засилье страха и одиночества. Не все люди хорошие, это правда, но ведь и не все плохие. И каждая здесь совершала ошибки, но ведь вы не ненавидите друг друга за это? Почему бы не принять Лику, меня…да кого угодно, кто пытается достучаться до вас? Я не прошу любить с порога, я прошу не бросаться толпой, не узнав… Молчание затянулось, но никто почему-то не отвечал и не уходил. Бунина схватилась за виски с измученной гримасой и еле слышно зашипела. — Браво, — хрипло протянула Костья и несколько раз хлопнула в ладоши одеревеневшими ладонями. Раскрасневшаяся Бэллка тяжело дышала, а издевательские аплодисменты ее оглушали не хуже выстрелов. Староста десятой группы отошла от двери. Плечи её были насильно прямы, она повернулась на пятках и пронзительно посмотрела на свою группу. — Всё, — произнесла она громко, — Все быстро разошлись. Идите в комнату. Время пламенных речей подошло к концу. Голос гудел, пролетая по расписным кафельным стенам, и воспитанницы медленно, недовольно бурча, вышли из туалета и побрели по направлению к лестницам. Лужа на прощанье задела Бэллку плечом, одними губами проговаривая нечеткое «спа-си-бо». Кузнецова махнула ей рукой. Силы внезапно закончились, словно она не говорила, а бежала кросс. Петруха задержалась. Закусив губу, она смотрела на Купер, как будто хотела что-то сказать, но та молча показала ей глазами на дверь, и девушка тоже вышла, кинув на прощанье в Бэллку убийственный взгляд. Когда дверь туалета закрылась, оглушительно щелкая, стало так тихо, что Малая могла легко расслышать собственное сердце. — Скажи, пожалуйста, что это было? — Бэллка опешила, глядя на напряженную, словно в позвоночник вставили струны, спину Костьи. Она была уверена, что Каспер будет в ярости и готовилась кричать, отстаивая позиции. Такой усталый тон — последнее, что она готовилась услышать. — Я... — Ты, — Костья повернулась к ней, сжимая пальцами переносицу, — Договаривай. Бэлла расправила плечи, вздергивая подбородок: — Я сказала всё, что думаю. — Это мы все поняли, — она вздохнула, — Реально надеешься что-то изменить? — Да. Кузнецова сделала несколько шагов по направлению к девушке, в тишине туалета, нарушавшейся только журчанием воды в старых батареях, ее шаги чеканили стук сердца старосты. Костье казалось, что Бэллка подойдет к ней, положит свои теплые руки на ее уставшую шею и прижмет к себе. Ей так этого захотелось на мгновение, что даже желание разбираться в этом ебаном дне пропало. Когда между ними остался ровно метр, Бэлла замерла, как вкопанная, и только теперь староста увидела, что руки её подрагивают, а глаза блестят нездорово, как у сумасшедшей. Она-то знает, ей часто приходится такое видеть. — Почему когда где-то возникает проблема, ты обязательно там оказываешь? — Каспер пытливо заглянула ей в лицо, закусив губу, — Я о телефоне. Бэллка пожала плечами. — Другого ответа я не ждала. Костья подошла совсем близко, сокращая расстояние между ними, и, протянув руку, провела пальцами по контуру скулы девушки, пока указательный палец не замер в уголке ее рта. Бэлла издала звук, отдаленно похожий на мурлыканье. — Так спешила спасти подругу, что времени застегнуться нормально не было? Они синхронно посмотрели на перекрученную рубашку. Распахнутая и мятая от резких движений ткань открывала покрытую мурашками кожу на животе. — Ой, — руки Кузнецовой рефлекторно дернулись, но Костья ловко поймала их, отводя назад. — Не надо. Пальцы переплелись сами собой, и глаза защипало от нежности движения. Стены вокруг исчезли, исчезли звуки коридора, исчезла злость на ее безответственность и недоумение от глупой речи. Напротив также затуманено, как ее собственные, смотрели светлые, прозрачные глаза, и столько в них горело нечитаемого, что дыхание перехватило. Ресницы отбрасывали тени на покрытые румянцем щеки, и это было трогательно. В груди что-то сжалось. Костья медленно сползла взглядом ниже, цепляясь за бьющуюся на шее жилку, за вздымающуюся грудь, голые участки кожи. Дальше смотреть было выше всяческих сил, и она закрыла глаза. Густое пространство в сознании слегка покачнулось, когда Купер почувствовала рябь лёгких поцелуев на своей шее. Довольная улыбка появилась сама собой. Это было похоже на необходимость. Это было необходимостью и никогда не перестанет быть ею. Веселье постепенно гасло, потому что губы Бэллы переместились на линию челюсти и подбородок. Руки расслаблено разомкнулись, остались только касание губ и частые выдохи. — Ты вкусно пахнешь. Купер быстро моргнула. Кажется, сейчас она думала совершенно о чём-то другом, потеряв контакт с реальностью, так что фраза прозвучала далеким шепотом. Она просто не уловила ее смысл. Её руки опустились вдоль Бэллкиного туловища, и она медленно потянула подол чужой юбки вверх, вцепившись в него мёртвой хваткой, собирая его складками, как драпировку, оголяя ноги. Бэлла вздрогнула, остановившись, утыкаясь ей в шею холодным носом. — Я могу?.. Одной рукой Костья держала подол, другой уже нежно скользнула по внутренней стороне бедра, слегка вздрогнув от собственной смелости. Кровь в ушах застучала, а под пальцами теплело живое тепло молочной кожи, испещренной шрамами. Дальше — как в пропасть. Можно было повернуть, просто стиснув в объятьях, и этого бы хватило, но… Все её мысленные барьеры надломились, когда на запястье легли Бэллкины холодные пальцы. Держа за руку и манипулируя, она настойчиво толкнула её руку выше, под юбку. Костья на секунду открыла глаза, но тут же зажмурилась, приоткрыв свои сухие губы и медленно облизав их. Дыхание в щёку, тёплое, частое. — Я хочу. Да. Костья распахнула ресницы, не ожидая от девушки смелости. — Я не сделаю тебе больно, — вырвалось само собой. — Я знаю. Мгновение она изучала её лицо, её шею… боясь, что сможет всё испортить. Потерять нить реального и очнуться уже, когда сука-судьба вышвырнет их на землю, когда откроется дверь, или рухнут стены Школы, или случится что-то еще... Только не сейчас, не сейчас, умоляла она про себя, но когда, все еще неуверенно касаясь, почувствовала гладкий материал нижнего белья, то перестала думать о чём-либо другом, кроме как о рядом стоящей девушке. Их пальцы, переплетаясь, поспешно заскользили круговыми движениями, чувствуя даже через тонкую ткань белья тепло её тела. Бедра девчонки начали подрагивать, когда Костья стала выводить пальцами круги. Бэллка тяжело дышала и смотрела так, что у девушки ныло в груди. Горячо и надсадно ныло. А еще было жарко, очень жарко и тяжело где-то глубоко внутри, так что когда вторая рука Кузнецовой начала неловко расстегивать пуговицы на ее рубашке, Купер расслабленно ей кивнула. Можно, тебе все можно, только дыши также громко, только не отстраняйся, не прекращай под моей ладонью двигаться. Татуированные пальцы шевелились сами по себе, хотя Костья такого еще ни разу не делала. Но с кем еще, если не с ней? Справившись с рубашкой, Бэллка потянула накрахмаленную ткань вверх, и девушке пришлось на секунду отстраниться, чтоб помочь. Когда потерявшая прикосновение Кузнецова зашипела, Костья невольно улыбнулась и, вернув ладонь под чужую юбку, уткнулась в теплую шею девчонки. Заскользила по выгнутой шее, жадно, но аккуратно втянула в рот кожу под ухом, оставляя после себя влажные красноватые пятна. Бэллка стянула ее рубашку с одного плеча, и холодный воздух царапнул ключицы. Сквозь шум и грохот сердца в голове и в сознании Костья ощутила, что ледяные и дрожащие пальцы девчонки обводят кромку ее боксеров под тонкой юбкой. — Давай, — ободряюще шепнула она ей, потому что хотелось. Очень хотелось почувствовать на себе ее ладонь. Почувствовать там, где даже сама она себя не касалась. Их пальцы задвигались синхронно, одновременно. Бэллка повторяла за ней все движения. Сбиваясь с ритма и вздрагивая. Еще одно мгновение. Глаза в глаза. Не дыша, почти не шевелясь. Боясь потревожить малейшим шорохом воздух, нарушить это короткое мгновение свободы от всего, что окружает. Когда ничего не важно, ни о чем не думаешь. Когда правильно просто чувствовать, а мысли - это пустое. Юбки и белье чертовски мешали, но ни одна из них не попыталась избавиться от ткани. Тонкий Бэллкин всхлип едва не довёл Костью до самого края. И она подалась вперед, прихватывая мочку розового уха зубами, выдыхая сквозь зубы. Бэллка выгнулась и впилась пальцами свободной руки в её плечи, отчаянно дыша через рот. Через свой влажный, горячий, нежный, необходимый… Пальцы ускорились. И что-то разорвалось в висках. Громко, с треском. В глазах помутнело, и Костья едва не остановилась, крупно вздрагивая, концентрируясь на том, как захватывают ее тело волны тепла. Кузнецова напротив тоже дрожала, казалось, двигая рукой на автомате — Бэллка, моя девочка… Я так люблю твои щеки, руки твои… давай, моя хорошая, — она задыхалась, глядя в её горящие глаза, вдруг распахнувшиеся. На этом слове, которое с лёгкостью слетело с губ. И снова. — Так сильно люблю. Ты просто не понимаешь. Представить себе не можешь. Тебя люблю. — Я тоже… В первый и последний раз, когда они были так близко, было хорошо. До эйфории, до экстаза хорошо. Настолько, что это было неприличным, постыдным. Тогда Костья спрятала воспоминания глубоко-глубоко, в самый темный уголок сознания, чтоб лелеять в минуты одиночества, а вот теперь так близко, тесно и неописуемо, что все чувства словно проснулись, накрыли, как снежная лавина, погребая под своей тяжестью. И уже не было стыдно, потому что с Бэллкой стыдно просто не должно быть. Когда она перестала трястись, Костья убрала влажную ладонь и опустилась на корточки. Глядя прямо перед собой, поцеловала её согнутое колено, опустившись ниже, к внутренней поверхности ноги, и прочертила рукой полосу, сминая многострадальную юбку. Тут Бэллка будто поняла, что у неё на уме, и сдвинула ноги, сжав татуированную ладонь между ними, не давая двигаться дальше. Каспер подняла голову, посмотрев ей в лицо, и вопросительно подняла бровь. — Там… Не надо… — Почему? — Ты тоже будешь смеяться, — казалось, что краснеть сильнее уже некуда, но Бэллка словно стала пунцовой. — Тоже? — голос Купер вдруг перестал слушаться и стал тверже. В голове полыхнула эмоция, которую она не смогла понять. Малая замотала головой, пряча взгляд. — На тренировках все ржут, когда переодеваемся, и… Не слушая больше, Каспер резким движением подняла ткань с бедра и выдохнула от облегчения, когда перед глазами заплясали зайчики и морковки. Бэллка резко дернулась назад, задыхаясь от возмущения и неловкости: — Это бабушка еще выбирала! Задушенная фраза утонула в чужих объятьях и дурном хихиканье.***
Когда на пороге подвального зала для тренировок нарисовалась Малая, Петрова не поверила глазам. Она была уверена, что Каспер за все случившееся сегодня сотрет девчонку в порошок, но то, как легко Кузнецова впорхнула в клетку, уже успев переодеться, поразило ее. Настя сощурилась, вкладывая в очередной удар чуть больше силы, чем нужно, краем глаза замечая, то Бэллка натягивает перчатки. — Днем не хватило, что ли? — Нет, — Малая широко улыбнулась, сдувая со лба непослушную прядку, — Юрь Дмитрич же сказал, что расслабляться нельзя. Губы Петрухи безмолвно скорчились в болезненной недоулыбке. Чужое счастье ослепило, потому что слишком легко было догадаться, кто был причиной приподнятого настроения девчонки. А она, ничего не замечая, легко выпрямилась и подошла к соседней груше, вставая в стойку так прямо и естественно, будто это кто-то другой утром задыхался от трех раундов и нехватки кислорода. Настя от души двинула ровно в центр груши так, что тросы ее заскрипели, разнося звук по пустому залу. Отбросив на ходу перчатки, она подошла к лавке и рухнула на нее. Усталость навалилась душным одеялом, сжимая плечи. Петруха устала. Очень устала. Эта Школа-клетка сожрёт любого, и не подавится, но ее почему-то годами она смакует. Отбивает чечетку на костях чужими железными фразами, цепляется за неприкрытое еще доспехами равнодушия, живое мясо… Мысли о том, что у Малой все это еще впереди, успокаивают, но Настя не помнила, чтоб сама она хоть раз спускалась сюда так, словно за спиной у нее крылья, а крылья девчонки сейчас грозятся пробить потолок. Кузнецова била, отрабатывая двойки, но судя по растянутым в блаженной улыбке щекам, думала совсем не об ММА. — А что у тебя на шее? — Настя внимательно рассмотрела оголённую шею девчонки, силясь разглядеть пятно, — Засос? — Нет, я просто ударилась, — ответила девушка после долгого молчания. Ничего лучшего ей в голову не пришло, очевидно. — Ты взяла чьи-то губы и билась о них? Невооруженным глазом было видно, что Малая готова сделать что угодно, лишь бы оправдать своё молчание. Она стояла перед грушей, как огромная, самая раздражающая в мире говорящая скала. Сделав воистину героический шаг, Кузнецова заставила своё лицо не раскраснеться, и Настя откинула мысли о тёплых губах Купер на её шее. — Что Костья думает о твоем превращении в Леопольда сегодня? — А? — Бэлла растерянно оглянулась, а потом все-таки покраснела, — Мы это не обсуждали. А у Насти в очередной раз рухнул мир. Сначала сузился ровно до границ румянца девчонки, остановился на несколько ударов сердца, а потом начал быстро-быстро вращаться, распадаясь на молекулы и атомы, стираясь в звездную пыль. Она абсолютно точно не знала, как смогла продолжать дышать. Каспер ей все позволила. Все простила. Вот так просто. Петруха побитой собакой свое прощение вымаливала-заслуживала, а девчонке все вот так легко сходит с рук. Бэллка продолжила бить, а Петруха вдруг почувствовала, как в её гроб заколачивают по одному гвоздю точными, выверенными движениями. Такими же точными, как удары Малой. Она почувствовала, как из лёгких потихоньку выкачивают воздух. Захотелось срочно заместить недостающий кислород табачным дымом. А еще захотелось орать, срывая глотку так, чтобы потом не могла ни говорить, ни даже шептать с неделю. Терпеть не было сил. — Удивительно, на что человек готов идти по приказу Литвиновой. — Что? Вот оно. Нахмуренные брови и полное непонимание во взгляде. «Костья! — мысленно взмолилась Петрова, поднимаясь, — Научи меня тоже так делать, закрывать на замок все свои чувства, потому что скоро они разорвут моё сердце. Я не могу просто смотреть, как ты медленно рушишься в этом потоке, как ты пускаешь по ветру все, что так долго строила... И пусть я не буду твоим светом, не буду твоим самым чистым воспоминанием, но я тебя вытащу. А потом выпущу всю свою грязную кровь на не менее грязный кафель душевой острым лезвием... Только, пожалуйста... Прости. Я спасаю...» — А ты не знаешь что ли? — пришлось напрячь все свои актерские способности, чтоб выдать эмоцию, похожую на искреннее удивление, — Литвинова же попросила Костью за тобой ходить еще до твоего приезда. Попросила притворяться подружкой, защищать, всякое такое… Лицо девчонки исказилось, и она сделала неверный шаг назад. Петруха поняла, что попала в цель. Все, как учил тренер: бей в слабое место, не оставляй пространства для маневра. — Ты врешь… Петруха пожала плечами, скрывая нервную дрожь. — Спросим у нее? Костья не соврет. Больно будет, злиться будет, но не соврет. Бэллка неверяще покачала головой, беззвучно шевеля губами. Чужая боль ощутимо разливалась в спертом воздухе подвала. — Костья никогда не стала бы с тобой возиться без приказа. Она чувствует перед Элеонорой долг. И идет даже на такие… жертвы. — Неправда! Крик разнесся по помещению, оглушая обеих. У Насти внутри все похолодело. Петрова кивнула, сжимая кулаки: — Это так. А Кас просто заигралась. Невыносимо было наблюдать за этим. Ты стала ей ебаным целым миром. Ты не представляешь, как это, спустя много лет одиночества. Ты легко уйдешь, а она останется здесь. И не переживет этого… И это будет на твоей совести. По щеке Малой скатилась какая-то вода, но остановиться было уже невозможно. — Посмотри на Милку? Хочешь, чтоб Костья превратилось в такое, бегая за тобой, как собачонка? Ей нельзя ни к кому привязываться. — Но почему? — шепот девчонки Настя за шумом в голове расслышала только чудом. — Потому что она чертова Костья Купер, а не Вика Беляева! — гаркнула Петрова, одолевая гнев, — И ты не сделаешь из нее никого другого! В подвале стало тихо, Кузнецова глотала слезы молча, и Настя даже одобрила такое поведение. Не одобрила только то, что девчонка сорвалась с места и ломанулась на выход, на бегу скидывая перчатки. Пришлось бежать следом.***
Стены давно шептали, и она устала затыкать уши… Настя видела их насквозь. После прощального ужина все старосты собрались внизу, чтоб проводить «гостей», Малая ко всеобщему неудовольствию куда-то подевалась, так что никто не заметил, как Бунина буквально выползла из спальни десятой и побрела по лестнице наверх. На четвертом этаже было только два учебных кабинета, а жилые комнаты воспитателей сейчас пустовали. Дверь класса химии захлопнулась за Буниной, клацая пастью замка, словно закрылся за ее спиной душный бункер. Пиджак полетел на пол. В кабинете, несмотря на недавнюю уборку, пахло затхлой пылью и реактивами. Изрисованные, кособокие парты ровными рядами окружали сгорбленную фигуру, будто почетный караул. Голоса в голове недовольно зачавкали. Ей никуда от них не сбежать, будто перебиты в коленях ноги. «Если сегодня кто-то умрёт, то меня отсюда вышвырнут, и поверьте, тогда мне уже не будет необходимости сохранить в живых хотя бы одного обитателя Школы…» Девочка усмехнулась. «Сегодня» заканчивалось. Болело, очень сильно болело, мозг чувствовался так, словно был изнасилован бесконечными пытками, шумом, претензиями, транслируемыми этими холодными, пустыми стенами. Греться было нечем, и Настя на автомате почесала предплечья, закатывая рукава рубашки. Лицемерие сотрудников, пилящих головы девчонок ежесекундно, сегодня было беспредельным. И если Купер ещё сомневалась, что Элеонора присоединится к этому рою людей, желающих выставить Школу в роли райского дома, то зоркие глаза Буниной видели здесь каждого насквозь. Добро пожаловать в место, где души детей намного ранимее, чем их тела. Встреча с городскими спортсменками произвела неизгладимо отчаянное желание выглядеть в десятки раз лучше, чем люди здесь были на самом деле. С каждым часом этого дня Бунина все глубже убеждалась, насколько всё происходящее в данный момент — жалкое зрелище, спрашивая себя, зачем она здесь. Как по ней, это была просто встреча девчонок, просящих подаяния в виде жалких крох внимания, и людей, готовых потешить своё самолюбие, царственно это внимание дарующих. Даже спортивная форма на свободных девчонках и штатская форма журналистов буквально кричали о том, что их обладатели преуспели в жизни. Она бы точно так не вырядилась, всеми силами стараясь поставить в неловкое положение принимающую сторону, ей немедленно захотелось облить эти дорогие ткани чем-то несмываемым. Жаль, Костья бы не одобрила. Отвлекая себе мыслями о дне, Бунина достала из гольфа заточку Лужи, в спешке брошенную в комнате утром. Тяжелая решетка окна заскрипела, но поддалась. С неудовольствием девушка ответила, что, имей она при себе свой нож, вышло бы гораздо аккуратней и беззвучно. В висках тяжело заворочалось, словно в предвкушении. Она прижалось горячим лбом к обледенелому стеклу, и рванула на себя ссохшуюся раму. В класс ворвались потоки холодного воздуха. Один глубокий вдох. Три рваных выдоха. — Настя? — настороженно протянули от двери, и Бунина горько усмехнулась. Ни минутой позже, ни минутой раньше. Оборачиваться на голос старосты не хотелось. — Бунина, что ты творишь? — судя по звенящему от напряжения голосу, Каспер сходу все поняла. Она всегда все понимала. Во взгляде Костьи невозможно было прочесть, что она испытывает при этом, но Бунина знала точно: её состояние погранично с тошнотой. Еще немного, и у нее затрясутся руки. Если… то вечером она будет хрипеть от панической атаки. — Я устала, я очень устала, кэп. От старосты явно не скрылось, что у неё нервно дёргается щека. Мысли были тяжёлыми, словно булыжники, блуждающие в её черепной коробке. Она уже всё продумала, не о чем беспокоиться. — Потерпи еще немного, Настя, я достану тебе что-нибудь… Бунина покачала головой, пальцами собирая с подоконника принесенные сквозняком снежинки. — Дело не в этом, — решительно повернулась она к татуированной девушке, — А в этом, — Бунина поднесла указательный к виску, — Я не могу больше. Разреши мне. — Нет, Настя, нет, — Каспер отчаянно затрясла головой, выставив руки вперед. Подойти ближе она боялась, — Настя, пожалуйста. Можно было пошутить, но не хотелось, хотя варианты возникли почти сразу и уже вертелись на языке. У неё никогда не существовало механизма отключения, и только одна староста привыкла и приняла подобное поведение. Никто из них не трогал выключателя, и класс освещался фонарями во дворе, которые только Настя могла спутать с луной. Где-то далеко слышались приглушенные голоса, отъезжали машины. Обездвиженная, морально истощённая, Бунина наблюдала за тенями, которые бросали их силуэты на стену. Протянутые к ней руки Каспера казались не то клещами, не то ветками. — Ты обещала мне. Ты знаешь, что мне плохо. И знаешь, что по-другому я отсюда не выберусь. Костья посмотрела ей в глаза, и взгляд её смягчился. В три широких шага она оказалась рядом и сгребла скрюченную фигуру Насти в объятия. Заставив девушку испытать тёплое, разливающееся по всему телу успокоение. Пока она с ней, ей никого и ничего не нужно опасаться, кроме неё самой. — Еще слишком рано. — Нет, ты мне обещала, мне это нужно, — Настя сглотнула горечь, — Прости меня, кэп, я всегда тебя подвожу. — Чепуха! Настя, я всегда с тобой, я за тебя… Когда дверь класса снова открылась, и ветер в кабинете взвыл, Костья с неудовольствием почувствовала, как девочка в ее руках вздрогнула. Настино лицо захлестнула одна эмоция, какое-то беззащитное недоверие в глазах... что встрепенуло в Костье абсолютно непостижимое для неё, мягкое покровительство, словно в любую минуту придется встать на защиту ее интересов. И она встанет, как всегда. Девушка перестала отвечать и уставилась на открытое окно, причем смотрела так пристально, гипнотично, что Костья решила: рама пойдёт мелкими трещинами. — А я смотрю, ты времени зря не теряешь. Они у тебя все в фаворитках что ли ходят? Костья от раздражения скрипнула зубами, глядя как Милас, перебарывая сквозняк, закрывает за собой дверь. — Милка…вот щас вообще не время. Уйди. Скалясь, староста девятой помотала головой в отрицании: — Не-а. Никуда я не уйду, пока не поговорим. — О чем? — О тебе и твоей подстилке, разумеется. Мне надоело это терпеть. Сначала меня вышвыривают из команды, потом ты настраиваешь против меня Петруху, теперь Дмитрич точит на Аньку зуб. И все из-за какой-то мелкой, поганой… — Закрой рот! — рвануть вперед и сбить с лица наглое выражение мешало только прерывистое дыхание Буниной рядом. Страх смешался с яростью. — Ну вот, — снова растянулись в ледяной ухмылке тонкие губы Ксюхи, — Узнаю Каспера, а то разнюнилась в последнее время. — Чего тебе надо? — огрызнулась Купер, с нарастающей тревогой чувствуя, как Настя выпутывается из ее рук. Староста не убирала от неё ладоней довольно долго, она сама освободила свою поясницу, и Каспер даже не попыталась ее остановить, наблюдая за тем, как уже неотъемлемая часть её существования, носящая имя Бунина, отходит в сторону, ускользая в темноту за их спинами. — Мне осточертело все это. Хватит! — перешла Милка на рычание, — В Школе стало слишком тесно, мы не можем так долго делить власть. Купер нервно усмехнулась, краем глаза наблюдая за Буниной: — Высоко метишь. Нет у тебя никакой власти, Милка, как и у меня, впрочем. Нечего делить. — Что за рыцарский пиздеж? — презрительно скривилась староста девятой группы, — Ты прекрасно понимаешь, о чем я, и знаешь, какое влияние оказываешь. Я больше это хавать не буду. Отсюда сегодня выйдут двое. Ксюха явно имела в виду себя и Настю, не подозревая, что Бунина может по-своему считать неаккуратно брошенную фразу. — Не неси чушь. Из приоткрытых губ Костьи вырвался пар: так холодно стало в кабинете химии. Гудящие голоса внизу и претензии Милас вдруг стали доставлять ей какое-то нескрываемое отвращение. Если б она могла прекратить все это в секунду, она бы сделала это, но любое неверное движение вело к краху. Боковым зрением Каспер заметила, что Бунина опасно села на подоконник, свесив ноги. Горло снова сковал ледяной страх. — Здесь слишком много лишних людей, Настя, — и повернувшись к Милке, — Если ты доведёшь меня, нам обеим от этого станет только…, — она замолчала, уставившись немигающим взглядом на то, как Бунина начала беззаботно качать ногами. Ей осталось только оттолкнуться… Дверь распахнулась, звучно стукаясь о стену в коридоре, и фигурка Буниной в окне покачнулась от сквозняка. Костья вздрогнула. Бэлла. Ну, кто же еще! Захотелось засмеяться, так нелепо все происходило. Почему-то заплаканная, уже сменившая пурпурную юбку на привычную повседневную мягкую форму, она изумленно остановилась, успев выкрикнуть сдавленное «Костья!». Милка ощетинилась: — Что ты блять здесь забыла? — она протянула руку вперед, хватая растерянную Малую за воротник футболки. — Не трогай ее! — рефлекторно Костья сделала шаг по направлению к ним, и это стало точкой отсчета, потому что в следующую секунду Бунина, счастливо улыбаясь, ногой оттолкнулась от подоконника. — Настя, нет! Купер кинулась к ней, но уже не успела, ладонями хватая ускользающий воздух. — Настя, да! Как будто они вступили в привычную полушутливую перепалку, как будто вот так перепираться, выпадая из окна — это обычное дело. Все произошло за секунду. «Кэп, это было в последний раз, честно, я завязала» «Они кричат, они так громко кричат мне, я не справляюсь одна» «Мне так легче, всего один укол и так тихо-тихо… Это не яд, а лекарство» «Я уйду, уйду со всеми, но за воротами Школы мне места нет» «Пообещай мне, кэп, пообещай, что разрешишь, ты ведь знаешь, что я там не смогу» А потом Бэлла закричала. Надрывно, громко и на одной ноте, как будто ей жгли кожу каленым железом. У Купер перед глазами потемнело, в ушах зашумела кровь, а мысли разлетелись, как осенние листья на порывистом ветру. Было плохо. Слезы потекли сами, застывая солеными каплями на губах, когда, выглянув, она увидела на дорожке под окнами неестественно выгнутую фигурку Буниной. То, что было ей. Петруха вбежала очень вовремя, и, быстро оценив ситуацию, тоже почти по пояс высунулась в окно. Все вокруг двигалось, как в замедленной съемке. Милас борется с Кузнецовой, Настя смотрит вниз и отшатывается от подоконника в ужасе, а Костья смотрит и видит все со стороны. Даже замершую в оцепенении себя со стороны видит. Никакого опустошения не было, были только резкие, злые мысли, сами собой складывающиеся в историю. Купер знала, что время Насти еще не пришло, она пообещала ей это только перед выездом из Школы, и если бы не Милка, староста смогла бы уговорить ее, вытащить-вырвать из цепких лап и голосов, вернуть в десятую вертлявую фигуру и растрепанную макушку с горящими глазами. Как много горя приносит ей в этом году «Спецшкола закрытого типа под руководством Э.Ф. Литвиновой»…А сколько еще принесет? Костья не могла дышать, но с трудом проталкивая в глотку воздух все же прохрипела, сжимая трясущиеся руки в кулаки: — Уходите. — Чего? — Уходите обе, живо! — Но… Бэллка, не переставая кричать и биться в руках Милки, судорожно замотала головой: — Я не уйду без тебя, нет, Костья… Каспер перевела взгляд на сосредоточенную Петрову: — Настя, уведи её. Затянутый мутной водой взгляд встретился с серьезными глазами Петровой. Разговор состоялся без слов, долгие годы здесь и не такому могут научить, а они достаточно прошли. Никогда не нужно произносить то, что может понять только один конкретный человек. На эту часть двора выходят окна учительской. Меньше чем через пять минут сюда поднимутся. Я сама. Настя кивнула и подлетела к Милке, вырывая из ее хватки сопротивляющуюся Бэллку. Тяжело дыша, она потащила ее в удушающем захвате, а та наконец перестала кричать и только размахивала руками во все стороны от дезориентации. Взгляд Купер потемнел, когда она увидела, как дернулась к двери Ксюха. Глаза старосты девятой забегали, словно она искала пути к отступлению. — Ну куда же ты, Милка. Двое из класса уже вышли… Темные, воспаленные глаза, будто невзначай уставились ей в переносицу, как пули. Инъекция страха была уже запущена, но успела потерять действие, и по её венам полилась больная, убивающая ненависть.