Я назову романс в твою честь

Класс для занятий был свободен, и уже поспешно, со скрипом отпирался одним из юношей. Бокуто, быстро и с нетерпением отворив дверь, первым проскользнул в помещение и довольно осмотрелся, но через мгновение уже подбежал к окну и распахнул его чуть ли не настежь из-за кошмарной духоты. Акааши же притворил дверь и последовал за ним, аккуратно поставив скрипку в футляре на один из стульев. Он тоже бегло огляделся, мазнув сосредоточенным взглядом по всему гарнитуру, и после того, как не увидел ничего примечательного, - только два чёрных рояля, две банкетки рядом с каждым, профессорский стол с небольшой стопкой бумаг и партитур и обыкновенные однотонные обои, уже местами потёртые - прошёл к одному из лакированных инструментов и отворил крышку. Попробовав же стоя наиграть кое-какие гармонии, не садясь на банкетку, он почувствовал, что рояль всё таки настроен немного хуже обычного и по ощущению нажатия - туговат. Но это не было так ощутимо, особенно для Бокуто-сана, который в свою очередь, закончив со всеми своими делами, уже с интересом наблюдал за деятельностью Кейджи, чуть склонив голову набок. — Можешь.. те садиться. — пораздумав и быстро приняв привычное для него решение, Акааши решил пока не переходить за рамки обычного знакомства и музыкально-профессионального общения. Второй же ничего не ответил на этот счёт, одухотворенно «подлетев» к роялю и сев за него, немного поправляя и подворачивая рукава рубашки. - Что будете играть, Бокуто-сан? В программе числится один концертный этюд и две разнохарактерные пьесы. — Начнём! — так и не ответив на вопрос слушателя и ни слова больше не проронив, воскликнул Бокуто, поставив правую ногу на педаль (служащую для более связной игры звуков) и смело вознеся руки над клавиатурой уже в полной готовности. Бокуто был слишком оживлен желанием сыграть, чтобы словами как-то оттягивать этот долгожданный момент. Вероятно, он всегда чувствовал такой неистовый прилив эмоций, когда исполнял что-то, особенно виртуозное. Пианист быстро прикусил губу от противоречивого чувства волнения, когда так и не терпится продемонстрировать своё мастерство кому-то, кто действительно в полной мере может это оценить. Такая репетиция была бы очень полезна для юноши перед завтрашним выступлением с этой программой, особенно если он будет играть от начала до конца без остановок, с полными эмоциями и на полной силе, со стопроцентной отдачей, как на конкурсе. Поэтому Акааши пообещал себе не останавливать музыканта посреди произведений, даже если тот вдруг будет лажать. Одно произведение скрипач узнал уже с первых звуков и, вероятно, был поражён, что слышит его сейчас от играющего напротив Бокуто. Стало очень любопытно, как справится с этой программой музыкант, ведь очевидно, что после этого этюда ему нужно будет вытянуть ещё больше половины программы. Пол часа игры с короткими перерывами между произведениями, это сложно не только физически, но и психологически, Акааши явно знал это не понаслышке. И потому, немного удобнее усевшись на стуле напротив рояля, стал внимательно вслушиваться в каждый звук, исходящий из под легких пальцев пианиста, даже напрочь забыв про свою записную книжку для профессиональных заметок. «Соль-диез минорный этюд Листа из цикла этюдов по Паганини, переложение для рояля «Ла Кампанелла», верно? А вы не так просты, как кажется на первый взгляд, Котаро.» — оркестрант даже почувствовал некую, едва ощутимую обиду из-за того, что был занят именно в момент игры Бокуто на первом туре. Он многое бы мог узнать о нем сразу, о технике игры этого замысловатого парня, его стиле, темпераменте, но узнает только сейчас, когда музыка лиричной мелодической линией выливается из под пальцев пианиста, и видно было, как тот творит ради эмоций, которые все музыканты так и стараются донести слушателям. Именно так можно передать куда больше, чем словами, и именно это ценно более всего, и этого действительно не хватало Кейджи во время кратковременного прослушивания первого тура. Исполнение Бокуто было равносильно открытой книге, или чувственной с распростертыми объятиями широкой душе, которая откровенна с каждым слушателем. А то, что из зрителей в классе был только Кейджи — прельщало. Акааши параллельно размышлял, что той пленительной душевности эмоций у Бокуто куда больше, чем у него самого, это даже впечатляло. Эх, а ведь завидно, он так не сможет! В любом случае, юноша понял так же и то, что пианисту ещё многое нужно отточить за этот день, когда услышал пару фальшивых нот, случайно слетевших, и как от негодования тихо цокнул языком Котаро прямо посреди игры. Этюд начинался не так уж и сложно, но чарующая красотой мелодия, звучащая в верхнем регистре поистине как звенящие колокольчики, живо перекликающиеся между собой, уже завораживала. На кульминационном же моменте этюда скрипач не по своей воле задержал дыхание, кажется, даже этого и не заметив вовсе, ведь волна арпеджио и широких скачков октавами накрыла его с головой и юношу объял страх как-то сбить мелодию, звучавшую, на удивление не суетливо, а разборчиво, но в любом случае довольно впечатляюще. Бокуто держался очень даже хорошо, всё ещё ни капли не сбавив темп игры, не промазав ни на один — почти, — важный скачок, его выносливость и при этом воодушевление с невероятным азартом поражали. И дело даже не в техничности, которой могли гордиться многие и очень многие, до такой степени, что это уже даже не удивляло, а в эмоциональной составляющей, искренности которой музыкантам часто и не хватает. Акааши, верно, был готов к такой хорошей игре, и ожидания оправдались, ведь меньшего он и не думал услышать от одного из самых сильных, как твердили, участников. Но... вот чем-то он зацепил даже больше других выступающих, которых, по крайней мере, Акааши успел заметить. Принимать близко к сердцу этот факт не хотелось абсолютно, как и не было желания отвлекаться от игры парня, но причина всё же была любопытна, может быть, слегка. Думалось, что очаровал он душевностью, чувственностью игры, профессионализмом, который, по правде, ещё только начинал проклевываться у юного музыканта, красивым и таким сосредоточенным в данный момент профилем, слегка угловатыми, но очень правильно и по пианистически поставленными, с небольшими мозолями на подушечках пальцев, кистями.... так. На каком произведении мы остановились? Ах да, точно, четвёртый Музыкальный момент Рахманинова в ми миноре... неплохо! Мелкая техника и скачки в действительно безумном темпе, звучало поистине воодушевляющее. Вот только Бокуто, кажется, уже немного растерял свою былую смелость. Хах, без разогрева взять и сыграть одно техничное произведение за другим, не менее техничным, да тут у любого мышцы откажут, да «ноги» подкосятся! Один раз промазал, но играть, естественно, продолжил. Второй раз — агх, руки не совпали. Небольшая череда поблажек в суете, Акааши слегка напрягся. Если руки взволнованного своим же азартом и энергией Котаро опять перетрудятся — тоже самое может повториться на конкурсе. Доиграв второе произведение, пианист слегка откинул назад голову и шумно выдохнул, усиленно встряхивая руками в попытке освободить забившиеся мышцы. Ну, завтра этого не будет, уж поверьте! Пока он сам верит в себя, то способен на всё, и даже больше. А сейчас нужно просто успокоиться и собраться с мыслями, что это он шумиху внутри себя поднял? В одиноком классе никого, кроме Бокуто и скрипача, всё ещё молчащего, и слышалось пока только нервное дыхание пианиста. Никакого тут вам Куроо, который, уж поверьте, любую оплошность навострённым, будто кошачьим слухом молниеносно заприметит и дико ржать начнёт, как сбредивший, так и подкалывая, правда, по-доброму. За дверью можно было с трудом разобрать хаотичные смешанные звуки многих инструментов и учеников, которые всё ещё тоже занимались, ни жалея сил и времени, а за окном уже постепенно подходили тёплые июньские сумерки. Надо было как-то разрешать сложившуюся ситуацию. — Бокуто-сан, спокойствие. Тут только я и музыка, просто наслаждайтесь, как обычно. Я ж вас не съем, если вы вдруг ошибетесь, — попытался неловкой шуткой развеять обстановку тоже слегка растерявшийся Акааши, поняв, что даже не узнал свой голос сначала. Странно. Очень. Бокуто удивлённо обернулся, быстро поморгав, после чего выдал неловкое: — Ха-ха, ну, откуда я тебя знаю! — с едва заметной скованностью улыбнулся тот и, помолчав секунду, видимо, уже окончательно собравшись с разбежавшимися поначалу мыслями, продолжил уже в своём привычном воодушевлении. — В любом случае, я абсолютно спокоен и могу играть дальше! Последовал краткий кивок. Да, Кейджи правда знал, как оно так бывает, это не было ни капли удивительным. Когда что-то внезапно нарушает столь решительный настрой, будь то скомканный случайно пассаж или вдруг вылетевшие из головы верные ноты. В таких случаях стоит лишь не терять хладнокровие, продолжая контролировать действия, звук, движения... в абсолютном самообладании. Слегка пригладив уже растрепавшиеся от энергичной игры пряди выбеленных волос, чуть мешавших взору и даже вспотевших, Котаро снова занёс руки над клавиатурой. Можно сказать, что последняя пьеса, а именно Ноктюрн Шопена под номером 9 из 32 сочинения, получилась у пианиста почти безукоризненно. Акааши терпеливо и с любопытством внимал, стараясь уследить за каждой нотой, острым слухом замечая самые неприметные моменты. При этом он почти готов был почувствовать себя консерваторским профессором или музыкальным критиком со стажем лет так в пять-десять, по крайней мере, советы раздавать ему ещё не доводилось, и это было непривычно и как-то предельно неловко, даже не беря в счёт разницу в их возрасте, которая явно была не в пользу скрипача. — Ну как?! — нетерпеливо подорвался Бокуто, как только его кисти оторвались от клавиш и он вышел из романтического образа произведения. Эмоции парня сложно было разобрать по его взбудораженному лицу: то ли он радостен, то ли взволновал до мелкой и заметной только самому пианисту дрожи на кончиках пальцев, которая часто могла пробивать от энергичной игры и выступлений. А Акааши, не поняв чувств музыканта, уже путался в своих, как в вязкой такой паутине, утягивающей на дно. Что говорить? Как реагировать? Нужно же было что-то сказать, хотя бы из вежливости, ну так не пойдёт же, и не в какие рамки не лезет. Кейджи, сколько себя помнил, был не особо умелым в общении, и сейчас это неприятной мыслью отдавалось в голове, да так, что захотелось даже присмотреть какую-никакую книжонку под нелепым, как обычно, названием по типу «Говорить с незнакомыми — легко!», «Избавься от стеснительности за 5 минут» и подобная чепуха для сдирания с доверчивых людей денег, казавшаяся скрипачу чем-то за гранью фантастики. Хотя, может и вправду помогает?.. Молчание длиной секунду прошло для погружённого вечно в свои думы Акааши, постоянно размышляющего и занятого внутренним диалогом, как час, но сформулировать слова для наверняка ожидающего этого музыканта за такое время он всё-таки сумел. — Всё отлично... да, Бокуто-сан, позволите высказать пару советов? — прозвучало неловко до жути. Но ведь за этим он сюда и пришёл, верно? Взгляд со стороны всегда освежает и способен заметить то, что скрыто от уже привыкнувшего. — Ага! — второй напористо качнул головой и на банкетке крутанулся во всём своём внимании лицом к собеседнику, который под таким энтузиазмом только ещё больше замялся, вида всё равно стараясь не подавать. Что он, тряпка что ль какая-то?! Кейджи опять кивнул, что на его Акаашевском алфавите жестов и в привычной ему манере общения, наверняка означало обычное, ничем не примечательное «хорошо». В тот же момент он беззвучно поднялся с места, немного отряхнувшись одной рукой и разгладив смявшуюся рубашку, и передвинул стул, на котором сидел всё это время, ближе к Бокуто, тут же оказавшись справа от него и рояля, чтобы можно было с лёгкостью показать и наиграть что-то для примера, не тратя лишний раз время на перемещение по классу. Это не было удивительным и сверхъестественным: все ученики музыкальных учреждений должны были владеть умением игры на фортепиано не в зависимости от инструмента, на который они учатся, а единственное, чего Кейджи сейчас, возможно, побаивался — оплошать перед пианистом. — Передайте ноты, пожалуйста. — тихо попросил скрипач, привставая и легонько указывая на партитуры, лежавшие со стороны Котаро на пюпитре инструмента. Тот разом оживился, взглядом ещё поискав лежавшие буквально перед его носом бумаги, после чего суетливо передал их новому преподу-второгодке, в спешке случайно задев его пальцы своей ладонью. — У вас руки горяченные, может уже передохнёте, а потом продолжим? — вопросительно вскинул брови Акааши, открывая ноты и расставляя их на рояле, параллельно уже просматривая их. — Не, так всегда после выступлений. — с упрямством настаивал на своём Бокуто, уже ёрзая на стуле и явно не желая терять ни минуты от занятий. Кейджи глубоко вздохнул. Понятное дело, что после выступлений так у всех. Но парень, видимо, совсем не задумывался о возможности переиграть руки и распрощаться с профессией музыканта. Понимая халатность новоиспечённого «подопечного», оркестрант только пообещал себе следить за состоянием пианиста во время так называемого урока или хотя бы не стать причиной его травм. Как никак, а больше, чем на час, задерживаться с этим чеканутым он тут точно не собирался. В голове случайным потоком волн, одна другую сбивающими и хаотично перемешивающимися, мелькали непрошеные «и что я здесь делаю?», «почему с ним вожусь?». С чего этот парень вообще зацепил вечно непреклонного оркестранта, это магия такая? Да, можно и так сказать: думается, что сыграй Бокуто в начале чуть менее артистично и чувственно, Кейджи бы высказал всё, как оно есть и ушёл, извинившись и прикрывшись для уверенности своей загруженностью и важными делами, не позволяющими малейшего откладывания. И кажется, в этом и заключался его план изначально, но сейчас юноша с некоторым замешательством осознавал, что его наглым образом обвели вокруг пальца собственные идеи. Агх, слишком сложно! Нужно сосредоточиться на деле, иначе зачем он вообще сюда явился? — Смотрите, Бокуто-сан, вы начинаете этот этюд слишком тяжело и долго раскачиваете мелодию на вступлении. Попробуйте объединить эту часть и чуть облегчить первую фразу, совсем немного, но я не настаиваю. — и показал пальцем на место в нотах, чтобы было легче понять, о чём речь. Бокуто на секунду зачем-то прищурился, всматриваясь в мелкие чёрные кружочки нот на бумаге, замер, после чего озарился, наверняка, тут же представив себе нужное звучание, которое, по его мнению, оказалось бы тут самым что ни наесть подходящим под описание оркестранта. Сыграл. Немного не то. Слегка облизнувшись и тут же от старательности прикусив нижнюю губу, попробовал ещё раз. Всё равно как-то не так! Хотелось, чтобы всё идеально, совершенно, без сучка, без задоринки. Ещё раз повторил этот же фрагмент, потом ещё, только медленнее, дальше наоборот чуть поспешнее, ярче, тише... Акааши за это время успел усвоить для себя только два базовых правила, и что-то подсказывало, что на ближайшее время их точно стоит запомнить, потому что они решали буквально все стоящие перед Кейджи сейчас проблемы. Не помогай, если в действительности не уверен, что безоговорочно готов и можешь помочь. И ещё, повторение — мать ученье. Даже забавно. Спустя минут пять-шесть многократных проб и исканий, звуки уже ощутимо легче исходили из под пальцев и из инструмента, который наконец перестал упираться под темпераментным, и всё-таки теперь сумевшим прочувствовать его, Бокуто. Бинго, это именно то, что нужно! — Так? — резко оборвав мелодию и даже заставив немного встрепенуться уже расслабившегося Акааши, сидевшего до этого со скрещенными на груди руками и всматривающегося в ноты в поисках других незамеченных деталей, поинтересовался Бокуто. — Да, хорошо, теперь... — задумался, ещё пробежавшись глазами по партии и мигом перелистнув пару страниц в поисках того места, которое хотел показать. - Вам не кажется, что в этом месте динамику можно развить по-другому? Не кульминационно, а более... приглушённо, чтобы следующую страницу сыграть эффектнее. - Кейджи старался подбирать подобающие словосочетания и подходящие профессиональные эпитеты, которые будут понятны и не всем не музыкантам, чтобы как можно более пригодно описать желаемую картину. Он не настаивал, просто предлагал, предоставляя самому Бокуто право выбора и вспаханную почву для размышления перед ним. Пожалуй, самый интересный момент в работе над произведением — конечная полировка: размышление над смыслом, звуком, качеством. А с Котаро, которого данный процесс увлекал уж точно, скрипач находил таковую работу действительно интересной, с предельным вниманием наблюдая за изменениями в звучании исходящей от него музыки. Пару раз Акааши случайно, сам того не замечая, на секунду отвлекался, мельком переводя взгляд и мысленные процессы от произведения на сидящего совсем под боком пианиста, в присутствии которого даже былая нерушимая сосредоточенность махала оркестранту беленьким платочком и без зазрения совести уходила в закат под ярким красным солнцем. Ощущение было явно не из привычных, и разобраться в себе потом безоговорочно стоило, а пока что, ссылаясь на некую усталость или, может, просто раздражающий своим повсеместным присутствием, переходный возраст со всеми его причудами, Кейджи упорно старался игнорировать некое внезапно появившееся желание время от времени отводить глаза от клавиатуры, партии с рябившими в глазах нотами на руки пианиста и его черты лица, выражавшие сейчас только сосредоточенность и увлечённость процессом. Но стоит признать, что с Котаро работать было как-то... приятно? Акааши совсем не привык раздавать советы налево и направо, в особенности малознакомым студентам, немного закрываясь в себе и даже не подозревая до данного момента, что способен, оказывается, на такую активную преподавательскую деятельность, ещё и по специальности фортепиано. Или же Бокуто был до невозможности особенным, даже избранным — у Кейджи уже даже и сомнений на этот счёт не возникало, — раз скрипач позволил продолжиться этому довольно странному общению, с самого начала абсолютно не рассчитывая на такой исход и теперь с безысходностью понимая, что всё пошло абсолютно мимо планов, а можно даже сказать, в совсем противоположном от них направлении. Должно ли это волновать? Возможно. Но Котаро, своим волшебством харизмы с ошеломительно быстрым началом её воздействия на окружающих, действительно завораживал, не давая и шанса забыть его лучезарную улыбку, горящие янтарным энтузиазмом глаза, артистичную игру и... Ох уж эти напрягающие моментальные смены его настроения! — Вот чёрт! — простонал с неким отчаянием пианист после опять не получившегося пассажа, параллельно закатывая рукава рубашки ещё выше прежнего, ссылаясь на мешающую движением в локтях ткань, но после тут же вспомнил и про присутствие рядом оркестранта. — Прости, сейчас всё получится, секунду. — Не спешите, Бокуто-сан, да и я никуда не тороплюсь. — с привычным себе непоколебимым спокойствием и совершенной уверенностью ответил второй, слегка пожав плечами и сразу про себя отмечая, насколько гладко и покладисто несносный характер музыканта поддаётся его умиротворяющим словам. Акааши даже себя не мог порой успокоить так умело, как сейчас расправлялся с бурными эмоциями Котаро. Ха-ха, может, стоило пойти на психолога?.. Остаток репетиционного «урока», если так можно назвать скромные советы скрипача бурному пианисту, прошёл на удивление гладко и без каких-либо неловкостей, не учитывая мысленную борьбу уровня третьей мировой в голове запутавшегося в себе и своём вечном самоанализе Кейджи. Поглядывая на циферблат телефонного устройства, Акааши всё ещё в ожидании находился рядом с Котаро, с характерным щелчком на два оборота ключа надежно закрывающим дверь класса. В спешке прощаться и тут же улетучиваться куда подальше просто так не хотелось, завтра, как никак, второй тур, да и свойственное конкурсу напряжение чувствовалось во всей консерватории, в особенности у участников, даже между всё время улыбчивыми и стебущими друг друга Бокуто и Куроо ощущалось некое соперничество. Скрипач не особо любил те соревновательные моменты, когда каждый участник по-своему был достоен победы, однако, призовые места между всеми, естественно, не поделишь. Да что там говорить, даже само участие в таком мероприятии было огромной честью, а уж игра с оркестром на последнем туре точно на дороге валяться и подавно нигде не будет. Так что, раз уж оркестрант взялся болеть за одного полюбившегося — или просто по нелепому стечению ситуации попавшегося под руку, — конкурсанта, нужно было довести его до конца. — Эй, давай обменяемся контактами, чтобы легче найтись потом? — с легко ощутимой надеждой в вопросе поинтересовался пианист, выдергивая молчавшего знакомого обратно в реальность и наготове держа телефон в чуть вспотевших ладонях. — Думаю, можно. Диктуйте. — недолго поразмыслив и не найдя в этом ничего смертельно страшного или пугающего, согласился в итоге Акааши, приготовившись печатать номер после ликования Бокуто, полного непосредственной радости и благодарных возгласов «Ура, ура, спасибо!!» после услышанного ответа. Кейджи и правда казался настолько неприступным, затруднительным в плане начала общения и даже таинственным, завораживая своей скрытностью, что похожее милосердное снисхождение было чем-то за гранью фантастики для уже не надеявшегося на дружбу и отчаявшегося было Котаро, к которому в этот день и судьба, и Акааши, были невероятно благосклонны. Распрощавшись у входа в консерваторию со своим знакомым, а по совместительству ещё и педагогом, и новым контактом в телефонной книжке, с чувством подписанным, как «Акаашиииии!», Бокуто, удержанный самим оркестрантом от невыносимого желания проводить того до дома, — Акааши что, сам не справится, что ли? — в итоге без каких-либо пререканий потопал в свой отельный номер, пообещав завтра сногсшибательное (скрипачу только оставалось надеяться, что в хорошем смысле) выступление, яркую артистичность с харизмой и «Никаких опозданий!».

***

«И какого черта он ещё не спит, а?» Акааши, проверяя перед отходом на боковую все соцсети и с недовольством абсолютно случайно замечая рядом с номером Бокуто краткое «online», цокнул языком и который раз за день решил взять всё под свой непосредственный контроль, без лишних раздумий ловкими пальцами быстро печатая сообщение. М-да, складывалось такое странное ощущение, что Котаро только своим присутствием уже сподвиг не на один необдуманный поступок. 00:41 «Бокуто-сан, вы почему не спите? Завтра выступление.» Сообщение было прочитано со скоростью света и молниеносно без промедлений уже печатался ответ. «Акааши, простиии! Я, правда, пока не хочу спать.» У-у-у, так он же даже не пытается! Сидит себе довольный в телефоне и о последствиях не думает, вот, откуда, скажите, он завтра силы возьмёт на тридцатиминутное прибывание на сцене? Кейджи слегка нахмурился и, интуитивно уже понимая, что обычные просьбы и нотации правил о здоровом сне на эту непреклонную сову не подействуют ни разу, перешёл в наступление. «Ложитесь пораньше и отдыхайте, иначе потом никакой репетиции концерта со мной.» Было жестоко, но зато как действенно-то! Да и Акааши, конечно же, не планировал данным образом обделять беднягу, он и сам еще хотел бы послушать пианиста, но безобидно припугнуть именно сейчас требовалось. Как никак, Котаро завтра должен был выступать, а сбитый сон негативно повлиял бы на его успехи и ничего хорошего своим неумолимым присутствием бы не добавил. «Что?! Почему?» — даже через слегка подсвечивающий лицо и пальцы рук экран телефона чувствовалось, как Бокуто за секунду в негодовании встрепенулся. Оркестрант даже подумал, что совсем уже от усталости съезжает с катушек, раз слышит прямо сейчас в голове это ярко выраженное удивление в смеси с какой-то мольбой. «Потому, что вы должны набраться сил для успешного выступления.» — аргумент действенный и очень уж весомый, особенно если учитывать страшные слова, сказанные скрипачом чуть ранее. «Хорошо, тогда до завтра! Спокойной ночи)» — и на всеобщее счастье, «уговоры» Акааши на пианиста моментально подействовали лучше некуда, что отлично наблюдалось по чёткому «был(а) online секунду назад». Кейджи, ещё подождав пару мгновений и во всём точно убедившись, с некоторым довольством улыбнулся сам себе. Абсолютная победа!