***
— О-хре-неть!! Я знал, конечно, что ты крутой, но чтоб настолько! Охо-хо, все видели? Мой лучший друг заграбастал первое лауреатство! Вот так дела! — вопли взбаламученного произошедшим Куроо разлетаются по всей консерватории радостными выкриками и распугивают стоящих в коридоре, но ничто и никто сейчас не сможет и даже не осмелится помешать восторженному счастью этих ребят, уже выходящих вчетвером из концертного зала в очень даже приподнятом настроении и не менее приподнятом желании чем-то перекусить. Как обычно, в прочем. А всё потому, что во время объявления ведущими третьего места фамилия пианиста произнесена не была, и когда доходит дело до второго лауреатства, Бокуто на сцену не вызывают. Кого-то другого, но не Бокуто. Тетсуро в тот момент уже косится всё на друга и старательно ищет в выражении его лица какую-то радость, но тот опережать поезд с выводами не торопится и всё ещё напряжен, может быть не верит, может не додумывается, а возможно боится думать, хоть всё это не было похоже на обычное состояние парня. Но Куроо определённо понимает — Котаро уже далеко не тот большой ребёнок, которым казался раньше. Не тот, кого следует жалеть или баловать. Он уже абсолютный ас. Этой точке зрения не мешает существовать даже тот нелепый факт, что Бокуто по мере хода гала-концерта иногда спрашивает у Акааши о награждаемых участниках и их программе, будто и не пытался до этого их запомнить. Какого черта, Котаро, это твои соперники! Скрипач же со сдержанностью терпеливо объясняет: «Это парень из Карасуновских, Бокуто-сан», «Вы не помните Ушиджиму? Он был в вашей возрастной категории». Странно, пожалуй, то, что даже Кейджи анализировал всё и знал об участниках больше того, кто в этом непосредственно должен быть заинтересован, хоть и характер данного пианиста не предусматривал за собой поведения на постоянной основе рассудительного и сильно смышлёного, но когда подошло время объявлению первого места, все вопросы и претензии в сторону Котаро развеялись со скоростью сверхновой. Теперь их тащит в сторону буфета Куроо, по его словам, «отмечать победу простого и храброго народа над всякими буржуями», а Бокуто всё думает о том, что у него уже, наверное, провалы в памяти, иначе когда он успел подняться на сцену и забрать заслуженную награду? Кенма из-за глупостей и шуток Тетсуровских легонько улыбается, потому что парень его — дурень полный, но когда искренен и радуется на полную катушку, вся его очаровательность выплывает на поверхность. Акааши шагает молча следом и всё ловит возможность поздравить друга один на один. Котаро же отходит от шока и постепенно, но верно возвращается в себя. В руках он крепко сжимает глянцевый диплом с ярко выведенными на нём знакомыми инициалами, на шее у него болтается медалька и заманчиво переливается. Безделушка эта, в принципе, ненужная совсем, так, мелочь, но всё-таки приятно. Можно сказать, даже душу греет. Но в разы больше согревали люди, поздравляющие теперь всех участников с победами. Подошёл даже Тсукишима, пробубнил что-то про честную победу, колоссальный труд, пожелал удачи в дальнейшем и удалился эффектно под удивленное присвистывание Тетсуро, не собираясь дальше мешать парням и переваривающему информацию Бокуто. — Я выиграл, — констатирует он факт теперь с глухим смешком. — Ты только понял, приколист? — издевается теперь Куроо и аккуратно, даже бережно пихает друга под рёбра. — Еду выбирай себе, я угощаю. Но Котаро не торопится. Он занимает всем столик в столовой и лишь садится туда, обдумывая всё. Бокуто не сомневался, что сможет и победит, но теперь, когда он действительно смог, победил, и диплом о первом месте красовался в его руках, мысли путались в небывалом ступоре. — Поздравляю, Бокуто-сан. Эта награда абсолютно заслужена, — Акааши неслышно подсаживается рядом, пока двое остальных обыденно выбирают перекус, а Котаро только этого небольшого уединения, наверное, и ждал. Обнимает он оркестранта так тепло, как никогда ещё, кажется, и крепко, и бережно, и даже не дышит на всякий случай, чтобы не спугнуть, но Кейджи не пугается и осторожно обнимает в ответ, молча, потому что это требуется, потому что этого хочется, просто потому что, и всё оказывается так легко и беззаботно, и даже мысли некоторые приходят в былую устойчивость, потом путаются и утихомириваются заново, ведь всё ещё и не верится до конца, и вот только теперь Бокуто по-настоящему отдышался в душе своей, собрал по полочкам выстроившуюся в голове картину, хоть и полочек тех самых у него там было не так уж и много, и о победе готов горланить на весь мир, на всю систему солнечную, лишь бы прочувствовать, ощутить, но в последний момент сдерживается, потому что оглушить Кейджи он не хочет, и вместо радостных воплей получается какой-то сокровенный полушепот, но Котаро даже рад, что выговорился именно так. — Акааши, я смог. Смог, представляешь? Я уже вообще не верил, знаешь, это так странно, и в конце я уже было почувствовал, что... не знаю. В какой-то мере было даже страшно. Но я выиграл! Мы выиграли! Мы с тобой выиграли. И теперь мы в единице первых, это же круто! — Бокуто привычно начинает тараторить, а мысли так и льются наружу, и хочется сказать много, очень много всего, но боязно, что слов не хватит, что нужно будет придумывать новые, и потом придётся сочинять другие языки, потому что ни один передать не сможет всё то, что хотел бы уложить в одно предложение, фразу, в одно слово Бокуто, так как ни на одном не уместишь всю его благодарность, а времени и так в обрез. Пианист ещё не отпускает Кейджи, а потому не видит его лица, но когда монолог Котаро и вместе с тем объятия были окончены, Акааши сам на себя похож не был. — Да, выиграли, — на лице царит умиротворенная и счастливая улыбка, и пусть она до сих пор жутко скромная, но уж далеко не скованная и не зажатая. Она именно счастливая. И по меркам Кейджи очень даже. А потому Бокуто также счастлив. А ещё у Акааши на глазах влажно. Совсем не заметно почти, и скрипач не хочет, чтобы это было действительно видно, но от Бокуто ничего не утаить, совершенно. Вернее, если Котаро станет серьёзным — взору откроется небывалая заботливость и даже ответственность, что звучит уже, как минимум, самую малость немыслимо, но сейчас самое настоящее тому случаю подтверждение. — Эй, подожди, что случилось? Я сказал что-то не то? Ты не рад? — Очень рад, — но слёзы застилают взор ещё больше при взгляде на Бокуто, потому что он сейчас выглядит так очаровательно растерянно, не знает что делать и будто уже вообще сам с минуты на минуту разревётся самыми настоящими солеными морями, образуя новый Тихий океан. Кейджи же держится, потому ни одна слезинка не скатилась еще по гладкой светлой щеке, и только в глазах всё мутнеет и странно расплывается, и правда странно, потому что скрипач уже и забыл, когда последний раз настолько открывался кому-то прилюдно. Можно сказать, что Котаро в этом роде и многих других аспектах был особенным. Но ему самому об этом знать, конечно, совсем не обязательно. А то точно разревётся. Да и Акааши не лучше, ну вот что это за детский сад он устроил, и теперь самому приходится себя за это корить. Хоть сейчас счастье выше всего этого, выше какого-то желания скрывать свои эмоции до скончания века. И это счастье вот уже смешивалось с душевным ликованием, нахлынувшим приятной утихомирившейся волной спокойствия, просветами лучистого солнца, и между тем непонятной тревогой на стрессовой почве и опустошением с неясным, ржавым привкусом грусти. Будто все эмоции, скопившиеся за последнее время, хлынули разом и окатили неожиданностью. — Так почему ты плачешь? — просто дай знать, что я сделал не так, где оплошал и чем обидел. — Я не плачу. Это кто-то другой, — твой характер начинает сводить с ума и ослеплять. Заставляет радоваться и чувствовать себя живым. Даже слишком живым. Это очень опасно, между прочим. Опасно привязываться, общаться, открываться, сближаться, понимаешь? Даже обниматься опасно. — И кто? А слёзы тогда у тебя на глазах откуда? — Это вам так просто кажется, — Кейджи мельком протирает глаза рукавом и молниеносно возвращается в привычное своё состояние, и что его немного выдаёт, так это то, как он теперь чаще обычного моргает в желании убрать с покрасневшего слегка взора оставшуюся влагу. Бокуто непонятливо замолчал, он даже элементарно молчать и то умел с эмоциональностью. Пианист не понимает, действительно ли ему причудилось, или просто он сам дурачок такой, или он в любом случае какой-то влюбленный дурачок, и даже Куроо уже прямым текстом парню на это ненавязчиво, но достаточно настойчиво намекает. — Вот так, Бо, ты, оказывается, старикан уже! Чудится ему фигня всякая, где ты галлюцинации на голову свою откопать успел? — и дробный смешок. Как говорится, вспомнишь солнце — вот и лучик. Хоть при появлении данной персоны на ум куда больше и назойливей приходит незатейливое "помяни дурака — явится издалека". Точнее, из за буфетной стойки, откуда он с Кенмой только что в четыре руки припёр всякого вкусного и дешёвого. Главное — всё-таки неизменно вкусного. — Да этот "старикан" у тебя немногим ранее победу вырвал! — Бокуто позорно шмыгает носом, когда оборачивается к присаживающемуся рядом другу, и это единственное, чем он может отгородиться и воспользоваться для самозащиты, потому что голова его занята уже беззаботным сочинением новых последствий и причин галлюцинаций, так красочно описанных Тетсуро. — В следующий раз на победу не надейся даже, я тебя заживо сожру! — ржет Куроо вслед за своим предупреждением, и пожалуй всем ясно, что соперничество между этими парнями не угаснет никогда. — Я сегодня же тебя в караоке заставлю белый флаг поднять, дорогой мой! — Бокуто под столом слегка пихает друга в ногу носком своей туфли. — Внимание, наш поехавший дед совсем свихнулся! — это доброе соперничество и заваливание всё более изощренными и оригинальными аргументами не подумает прекратиться и тогда, когда они будут делить место у сцены в этом же караоке, не исчезнет и тогда, когда придется решать, кто съест последнюю конфетку из десятка лежащих на столе сейчас. Это странно с одной стороны, очень странно с другой, хоть и оправданно, но с какого ракурса не посмотри, это их поведение и сопровождающий каждую фразу смех не могли не забавлять. Потому что данные пререкания угрожающе не звучали уж точно, и будет очень хорошо, если со стороны люди смогут назвать это настоящими пререканиями парней, а не бесконечно-смешным и от смеха задыхающимся гоготом взбаламученной совы и наглого кота. — Караоке? — тут же ребят поджидал непонятливый взгляд Кейджи из-под его слегка сведенных к переносице темных бровей.***
— Ты ему не рассказал ещё, что ли? Бокуто торопливо замотал головой на удивление друга, а Акааши же совершенно не понимает, о чём сейчас идёт речь. Хотя, возможно и понимает, но его собственная роль во всём этом дурдоме ещё не была достаточно ясна. — Ну, как тебе перспектива вчетвером отпраздновать победу Бокуто в... — Тетсуро торопиться не собирается и изъяснение своё начинает издалека, он только ухмыльнулся одной из своих самых глупых, с индивидуальным шармом улыбкок и перед своим торжественным объявлением затеи застучал тихонько указательными пальцами по столу в манер барабанной дроби. — Баре с караоке-комнатами? А, Акааши-кун? — Надо петь, значит... — зачем-то уточняет больше даже для себя он вслух и переводит скептический взгляд на Котаро, уже раскусив дальнейшие предложения этих ребят. — О Боже. Ещё один такой же, — Куроо наигранно вздыхает и хлопает ладонью по столу, будто взывает к высшим силам, предвещая очередное долгое объяснение, что «в караоке действительно поют, песню можно выбрать любую и на диванчиках сидеть тоже можно, а ещё бар открыт, потому что вы, ребята, с недавних пор оказывается уже совершеннолетие», хоть Кейджи, кажется, и не собирался уподобляться характерным расспросам и уточнениям Бокуто и его в энтузиазме беспорядочным возгласам. Но заводной тон голоса пианистов и очевидное желание оторваться по полной, отбросив уже все эти переживания и смело оставив позади постоянную конкурсную нервотрепку, противоречий не принимали абсолютно. Куроо и Бокуто сидели рука об руку, терпеливо ожидая реакции двух меланхоличных своих приятелей, один из которых все ещё молчаливо думал над предложением и протяжно вздыхал, а второй как будто и вовсе не слышал вопроса, активно щёлкая пальцами по игровой приставке и слегка нахмурив от сосредоточенности тонкие изящные брови. — Не думаю, что я являюсь любителем подобных... мероприятий, — первым подал ровный голос Акааши, отчего-то нервно потирая руки и костяшки пальцев. Слова его были ожидаемо пропущены мимо ушей, и друзья, опьяненные своей нереально крутой по их мнению идеей, продолжили уламывать несговорчивых оркестрантов, один из которых в принципе не особо был увлечён беседой, и Кейджи до сих пор недоумевал, почему виолончелист не пытается противиться этой авантюре. — Мы с Кенмой ещё парой дней назад всё продумали, скажи же! — Тетсуро, расставляя некоторые точки над i этим уточнением, легонько потрепал того по макушке, на что парень пробубнил что-то неодобрительное для вида, но спорить не стал, тихо соглашаясь со словами друга и продолжая увлечённо играть в PSP. — Ты сам всё сделал, — добавил потом Козуме, или заставляя остальных изумиться влиятельностью Тетсуро и шикарными его способностями к договорам, или просто смахивая все дальнейшие сложности и вопросы, если оные возникнут, на брюнета, который сам это и затеял. — Ну же, Акааши, один раз живем! Мы же там вчетвером будем, стесняться нечего, мы немножко, потихонечку, — продолжил уже Бокуто, который мастерством провокаций как у Тетсуро гордиться особо не мог, но в уговоры свою лепту внесли хотел уж точно. Да-да, так Акааши его словам и поверил, охотно и очень желанно, ну конечно! Но ведь доля правды в этом всё равно тоже была, как бы абсурдно и нежеланно это ни звучало, верно? У Кейджи никогда не было такого опыта, когда можно провести время с друзьями, да что там говорить, у него и друзей нормальных не было толком, так, одни знакомые. А тут вот они, лучшие консерваторские раздолбаи слева направо, только и ждут присутствия скрипача в своей небольшой, но дружелюбной компании. Это было чем-то абсолютно для Акааши новым и незнакомым, и теперь хотелось просто побыстрому стушеваться, честно говоря. Но упускать такой шанс, который, вероятно, выпадает не так часто, а может и вообще... Чёрт, была не была!