***
Остальная часть вечера, если так можно назвать посиделки до трёх ночи, пролетают будто мимо Акааши, он весь в себе, своих мыслях, хоть и веселье общее разделяет. Бокуто, композиторство, романс, дуэт для фортепиано и скрипки... Слишком сложно. Но ему и правда хорошо. Просто по-другому. Отсидеться в стороне, в дальнем углу дивана, поближе к внезапно уснувшему Кенме, когда все парни опять вернулись в караоке-комнату и продолжают сумасбродить уже полным коллективом — вот это хорошо. — Ты должен был бороться со злом, а не примкнуть к нему! — кричит Куроо своему бро со сцены после очередных песнопений, когда слышит, что Бокуто уже заключил некое сотрудничество неясного содержания с Ойкавой и обменивается с последним номерами телефонов, любезничая. Тетсуро, конечно, шутит, он вообще шутить любит очень, а потому они втроём теперь смеются, держась за животы. — Делись давай, Куроо, я тоже петь буду, — Тоору мигом запрыгивает на сцену, живенько хватая микрофон. — Да иди ты со своими «делись», Ойкава, это твой караоке-бар! Ты не напелся? — не понимает Тетсуро, который закругляться со своей сольной партией точно не планировал. И кто бы мог подумать, что вечно собранный на вид пианист, по крайней мере, на публике, теперь будет спорить с приятелем за возможность голосить в караоке. Но черт возьми, как же улётно иногда отдаться такому вот случаю! — Не напелся, — просто и лаконично отвечает он, поправив рукой волосы и мотнув головой. — Зато напился, — подмечает Бокуто, хихикнув. По другим ребятам тоже пошёл лёгкий безобидный смешок. Хмыкает и Ойкава. — Если только совсем немножко. Но знаете, пить, когда ты давно совершеннолетний вообще неинтересно! Фигня полная, — заявляет он на всю комнату, чем ещё раз вызывает волну добродушного смеха. Дальше следить за ходом борьбы за микрофон и трагедии в трёх актах не очень хочется, поэтому Котаро начинает искать взглядом Акааши. Он не наблюдал за скрипачом уже как пять минут, это печально, и заметив скрипача на том же месте, что и до этого, на дальнем диване в уголке, Бокуто слегка приуныл, да и в сердце как-то защемило. — Скучаешь тут? — поинтересовался он будто между прочим, приближаясь к дивану и присаживаясь рядом. На соседнем диване, свернувшись, беззаботно сопел Кенма, которого не беспокоил ни шум, ни пение, и он только изредка вздрагивал во сне, словно немного просыпаясь. — Нет, я очень хорошо провожу время, правда, — Акааши слегка приподнимает уголки губ, как в подтверждение своих слов. Котаро верит ему с трудом поначалу, потом прищуривается зачем-то, смотря на него, и Кейджи, ощущая себя теперь уже как-то неловко под длительным взглядом, дополняет, размышляя: — Я лишь думаю, что в данной компании и раскладе дел стал вам лишь обузой и лишним мешающимся грузом. Не отвлекайтесь на меня и идите спокойно веселиться. — Эй, ты совсем не обуза! — надувает губы Бокуто. Он глубоко выдыхает, словно готов завалить нескончаемыми аргументами, опровергающими утверждения скрипача, и последнему уже точно кажется, что так оно сейчас и будет. — Ты очень классный, твои советы самые лучшие, как и уроки, и играешь ты тоже круче всех! А ещё, — Котаро на момент хитренько улыбнулся, — Я не говорил, что ты красивый? — Не говорили чего? — недоумевает Акааши, и потому произносит это как-то подозрительно неловко. — Ну, вот, говорю теперь, — Бокуто улыбается ещё шире и расслабленно откидывается на спинку удобного до одурения дивана. Там, на сцене, Ойкава склоняется над микрофонной стойкой, распевая старательно каждую ноту и проникаясь чувственным текстом песни, а Куроо вторит ему и плюсом ко всему сжимает кулак над собой в каком-то победном, жизнеутверждающем жесте. Выглядят они до умопомрачения забавляющие и по-родному приятно. — Вы льстите, — вырывается у Акааши вместо вертевшегося на языке до этого «вы тоже красивый, вообще-то». В любом случае на щеках Кейджи уже красуется едва заметный персикового цвета румянец, и тот, кто его устроил точно радуется, негодник такой. Только подписать учинённый на скулах скрипача беспорядок осталось: «с любовью, искренне ваш, Бокуто Котаро». Кейджи если и может принять то, что неплохо разбирается в фортепианной музыке и способен посоветовать несколько дельных моментов, то последние слова Бокуто он принимать никак не в силах. Просто не в состоянии. — Нет, это просто ты себя в зеркало не видел. — Видел, — это получилось у него слишком быстро и даже как-то резко и грубовато, явно поспешно, но Котаро данную неловкость благополучно выбрасывает за борт данного диалога, оставляя более дружелюбный и любопытствующий лад беседы. — А мне кажется, что нет. Глянь-ка, вот! Бокуто вскакивает, покопавшись в кармане и вытянув в руке мобильный, включает фронтальную камеру телефона и наводит фокус на себя с Акааши, сам располагаясь в кадре за ним и давая в полной мере насладиться обзором картинки. — Ну красивый же! Слегка растрепанные волны волос, отливающих синеватым в лучах освещения бара, пряди короткой челки которых изящно спадают завитками на гладкий светлый лоб, выразительные глаза с неясной тоской и длинные, отбрасывающие тёмные тени слегка подрагивающие изредка ресницы — всё это Акааши видел, лицезрел на протяжении всей своей сознательной жизни и ничего особенного и примечательного в своём виде и сейчас не находит. Теперь он всё равно недолго смотрит на себя, потом на отражение выжидающего какой-либо ответной реакции пианиста в кадре, видит безмятежную улыбку Бокуто и чувствует что-то настолько родное и тёплое, что не может не улыбнуться сам. Быстрый звук щелчка телефона, спрятанное мигом в карман мобильное устройство и недоумевающее выражение лица Акааши, который только на секунду потерял бдительность и тут же успел об этом пожалеть. Возмущение комком застряло где-то в горле. — Удалите, — неожиданно строго просит он, пробубнив совсем тихо себе под нос, будто на самом деле хотел сказать не это. Может, хотелось сказать «и мне эту фотку на телефон сбрось, уж больно красивый ты постоянно выходишь, где бы ни был», но мысли в любом случае остаются только мыслями. — Не-а. Останется на память! — тон голоса Котаро сейчас звучал ещё радостнее, чем прежде. Очевидно, он очень доволен своим провёрнутым фокусным трюком и мастерством его исполнения, хоть и была это всего лишь одна простая фотография. — Я там нехорошо выгляжу, — Кейджи пытается в последний раз вразумить приятеля, на что тот реагирует донельзя странно, на взгляд скрипача. Будто провоцирует. — Ты всегда хорошо выглядишь, — просто отвечает Бокуто и тут же поднимается, отряхиваясь и уже как ни в чем не бывало что-то активно выкрикивая болтающемуся на сцене в ожидании партнера по песнопениям Куроо. Сегодня что, очередной день откровений? Чего это всем так язык развязало пуще прежнего? Акааши сначала ничего не понимает, потом окончательно теряется в догадках, а после взгляд его опускается на окончательно допитый пианистом алкогольный коктейль на столике неподалёку. Этот вечер обещает быть интересным и уж точно щедрым на выходящие из ряда вон события. Потому что и без этого честный на высказывания Котаро теперь становится ещё более открытым.***
Конец вечеринки, или что это вообще было, получается каким-то смазанным, но всё равно достаточно эффектным. Оркестр Ойкавы явно утомлён этой внезапно затянувшейся посиделкой, но очень удовлетворён, правда ребята готовы уже уснуть прямо на диванах, вероятно, по примеру Кенмы. В конце концов, решено было разбредаться по квартирам, своим же Тоору сердечно разрешил поспать здесь до утра. Ничего такая привилегия, впечатляющая. Акааши в который раз удостоверяется, что попал ненароком в компанию, имя которой только если «яркая радуга на фоне голубого-голубого неба», а убеждается он в этом тогда, когда Ойкава расходится и, допев эмоционально очередную песню и соскочив в два шага со сцены, летит по направлению к Ивайзуми и в жаре чувств пылко целует его. Последний противиться не в состоянии, даже гитарой своей бить по голове он уже не будет. Да и ранее точно не собирался. Ну и Акааши всё вполне устраивает. Ему с его собственными мыслями о Бокуто других друзей судьба и не сулила. Кейджи некоторое время чувствует себя какой-то школьницей в разгар влюблённости и этого самого возраста, когда подобные мысли засоряют всё на свете, но после строго отдергивает себя. Тебе, между прочим, со дня на день играть на концерте скрипичного отдела. А ты что? Ничего. Ты бездельничаешь и залипаешь на приезжего парня-музыканта, бессовестный. Бокуто хороший, он явно дорожит зародившейся недавно дружбой, и ты теперь собираешься испортить всё своими противоречивыми мыслями? Только попробуй. Это не особо помогает, но хоть как-то настраивает на былую серьёзность, а она как раз требовалась в данном случае. Время подходило к четырём часам, глаза смыкались, в голове уже ничегошеньки не переваривалось, а кому-нибудь требовалось ещё растащить по домам этих балбесов, ну или хотя бы Бокуто, которому завтра было бы неплохо успеть на поезд до дома. Но он туда, по всей видимости, не собирается: ноет тоскливо своему Куроо о том, что уезжать не хочет, что пропади пропадом всё это, он останется тут с Акааши и будет учиться в Токийской консерватории, мол у них в столовке вкуснее готовят, и вообще, в столице лучше. Никто и не спорит. Только в конце концов Котаро всё же чуть ли не пинками под зад ласково отправляют в гостиницу собираться к отъезду, готовиться и отсыпаться. — Эй, Акааши-кун, — окликает скрипача перед этим Куроо. Он несёт в конец уснувшего Кенму на руках, аккуратно придерживая его голову рукой, видимо, тоже уже планирующий идти домой. — Проследишь, чтобы Бо вызвал такси сейчас, пожалуйста? Он выпил бокалов пару, но все мои друзья сумасшедшие, поэтому я ему сейчас не доверяю. А ты вообще не пил, так что... — Я понял, — кивает Кейджи и отмахивается, мол, мелочи, ему не сложно. — Тогда до встречи. Свидимся, я тут ещё буду! — Акааши вновь кивает, не находя другого подходящего жеста для выражения согласия, прощается довольно скомкано, и на этом их разговор можно считать исчерпанным. Бокуто тоже прощается с Тетсуро, обнимая его, намного горячее, правда, и это при условии, что живут они не так далеко друг от друга и в любом случае в этой жизни ещё пересекутся, да и в этом месяце с большой вероятностью тоже. Потом пожимает руку каждому члену оркестра, по крайней мере тем, кто ещё стойко держится на ногах и не спит, клятвенно обещает ещё с ними сыграть, приобнимает дружественно Ойкаву за плечо и... Всё. И пора уходить. И грустно как-то становится. Не хотелось, чтобы вечер этот заканчивался, и лучше бы парни так и продолжали голосить в микрофоны, лучше бы и дальше спорили за место на сцене, соревновались бы в том, кто возьмёт самую высокую ноту, а кто самую низкую, а кто умеет жонглировать бокалами от только что выпитых коктейлей. Как оказалось, жонглировать не умел никто из опробовавших сей смертельный номер. Ойкава потом бурчал и собирал осколки под общий слегка неловкий смех. Ну а что, сам же предложил идею! Хотелось ещё поиграть с Кенмой в приставку, даже внутренне позлиться на хитрости наглеца Куроо хотелось, и посмеяться с глупых шуток Макки и Матсу под улюлюканье всей джазовой группы тоже, и понаблюдать за неоднозначным характером Ойкавы и его способностями, и за радостно скачущим по студии Бокуто с его привычным «Хей хей хей!», от которого на душе заметно теплеет. Одно, что важно — Акааши смог почувствовать себя счастливым. Каким-то необразованным подростком-беспризорником пятнадцати лет с подворотни, но зато счастливым. Он обещал себе не заводить друзей, заверял держать дистанцию, клялся быть холодным, потому что так проще, спокойнее, и лишний раз улыбку из ничего выдавливать не нужно, но друзья пришли сами, совсем случайно и неожиданно, но жутко приятно, просто невероятно, и Акааши начинает понимать, что улыбку натягивать силой и не приходится — она появляется на лице сама.