Я назову романс в твою честь

Прохладой отдавало повсюду за пределами караоке-бара, и на улице, обычно людной, теперь стояла непривычная слуху и взгляду тишь. Необычное ощущение, атмосферное. Завораживающее. — Эх, я так хотел бы сыграть с вами всеми ещё хоть раз! — произносит куда-то в воздух Бокуто, разглядывая потемневшее небо с проблесками блёклых облаков и спокойно улыбаясь. — И сыграете. Жизнь не заканчивается, все пути открыты, а с вашими способностями вам дорога только в столицу и заказана, — аргументирует убежденно свои слова Акааши, тоже засматриваясь на переливы предрассветного горизонта и редко поглядывая на Котаро искоса. Второй кивает после недолгого молчания. Заря нагоняла незаметно, вот бы только скрыться от неё быстрее и куда-нибудь подальше, где она не найдёт, не разыщет, не нагонит, потому что день новый своим прибытием не так радует Кейджи, как раньше, и он ловит себя на глупой, безбашенной мысли, что готов вывести из строя все в городе часы, лишь бы остановить спешный поток времени хоть на час, при этом понимая, что ему часа и подавно на всё про всё не хватит. Не хватит и всей жизни. Но пока оставалось довольствоваться лишь временем ожидания прибывающего такси, не иначе. И это уже было хорошо, это уже обнадёживало. — Да, тут ты прав. Но это так грустно! Ну или я дурак? — он бездельно ковыряет землю носком ботинка, будто дожидаясь ответа на риторический вопрос, но вскоре продолжает говорить сам: — Да, наверное я подвыпил многовато. Куроо говорит, в такие моменты я становлюсь слишком сентиментальным, прости, — с толикой печали хмыкает Бокуто. — Не берите в голову. Сам не хочу, чтобы всё это заканчивалось, — признаётся легко Акааши. Скрывать не было смысла. Да и Котаро не мог потерять способность размышлять после двух бокалов некрепкого алкоголя и говорил весьма дельные вещи. — Правда? — Правда. Такси ждать долго не приходится, и вот парни уже присаживаются в салон, пока Акааши указывает водителю адреса: сначала отель Бокуто и только затем уже его дом. Котаро быстро пристраивается рядышком на заднем сиденье и, прильнув головой к окну, думает о чём-то своём. Друзья слегка соприкасаются плечами, иногда даже немного коленями, особенно когда машина вписывалась в резкие повороты дороги, это неловко, но довольно приятно. Акааши посматривает в окно, а на разговоры сил уже не хватает, всё было отложено на завтра, когда парни единогласно договорились встретиться у ворот консерватории, а сейчас даже казалось, что за этот вечер скрипач истратил все свои эмоциональные запасы для общения с людьми, накопленные за всю жизнь, да и Бокуто пока беседовать не рвётся и, до сих пор прильнув лбом к стеклу, спустя некоторое время особых признаков бодрствования не подаёт. Зато подаёт повод для смущения и алых щёк Акааши, когда случайно опускает голову уже ему на плечо, колко защекотав шею игривыми прядями волос. Бокуто мерно посапывает, а Кейджи уже, кажется, успел в совершенстве освоить технику превращения в помидор, ни дать ни взять. Но будить Котаро до самого приезда к его гостинице не хочется, и Акааши только наблюдает за тёмной мелькающей картиной за окном, безлюдными улицами, сменяющими одна другую, не пропускает мимо ушей и шум колёс, едва ощутимое дребезжание автомобиля и заглушенное радио, и вот его самого уже клонит в сон, так же, как и Бокуто, а в голове радио смешивается с мыслями, посторонними шумами и шумами в чувствах, эмоциях, скатывается в какой-то сумбурный ком, напоминающий больше помехи на радиостанции, нежели трепыхания души, но Кейджи героически держится и глаз почти не смыкает, упорно сражаясь с желанием и в дрему не проваливаясь. Всё же, спать хотелось чертовски сильно. Просто неимоверно. Поэтому когда Акааши слышит близ уха сонный тихий голос друга, он слегка вздрагивает от неожиданности. — Акааши, а в Токио есть фонтаны?.. — тихо произносит себе под нос Котаро, не открывая глаз и, очевидно, сквозь дрёму. Даже так, даже во сне он мог выдать такую внезапную несуразицу, что смешно становилось, но скрипач прерывать приятеля не собирается, ожидая какого-то объяснения. Объяснение подоспевает почти сразу: — Мы бросим в фонтан монетку, и я вернусь сюда на следующий... день. Забавный же иногда Бокуто, и иногда он такой ещё ребёнок, наивный и непосредственный, но уже такой родной, что Акааши не удерживается и легонько улыбается сам себе, и славно, что улыбку эту никто не видит, потому что пианист опять ушёл в дрёму, утомившись после насыщенного дня. Котаро тёплый, большой, плечом чувствуется его горячее дыхание, и становится так уютно и хорошо, что Кейджи богом молит его не отпускать бесконтрольно руки и держать их где-нибудь при себе, как сейчас, на коленях, иначе вставать из уже притормаживающей на повороте к отелю машины станет категорически невозможным, и останутся они спать там вместе, в обнимочку. Да и сейчас немногим лучше. Акааши, приложив невероятные усилия воли, сдерживает с ощутимым чувством разочарованности тихий вздох, когда всё же приходится аккуратно похлопать Бокуто по плечу и заставить подняться, лишая себя успокаивающего присутствия рядом приятеля, и теперь скрипач мысленно готов записать в список своих достижений то, что может отлепить друга от себя. — Бокуто-сан, приехали. Тот непонятливо моргает, трёт глаза, но старается быстро сориентироваться, и вот уже вылетает из автомобиля, чуть не забыв напрочь про свой рюкзак, а позже, уже схватив его и пошарив по карманам, расторопно закидывает в ладонь Кейджи плату за такси, даже толком не пересчитав отданное. Зато Бокуто успевает взять с Акааши клятвенное обещание, что скрипач напишет ему по приезду домой и доложит, всё ли у него хорошо, и только потом пианист наконец прощается и с грохотом захлопывает дверь машины, случайно не рассчитав своей силы. До дома Кейджи доезжает без всяких происшествий. Почти. Думы волнуются и путаются, парню кажется даже, что это он выпивал вместо друга на вечеринке, хотя к бокалу и пальцем не притронулся ни разу за вечер. Акааши просто считает, что не может здраво мыслить сейчас. Потом он более, чем уверен, что на это не способен. «Хе-е-ей, ты был просто безупречен!» Не думай о нём. Не думай. Потому что Бокуто начинает медленно, но верно заполонять весь разум, как инфекция, а общение с ним вызывает привыкание, от которого уже невозможно избавиться. «Рад тебя видеть!» Котаро всегда был так светел, что волей неволей заставлял ему верить. И верить, что Акааши будто особенный. А ещё он постоянно был рад. Рад Акааши видеть, рад с ним играть, репетировать, ходить в буфет и веселиться, и если бы он был действительно не особо рад, то не стал бы и вовсе заводить общение по своей инициативе. «Тут уютно. И много классных и трудолюбивых людей!» Или стал бы. Бокуто рад абсолютно каждому, он — божий одуванчик, настоящая батарейка, персональная каждому яркая лампочка в кромешной тьме, он не способен в принципе на выражение неприязни, а даже если и способен, то скрыто данное нечто явно где-то на дне, и даже сам Котаро не подозревает о существовании этого нечто. Потому что оно явно ничто. Ничто и ничего оно не значит в душе Бокуто, да потому что он солнца луч, ласкового бережного солнца, звезды, освещающей будто маяк путь в пустынном океане, и любовь его направлена ко всем и сразу. И никакой Кейджи не особенный. «Ты великолепен, слышишь?» Уже не уверен, что слышит. Всё перебивается звучанием радио и собственными мыслями, в которых потеряться было легче, чем в лесу или том же самом густонаселённом Токио. Браво, Кейджи, ты заблудился в трёх соснах: чрезмерная его «любовь» к размышлениям, Бокуто Котаро и он сам, Акааши, делали своё нехорошее дело по сведению скрипача с колеи здравомыслия. Но колея в этот раз, в этот вечер и миг была к нему более милосердна, а потому достаточно благополучно довезла до дома, и вот дверь такси уже легонько захлопывается, а машина быстро уезжает, скрываясь из вида за поворотом двора и забирая с собой и звучание радио, и проезжающие пейзажи за окном, знакомые кварталы в которых можно было разглядеть разве что мельком, и странные мешающиеся думы рассеиваются неясно-мутной пылью, оседающей неприятно на стенках сознания. Звенящая тишина в голове теперь кажется не меньше, чем благословением. Завтра Бокуто всё равно уедет. В подобных размышлениях абсолютно нет смысла, а поэтому и воспоминания не должны более колыхать сознание Акааши и глодать его. «Ты красивый». «Мы выиграли». Блять.

***

Акааши, 5:17 Я доехал, всё нормально. Вы просили написать об этом. Бокуто, 5:17 Супер!! Ага, помню Акааши, 5:17 А не спите почему? Бокуто, 5:18 Не могу же я пойти спать, не дождавшись твоего сообщения :/ Я подумал, это будет неправильно Но я уже ложусь! Правда Правда-правда) Акааши, 5:19 Верю. Спокойной ночи, отдохните перед отъездом, хотя бы немного. Бокуто, 5:19 Спасибо, и тебе спокойной! До завтра) Бокуто, 5:31 💗

***

Ожидание у консерваторских ворот проходило томительно, даже мучительно долго. Акааши частенько поглядывает на часы, перепроверяет время и думает уже, что сам что-то определённо напутал, но нет, день воскресный оставался воскресным днём, а оговорённые вчерашним вечером двенадцать часов дня уже быстро перекочевали в двенадцать пятнадцать на циферблате, если не больше. Но вот только Бокуто всё не было и не было, и это становилось достаточно веской причиной для какого-никакого волнения. На сообщения не отвечает, онлайн был только вчера. От увиденной только утром последней смс от пианиста у Акааши тогда резко кольнуло сердце, но это не отменяло того, что от Котаро это сообщение действительно было последним, и больше слов с разъяснениями пока не наблюдалось и в планах не намечалось. Когда же терпение Кейджи начало медленно подходить к концу и сдуваться подобно воздушному шару, и он готов был уже со всей данной ему уверенностью позвонить своему проблемному приятелю, последнего наконец удалось заприметить расторопно бегущим к ожидающему того оркестранту. Бокуто одет наспех, волочит за собой небольшой чемоданчик и придерживает срывающийся с плеч рюкзак, слегка волнующиеся на встречном ветру волосы же его представали в непривычном и сражающем неожиданностью виде — не торчком, как обычно, а достаточно-таки нормально, даже адекватно, рябые пряди спадали на лоб и чуть прикрывали густые брови, и Кейджи смог вдоволь насмотреться на эту любопытную картину, пока пианист бежал до ворот консерватории. Котаро останавливается, запыхавшись, опирается руками о колени, переводя дух, и прежде чем Акааши, уже вдохнувший ртом воздух, успеет предъявить какие-либо претензии, он объясняется сам. — Прости, — Бокуто, честно говоря, думал вчера, что сможет вежливо придти пораньше, с запасом, не торопясь дождаться Акааши... Но пока всё происходило с кардинальными изменениями, совсем не так, как планировалось в представлениях Котаро, да и просто наоборот. — Я забыл включить телефон и будильник на нём, проспал, даже вот, волосы не уложил нормально, выгляжу теперь как... — Красиво вы выглядите, мне нравится. Главное, что успеваем на поезд, остальное неважно. И доброе утро, — Кейджи вдруг словил себя на мысли о том, что ему доставляет некоторое удовольствие смотреть на вспыхнувшие от такого резкого комплимента щеки и уши Бокуто, и удивление пианиста с его весьма ошарашенным видом даже можно считать вполне достойной заменой извинениям за опоздание. — Ох, действительно? В любом случае, я сегодня собрал чемодан за рекордное время, три минуты и я готов! Удивительно, да? — Бокуто, неловко хихикнув, привычно разговорился, немного даже суетливо, но вероятно, от некоторого смущения. Всё же, приятно было слушать такую уже родную душе болтовню. — Куроо бы точно позавидовал такому таланту, зуб даю! Было бы ещё лучше, наверное, не носись я по номеру отеля в поисках пары для носка, но кто я такой, чтобы указывать носкам, где им лежать, верно?..

***

Свежо. И чуть ветрено. Бокуто на ходу суетливо копается в рюкзаке, свешенном на одно плечо, и перепроверяет присутствие всех документов и билетов. Он был как всегда оживлён и бодр, или нет? Это было не так ясно, пока Акааши не мог разобраться со своими ощущениями. Черт, и как же так угораздило? Привязаться к пианисту из другой консерватории всего за несколько дней совместных занятий, да никогда в жизни! Но как оказалось, это вполне возможно, и наступившее не так давно то самое «никогда» тяжестью и непривычностью ощущений уже задавливало бедолагу Кейджи, от слова совсем ничего в этом поначалу не понимавшего, да и сейчас не особо преуспевшего в познании. Он нашёл хорошего друга? Коллегу? Или случайно, как вроде за единственную в жизни возможность зацепился за человека, шедшего своим путём, и теперь они разойдутся как в море корабли, забросив воспоминания в самый дальний угол души и заперев ящик мыслей на семь замков? Нельзя было утверждать так наверняка, Кейджи и сам это знает. По крайней мере, это был замечательный жизненный опыт. Эти дни правда можно назвать одними из самых радостных для Кейджи за всё время обучения в консерватории. Скрипачу многое хотелось бы ещё спросить, узнать, поинтересоваться, однако сейчас он не произнёс до сих пор ни звука, продолжая молча сверлить взглядом мелькающий под ногами асфальт и лишь надеясь, что Котаро первый заведёт нить разговора, как уже привык делать. Но что касаемо самого пианиста, то можно было заметить, как с приближением к станции он становился более неловким и уже не таким болтливым, как прежде. Словно оба они чувствовали себя не в своей тарелке, будто что-то недосказано, не ясно и абсолютно абсурдно, а объяснению не поддаётся. — Эй, Акааши, — тот слегка обернулся. Ох, они уже подошли к станции? Действительно молниеносно. Бокуто шумно выдохнул, как будто желая сказать что-то важное перед уходом, параллельно поглядывая на вагон скоростного поезда на путях, который угрожал вот-вот сдвинуться и уехать без парня, не будь тот более расторопным. Быстрее. И пожалуйста, кто-нибудь, запретите этому пианисту так бессовестно мучить Акааши в ожидании перед своей как всегда грандиозной речью! — До тебя у меня не было друзей, ну, не считая Куроо. Поэтому я рад, правда рад нашей встрече и благодарен. Очень сильно благодарен! Вот тут-то Кейджи уже точно убедился: хотелось поднять с земли ближайший камень потяжелее и хорошенько так приложить ударом по голове, а по чьей именно — вопрос ещё открытый. — Взаимно, — выдавил оркестрант, чуть улыбнувшись. — Тогда давай пообещаем друг другу, что встретимся в следующем году здесь, на конкурсе! Или не на конкурсе, или не через год, а раньше, например, но мы обязаны это сделать!! — довольный своей «ни капельки не детской» идеей, сгорая от нетерпения, возгласил Котаро, предъявляя свою ладонь, сжатую в кулак, и выставляя только мизинец. Так вот та самая причина, из-за которой Котаро заметно притих до этого? Акааши смотрит удивлённо, чуть ли не скептически, чуть поджимает губы, переводит взгляд с горящих отблесками медового янтаря глаз напротив на руку Бокуто и обратно. А потом понимает, что если не сейчас, то уже никогда. Протянув свою ладонь тоже и чуть медля, будто всё же размышляя, надо ли ему это, Кейджи легонько прикоснулся мизинцем к тёплому пальцу Котаро, сразу чувствуя, как его в ответ ненавязчиво удерживают. — Даю обещание на мизинцах приехать снова, потому что просто обязан ещё сыграть с тобой! — чувственно первый подал голос пианист, чуть прокашлявшись перед громогласной клятвой. — Что? — слегка опешил второй. Бокуто настолько уверен в своих словах и силах? Это пугало. Его решимость и азарт всегда пугали, но и очаровывали одновременно с этим, из-за чего всё казалось странным ещё больше. — Да ничего, так, просто, — Котаро простодушно пожал плечами, будто происходящее здесь и сейчас поддаётся логическому объяснению. Но логике Акааши это не поддавалось. Кейджи ясно видел, что стоит у вокзала и в вполне здравом уме и уверенности в собственных действиях и мыслях отдаёт обещания на мизинцах, ну как дети они малые, ей богу! Но придумать что-то в ответ надо было, иначе не по правилам всё получается, нельзя так. И пусть со стороны это кажется чем-то неадекватным, непонятным, нелепым и чудным, да, пусть! Возможно, Акааши сейчас именно этого и хотелось, хоть раз почувствовать какого это. Сейчас, замечая за собой столь явные изменения, он даже задумался, что характер его, как и того же самого Бокуто, для него самого далеко не так уж и хорошо изведан, иначе даже и предположений не было, что за улучшенная версия «Акааши-pro-ультра-Кейджи» скрывалась там, в самой глубине души. Но размышления об этом пришлось убрать в сторону, когда молчание затянулось больше трёх секунд. Тогда в голове зарождается забавная и немного шкодливая идея. — Даю обещание встретиться в будущем и клянусь держать его, потому что мы с вами обязаны сходить к фонтану, — Акааши всё-таки позволяет себе непринуждённую довольную улыбку, когда Бокуто в искреннем непонимании склоняет голову на бок. Бедняга, как оказалось, не помнил ничего из своих сонных, но гениальных планов, а скрипач просто не мог не воспользоваться этим. — И в любом случае, я абсолютно поддерживаю вашу мысль на счёт дуэта, — романтичнее этого вряд ли можно было что-то сообразить, по крайней мере, для Бокуто, засветившегося в этот момент ослепляющим лучом счастья. Ансамбль с Акааши, представляете?! — Клянусь! — в итоге завершил торжественно он. Ритуал исполнен, клятва верности произнесена, да с таким пафосом, что больше похоже на обещание у алтаря, но в любом случае, теперь-то, наконец, можно вздохнуть спокойно. Оба понимали отлично и точно знали, что в данном обещании нет никакого смысла — они его сдержат и без этого, но было тут что-то особенное, понятное только им одним, даже детское, и оттого интересное. — Клянусь, — подтвердил скрипач тоже, все ещё не рассоединяя с другом мизинцев, что со стороны выглядело довольно-таки забавно. Расходиться не хотелось, как и отпускать друг друга, но громкое оповещение, пронёсшееся по всему вокзалу, извещало о скором отходе состава и резко обламывало всю красоту момента. Акааши быстро отдергивает руку и чуть шире распахивает глаза. — Бокуто-сан! Вы ж сейчас опоздаете. — Не опоздаю. — Если не поторопитесь к поездным путям — точно опоздаете. Котаро будто и слышать не хочет. Крепко обняв приятеля, он не даёт ему нормально договорить, только чувствует, как мягкие волосы друга случайно защекотали, пройдясь по лицу, и думает мимолетно, что ему очень хочется ласково растрепать эти тёмные волны. — Но ты же будешь мне писать? — спрашивает пианист с некоторой тоской, всё ещё обнимая друга. Пожалуй, Бокуто иногда излишне восприимчив и чувствителен. — Буду, — легонько кивает второй. — А хочешь когда-нибудь приехать ко мне? — Думаю, можно. — ...Может сейчас тогда сразу и поехали, а? — скрипач не видит, но готов поспорить на что угодно, что Котаро сейчас улыбается самым натуральным образом. — Бокуто-сан, — сказано без укора, предостережения или обиды, просто слегка взволнованно. От Бокуто это не утаивается, поэтому он наконец отпускает оркестранта, смотрит серьёзно в глаза, в которых тёмное загадочное море плещется бурлящими всполохами, но вскоре вновь хватает парня в охапку, невероятно быстро и невозможно трепетно, всё же мельком треплет его локоны, да так, чтобы Акааши ничего и заметить не успел, а через секунду его макушка, сверкая словно в первый день встречи индивидуальностью и необычностью, уже едва виднеется сквозь толпу людей, суетливо пробирающихся к вагонам. Кейджи ещё долго смотрит вслед, даже когда Котаро совсем скрывается из вида, и даже когда состав его поезда сдвигается с места, а грусть в душе какая-то не такая, как будто и не грустная вовсе. Хотя, с Бокуто по-другому и не бывает. С ним всё сумбурно, ярко, только люминесцентными блестящими красками поверх огня чувств и эмоций, и именно с такими ощущениями сталкивается в который раз Кейджи, когда опускает взгляд на свои руки и видит в них небольшую нотную тетрадь, по всей вероятности, незаметно впихнутую в его ладони во время объятий. М-да, провернуть всё именно так определённо умел только Бокуто. Акааши с любопытством вертит в руках тетрадь, не осмеливаясь открыть, потому что в голове опять неразбериха, но, досчитав до трёх, всё же раскрывает её. Нотные листы исписаны все от корки до корки аккордами и мелодиями, причём довольно размашисто и импульсивно, характерно Котаро, но надпись «романс для Акааши» в верхнем левом углу первой страницы выведена со всей возможной пианисту аккуратностью. Когда же Кейджи понимает, почему Бокуто подолгу не спал и, ко всему прочему, опоздал сегодня, всё сложилось в определенный пазл, хоть и довольно странный. Только у скрипача внутри уже настоящее штормовое предупреждение. Он обещает себе с непоколебимой уверенностью, что этот дуэт он с Котаро сыграет. Наверное, говорить или думать об этом уже не было смысла, а может и был, но мысли в любом случае желанно-нежеланно так и просачивались в голову, напористо и навязчиво, аж до тошноты. Но думы эти при том не казались странными и уже точно не были так чужды. То, что Акааши точно знал и о чём задолго до этого момента догадывался: Бокуто ему действительно... — Вы мне нравитесь, Бокуто-сан.

***

Бокуто, 13:26 Акааши, зря ты со мной щас не поехал, а! В этом вагоне ооочень красивый вид из окна!! Нет, я обязан вернуться за тобой и показать это прямо сейчас Кстати Ойкава обещал мне место в их коллективе, так что жди в скором времени, я так думаю Классно, да? Хэй Ты рад?? Акааши, 13:29 Очень рад. Это правда очень здорово. Раз так, буду ждать встречи с вами) Акааши, 13:30 💗

Чувствам нашим тоже полезно, если мы с ними не торопимся.

Лоренс Стерн

Эпилог

Кейджи просыпается от вибрирующего телефона на прикроватной тумбочке, только задремав. Он знает, кто посмел прервать его долгожданный отдых, понимает, что виновник встревожившегося мобильного устройства не собирается доложить ничего важного, только если нелепости, подтверждающие его извечную к скрипачу любовь и привязанность, а ещё Акааши уверен, что если в сообщении очередная подобная глупость, этой персоне, обещавшей приехать в Токио через день, не иначе, достанется за такое бестактное беспокойство посреди ночи. Даже если так, Кейджи всё равно протирает глаза и берет телефон в руку, включая ослепляющий яркостью экран разблокировки. Бокуто, 01:13 Акааааааши Срочно Мы с тобой как параллельные тональности! Нет, я серьезно, смотри Одна инь, другая ян, один из нас мажор, другой — минор, мы разные, но в теории сольфеджио нас бы всегда назвали родственными, потому что нет другой такой пары для тональности кроме ее истинной, параллельной!! Акааши, 01:14 Вы пили, что ли? Передайте Куроо-сану, чтобы закруглялся с ночными вечеринками. Но я рад, что вы можете блеснуть передо мной знаниями по сольфеджио за первый класс музыкальной школы. Акааши, довольный собственным подколом, вновь отложил телефон и возвращаться к нему в этот вечер более не планировал, хоть уже явственно представлял негодующее «Ну Акааши!!» в следующем поступившем сообщении. Но теперь скрипач засыпает с тёплой полуулыбкой на губах, потому что извечные дурости этого пианиста неизменно греют душу. Конечно, Кейджи уже не обижается. И с самого начала обижаться не планировал. В голове сейчас засела мысль намного ярче и радостней — Бокуто со дня на день приезжает. — Но ты оценил тот мой подкат?? Не ври, что не оценил, я придумывал его целый вечер! — встреча у поезда всё такая же родная и дорогая сердцу, а Бокуто Котаро всё ещё такой же невероятно смешной и забавный, не лишенный обычной человеческой простоты, прямо как два года назад. Одно, что бросается в глаза — выглядит он теперь ещё сильнее и крепче, даже с последней их встречи месяцами тремя ранее, которая в суете жизни кажется совсем недавней. — Не вру, оценил, подкат просто невероятен. Лучший за всю неделю, — подтверждает Кейджи, начиная с пианистом неспешным шагом отдаляться от станции, чтобы успеть обсудить точно все темы на абсолютно любые вопросы. Котаро заливисто смеётся, немного смущаясь. Очередной приезд Бокуто в Токио можно оправдать участием в концерте открытия международного конкурса, который, очевидно, стал уже некоторой традицией встречи этих парней, хоть и в некотором роде странной, но пианист и не против совсем, хоть и занят сейчас сверх сил защитой диссертации по причине окончания последнего пятого года консерватории. Когда же встаёт вопрос о дальнейших планах на жизнь, после конца обучения, Бокуто выдаёт ответ молниеносно: — Концертировать!! — вылетело с его уст с запалом и уверенно, словно другого выбора и быть не может. Остальное же досказано более рассудительно, но воодушевления ему не занимать всё равно. — На самом деле, после победы на конкурсе открылось немного больше возможностей, можно и поэкспериментировать. Как никак, в этом я крут! Но я определённо перееду в Токио. — А жить тут где будешь? — Акааши пытается не выдать резко всплывшую в голосе радость от услышанной новости, но получается скверно с учетом того, что скрипач случайно перешёл на «ты». Так общаться уже было приятнее, хоть и привыкать к подобной манере обращения иногда составляло некоторые сложности для самого Акааши, любившего беседовать со всеми старше кроме, может быть, только родственников, с извечным «вы». Теперь же к рядам родных и близких примкнул и Котаро, будто он всегда таким и был. Словно без него вообще настоящей жизни Кейджи не существовало. Или она существовала, но была абсолютно не такой, какой являлась сейчас. А настоящая, с Бокуто, уже как два года жизнь Акааши ему нравилась гораздо больше. — Жить? Я коплю на съемную квартиру. Но если вдруг... — Не думай, что я пущу тебя к себе на постоянное обитание сейчас, — хихикает по-доброму Кейджи, но кажется, данные слова не сильно огорчали собеседника. По крайней мере в глазах пианиста виделось легко читаемое «если пустишь не сейчас, то после свадьбы точно», с этой мыслью трудно не согласиться, и ребятам всё равно очень смешно и весело от нелепости данной бессмысленной ситуации.

***

На следующий же день Бокуто выступает, сидящий в зале Кейджи в момент начала концерта открытия незаметно теребит край футболки, потому что чертовски долго он уже не видел друга в действии, в том самом, когда с первых звуков любого произведения этот парень очаровывает всех до единого, завораживает, напросто влюбляет в себя и свою манеру игры. Акааши уже ощутил это на себе, и пожалуй, именно с того момента двухлетней давности переменился его ход жизни. Но только в лучшую сторону. Так и сейчас, от Бокуто, выходящего на сцену под громкие овации, нельзя оторвать взгляд, а когда он начинает играть, скрипачу не хочется даже лишний раз шевелиться. «Блестящие Вариации» Шопена звучат в его исполнении как что-то невероятное, лёгкое и непринуждённое. Он лишь допускает минимальную оплошность всего разок, соскользнув пальцем с верной клавиши, всего на одну ноту, на миллисекунду, и этого и не замечает никто, кто действительно потрясён характером игры. Не заметил бы и Кейджи, если бы не знал друга настолько хорошо. У Котаро к себе требования высокие, иногда сложные для понимания. А соответствовать этим требованиям пианисту наверняка ещё сложнее. Поэтому после поклона Котаро от скрипача не утаивается и тот факт, что даже волосы парня будто сдулись и не представляют уже из себя чего-то безбашенно-хаотичного. М-да, на общий поклон выступивших в конце концерта в таком состоянии Бокуто можно даже не ждать, сколько его не зови и как только не пытайся вывести на сцену ради минутки внимания от публики. Акааши неслышно вздыхает, а в паузе между выступающими выходит из зала и направляется прямиком к артистической комнате. Подходит к двери в уверенности, что Бокуто действительно там, потому что это единственное место, куда он мог податься в поисках закутка для самобичевания, но в мерах приличия всё же стучится. Скрипачу никто не отвечает, а потому он, наконец, приоткрывает дверь и аккуратно заходит, всё ещё молча. Но Бокуто головы на пришедшего не поднимает и даже не видит, потому что сидит под гримёрным столом, обняв колени. Думает, что не справился? Что ж, и такое бывает, хоть Кейджи причин для этого найти не может, как бы тщательно не искал: произведение исполнено безукоризненно, за исключением этой злополучной ноты, неслышно соскользнувшей. Одной ноты. Одной и достаточно для Бокуто весомой причины его сегодняшних загонов и отчужденного состояния. — Бокуто-сан, — тихо зовёт Кейджи, подходя чуть ближе. — Я не тут, я в печали, — бурчит он тихо. — Как думаешь, я ужасный пианист? И я такой правда никому не нужен. — Это не так. Кто сказал вам эту безосновательную дурость? — Я сам, — как-то виновато вымолвил пианист теперь и ещё больше уткнулся носом в свои колени. — Выкиньте эту чепуху из головы. По крайней мере вы всегда будете нужны мне. А ещё, — Акааши подходит к столу, под которым сидит Котаро и осторожно присаживается на корточки поближе к другу. — Все без исключения были в восторге от вашего выступления. И я тоже. От того скромного, чуткого и такого пронзительного в то же время взгляда рассудительных глаз и встречи с ними губы Бокуто вздёргиваются вверх в секундном желании улыбнуться. — О, а ты позанимаешься со мной этой программой сегодня?? — чуть воспрянул он. — Только сначала выйдите на общий поклон, пожалуйста, — Акааши тепло улыбается, когда Бокуто подползает к нему ещё ближе, бережно обнимает, как и всегда, и чуть треплет и без того волнистые волосы, так и оставаясь под столиком артистической. Котаро безумно нравится перебирать между пальцев волосы Акааши. И сам Акааши ему очень-очень нравится.

***

— Что вы предлагаете? — переспрашивает Кейджи уже в классе для занятий, сделав акцент на вопросе и в неверии разглядывая данные ему ноты. — Это фантазия для скрипки и фортепиано Шуберта. Бокуто-сан, я такое не сыграю, вы меня переоцениваете, — он ставит партитуру обратно на пюпитр рояля. — А вот и нет, я знаю, ты хочешь сыграть это со мной! — убежденно держится своего Котаро. И всё он знает, всё он видит. — А вот и да. — А вот и нет. — Не рассчитывай, что я настолько легко поддамся. Только подумаю. И думать буду долго, — но лицо пианиста уже озаряется улыбкой, от которой глаз не оторвать, и смягчить свой ответ правда стоило хотя бы ради этого момента. Радость Котаро со временем становится всё бóльшим наркотиком. А если вспомнить, что он уже без пяти минут почти твой парень, то вообще наркотиком незаменимым и ни с чем несравнимым. — Ура-ура-ура! Ты думай, конечно! Только... уеду я в конце недели. — Не волнуйся, буду думать часа два от силы... в течении всей недели, — легонько язвит Кейджи, и чувствует он себя рядом с пианистом так раскрепощенно и легко, что не ответить по-другому уже и язык бы не повернулся. Пожалуй, они оба иногда любили подколоть друг друга и без намёка на обиду. Акааши говорит, что подумает над этим. И Акааши правда думает, потому что произведение это требует жуткого труда, но сыграть его хочется до чёртиков сильно, да и с пианистом вместе играно уже немало. Взять хоть их небольшую, но приятную до невозможности и родную визитную карточку — ”романс” Бокуто, исполненный впоследствии вместе и перед Куроо, в конце радостно вытиравшим воображаемые слёзы искреннего счастья, и даже перед Ойкавой с джазовой группой, которые всем хором после прослушивания хлопали громко, и «браво!» кричали, и «на бис!!», и прозвучавшее откуда-то из толпы хитрое «а теперь горько!» тоже расслышать можно было, хоть и с трудом. Надумавшись вдоволь, Акааши, хоть и так знавший изначально своё решение, в этот же вечер идёт распечатывать ноты ”Фантазии” Шуберта, и он уже ни о чём не жалеет, ни о чём не думает, потому что спустя несколько месяцев выходит на сцену местного зала с пианистом под оглушающие аплодисменты и громкое объявление ведущей: «”Фантазия” для скрипки и фортепиано!», и всё это для Кейджи дороже остального. А ведь для Акааши с Бокуто в дуэте сыграться — легче лёгкого, даже за такой короткий срок. Особенно когда это твой Бокуто. С ним и в огонь, и в воду, с ним и в Токио, и за его границы, да хоть на планету иную, в другую вселенную, но всё равно рядом с ним, всё равно вместе, и по отдельности уже не получается, не хочется, даже кажется, что вы уже дольше и больше всей жизни знакомы, и на сцене уже тоже поблизости, рядом-рядом, потому что когда это твой Бокуто, с ним уже ничего не страшно, с музыкой или без. Рядом с Бокуто всегда — только безграничное счастье.