Тот, кто стоит за спиной

Чонин задыхается. Слезы рекой текут из глаз, обжигая кожу лица и не давая спокойно дышать. Он всхлипывает, делая глубокий вдох, и прячет лицо в ладонях. Рядом пробегают маленькие дети, а за ними несутся родители. Парень сидит на качелях на детской площадке, солнце понемногу заходит, ослепляя глаза яркими розовыми лучами, и даже эта красота не даёт маленькому сердцу небольшую передышку в тяжелой жизни Чонина. Он не может сдержать свои чувства, слезы не переставая вот уже десять минут идут из глаз, так больно раня и терзая его душу, что, казалось, уже ничто не сможет облегчить эту боль. Часами ранее отец сказал, нет, приказал парню ранить Хан Джисона — сына министра Хан Минсока. Приказал, потому что ни за что на свете Чонин не стал бы делать это по своей воле. Оттого он сейчас и сидит здесь, уже в полутьме, захлебываясь в собственных слезах, уже не стесняясь посторонних глаз. Ему плохо. Ему очень плохо, всё внутри него сжимается до боли, до невозможности дышать, расправив легкие. Словно находясь в бетонной яме, из которой нет выхода, продолжая карабкаться по гладким каменным стенам, потеряв последнюю надежду. Чонин чувствует себя именно так. Он давно утерял всякую надежду на лучший исход. Каждый день, как по лезвию ножа. Он слушает собственного отца и переступает собственные принципы и моральные правила. Ян вновь всхлипывает, а в памяти всплывает улыбающийся Джисон, машущий рукой, обеспокоенный Джисон, который повел в медпункт, пропустив свою пару, Джисон, который потратил кучу денег на различные закуски для младшего, и Джисон, который в любую секунду готов ответить своей очаровательной улыбкой на любое предложение подростка. Я не могу… Плач становится громче, ночной холод пробирает до костей и перед глазами пелена из слез. Ничего не видно и совсем не слышно. Чонин вышел на улицу в домашней футболке, голые участки кожи покрылись мурашками, и мальчик начал содрогаться всякий раз, как двигался. От продолжительного плача начала болеть голова и слабость во всем теле колола мелкой иглой. Хотелось упасть, закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Просто исчезнуть, забыть обо всем, раствориться в воздухе, не оставив о себе и следа. Он плачет, в глубине души прося о помощи, моля спасти его, вытянуть из гнетущей чёрной ямы всего того плохого, что он успел сделать. И во всех этих просьбах в мыслях вспыхивает, подобно яркому свету маяка, образ кудрявого полицейского, что так крепко засел в голове последние несколько дней. Ян замирает. Почему? Почему он…? Улыбающийся, с ямочками на щеках, такой весь воздушный и милый, он, как спасательный круг, в самые нужные моменты оказывался рядом, оберегал и волновался за Чонина. Чан… Подросток снова плачет. Чан хороший. И ему на секунду хочется, чтобы он оказался рядом и помог. Обнял, сказал, что всё хорошо, утешил, погладил по спине. Чонину так хочется почувствовать его тепло, доброту его глаз и услышать томный глубокий голос, зовущий по имени. Хотя бы на секунду. Он дрожит. Горячие слезы отвратительно контактировали с замерзшей кожей, а голова начинала неприятно гудеть. Где-то вдали он услышал детский смех, такой радостный, чистый и невинный. Следом он услышал слабую ругань взрослых. Приподняв голову, он увидел в темноте под светом фонаря молодую пару с маленьким ребенком. Они звонко смеялись и пытались остановить своего сына от прыжков по грязи. У Чонина в груди неприятно сдавило сильной завистью и тоской. Жалостью к себе и беспомощностью. Он видит те мимолетные картинки из памяти, когда был таким же ребёнком и гулял со своими родителями, смеялся так же и был счастлив. Он снова плачет. На этот раз молча, не содрогаясь, лишь слезы стекают по щекам, больно обжигая, а взгляд расфокусирован, застлан пеленой. На душе тяжело, тело пронизано тонкими иглами, не позволяющими свободно двигаться и дышать. В конечном счете — апатия. Больше нет всхлипов и дрожи от холода. Он продолжает сидеть так минут двадцать, почти не двигаясь, слез уже нет, а глаза красные и опухшие. Ещё через двадцать минут, когда от холода покраснели не только нос и уши, а пальцы онемели, он вдруг неосознанно достал свой телефон, находя необходимый спасительной номер. Хотя бы ненадолго. Чан отвечает сразу же. — Чонин? У тебя что-то случилось? — голос на том конце уставший и обеспокоенный. Ян сжимает пальцами ткань штанов, стараясь держаться и вновь не расплакаться. — Где ты? — не дожидаясь ответа, спрашивает Бан. Чонин молчит. Ему тяжело. Сложно. Невозможно. — Скажи что-нибудь, Чонин, — голос становится ещё встревоженней. Чан беспокоится о нём. В самом деле. — Хён, — Чонин вздрагивает. Он первый раз обращается так к нему. На секунду замолкая, не слыша в ответ возражений, он продолжает. — Мы можем встретиться? — голос дрожит. — Где ты? Я сейчас приеду. Подросток отвечает ему и отключается. Чан сказал, что будет через пару минут, просил дождаться и никуда не уходить. Так тепло. Да, на улице март, очень холодно, ветер дует сильный, пробирающий до костей, но ему тепло. Он ждет Чана. Того самого Чана, от улыбки которого мурашки бегут по спине и на душе легко становится. Того самого, кто сначала напугал безумно, заставил волноваться, но даже так улыбался тепло и дружелюбно, а потом успокаивал, дарил теплые слова и шутил по-дурацки глупо. Наконец-то. Чонин вытирает лицо, дышит спокойно и ровно и встает. Полицейский направляется прямо к нему, минутами ранее припарковавшись недалеко. Ян удивляется, подмечая его новый цвет волос, и начинает дрожать: то ли от холода, то ли от присутствия старшего. — Как-то легко ты одет, — Чан моментально снимает с себя куртку и накидывает на плечи подростка. — Пойдем, посидим в более тёплом месте, — он кивает в сторону машины и, не видя возражений, идет к ней. Чонин садится в машину и молчит. Легкая куртка на плечах еле уловимо пахнет ароматом Чана и тонким шлейфом его парфюма. Приятно. В салоне тепло. Бан не торопится заводить машину, он трет ладони друг о друга и смотрит перед собой. Тоже молчит. Кажется, сейчас обоим не нужны слова, чтобы быть рядом, чтобы понимать друг друга и поддерживать. Чонин кутается в чужую вещь сильнее, желая остаться в ней навсегда, и тихо вдыхает её запах. Неосознанно, но это успокаивает его. Чан рядом кажется встревоженным, но всё равно успокаивает его, расслабляет, заставляет ненадолго забыть обо всем. Именно это нужно было Чонину. — Спасибо, — тихо выдает он севшим от плача голосом. Старший поворачивает к нему голову, и Чонин может заметить в свете фонарей с улицы его усталые тяжелые глаза, в которых совсем немного теплится маленькое тепло. Его хватает для Чонина. Он согревается. — Не переживай ни о чем, Чонин, отдохни немножко, — опять. Снова он знает, что нужно сказать, чтобы облегчить душу. Откуда? Как он может, ничего не спросив, успокаивать его? — Знаешь, у меня тоже сегодня плохое настроение, — он ухмыляется, взгляд фокусируется на фонарном столбе, слабо мигающем моментами. — Отдохнем вместе? Ян запоздало кивает, хоть старший этого и не видит, думает, что вопрос был больше риторическим, и откидывает голову назад. Тишина заполняет их обоих, умиротворяет, заставляет забыться в пустоте ночи, убаюкивая. Чонин прикрывает глаза и ухмыляется вдруг внутри себя. Раньше он ни за что не сел бы к полицейскому в машину и не смог бы чувствовать себя так легко и спокойно рядом с ним. Как же быстро может всё поменяться. Он слегка открывает глаза и бросает быстрый взгляд на старшего. Тот тоже закрыл глаза, откинувшись назад, и казался таким безмятежным, умиротворенным. Как он живет? Хочется спросить всё ли у него в порядке? Есть ли что-то, что его тревожит или волнует? Хочется узнать о нём чуть больше. Чонин сглатывает. Словно тяжелый булыжник, его придавило осознание их несовместимости. Он полицейский. А у Чонина дома пистолет лежит и отец с намерениями убивать. Они не могут даже находиться друг с другом, они не друзья. И никогда не смогут ими быть. Приятный запах чужой куртки обволакивает его, он прикусывает губу, и одинокая горькая слеза бежит по щеке, исчезая прямо в ней. Чонин шмыгает, отворачиваясь к окну, и не может сдержать себя. Хочется кричать от безысходности, орать о том, как ему плохо и как он хочет, чтобы ему помогли. Помог Чан. Вдруг он чувствует на своем запястье горячее прикосновение. Всхлипывает и поворачивается. Чан смотрит с нежностью и с грустной улыбкой. Смотрит так, словно понимает всё, что творится в жизни младшего, не осуждает и хочет помочь. Это ранит сильнее. Ты не знаешь кто я! Ты не можешь смотреть на меня так! — Хочешь попьем мятного чая? Он успокаивает, — старший совсем невесомо прикасается к маленьким пальцам подростка, будто просит разрешения, и, когда не видит возражений, берет маленькую ладошку в свою. Так приятно. Так хорошо. Чонин кивает, чувствуя, каким приятным теплом отдается в руке, и желает наконец обнять полицейского. Хотя бы на секунду. Ненадолго почувствовать огромную спину, защищающую его, большие руки, крепко держащие его и жар чужого тела. Ты слишком хороший для меня. — Не знаю только, где можно попить такой чай, — произносит Бан, заводя машину. — Может, — Чонин замолкает, думает правильная ли эта мысль в голове. — у тебя дома? Я дурак? — Можно, но разве ты не боишься меня? — Чан снова пытается пошутить, злобно ухмыляясь. Нет, дурак он. — Забудь, — дуется, поворачиваясь к окну. — Я пошутил, Чонин, прости. У меня дома как раз есть мятный чай. Ты не против? — Я ведь сам предложил. — Тогда поехали, — и машина тронулась с места, оставляя молчаливую тишину и слабое мигание фонарных столбов за собой. И даже ворох переживаний, нагнетающих мыслей и удушающую беспомощность он оставил там, в темноте улицы недалеко от детской площадки. А в машине Бан Чан, снова пытающийся шутить, улыбается и смущает младшего, и он — Чонин, ловит запах из теплой куртки и ждет обещанный горячий чай, который, по словам старшего, может его успокоить. Немножко, но оба парня смогли расслабиться.

***

Джисон чихает. Холод пробирает по самые кости, разрезает кожу, заставляя судорожно дрожать, пряча руки в карманы куртки. Он ёжится, нос и уши давно покраснели, но всё равно продолжает стоять, ждать. Наверное, он готов ждать его всю жизнь. На улице пасмурно, слегка туманно — редкость в марте. Джисон любит такой март. Дождливый, промозглый, холодный, когда мало людей и вокруг тишина. Он любит гулять в такую погоду, тихонько проходить мимо магазинов с яркими витринами, дрожать от холода и всё равно наслаждаться уединением с окружающим миром. Он слегка начинает покачиваться на носках ботинков, пытаясь согреться, то подпрыгивает, то кружится вокруг себя. Стоило бы зайти в какой-нибудь магазин рядом, но у Хана внутри крохотное чувство, будто стоит отойти с места, и Минхо не найдёт его, уйдет, не дождавшись. Совсем маленькое, неслышное, но достаточно твердое, чтобы стоять на месте, вжимая голову в плечи, и осматриваться вокруг. Минхо не опаздывает. Просто Хан дурак — пришел на час раньше назначенного времени и ждал, как влюбленный парень свою девушку. А в кармане теплилась шоколадная конфета в виде сердца, которую Хан так сильно сейчас хотел подарить своему хёну. Узреть его реакцию, теплую улыбку, услышать глупую шутку и съесть предложенный от неё кусочек. Размечтался. Джисон смотрит себе под ноги, ощущая жар, приливающий к щекам, и совсем не замечает подъехавшую к нему машину. Поднимает глаза и натыкается на улыбку Минхо из опущенного стекла огромного внедорожника. Старший подмигивает. А Джисон смущается сильнее, становясь теперь полностью красным, и садится в машину. — Одолжил у друга. Нравится? — спрашивает, облокачиваясь о руль головой и любовно смотря на младшего. — Классная, — кивает тот, осматриваясь. — Не замерз? — Неа, — врёт. И Минхо это знает. Включает печь и заводит машину. У него сегодня просто прекрасное настроение. Несмотря на ужасную погоду, у него руки дрожат от предстоящего приключения, глаза блестят и сердце теплеет, рядом с таким разморенным, спокойным Ханом. Он обмякает, чуть расстегивает куртку от нарастающей жары в салоне и рассказывает всякие смешные истории. Как обычно делится эмоциями, переживаниями и смеется. Точно так же, как по телефону. Такие же разговоры, такое же время, но одновременно совсем по-другому ощущались их чувства друг к другу. Ярче, насыщеннее и острее. Джисон то и дело поглядывал на старшего, замирал, бесстыдно пялясь на столь прекрасный профиль, и сжимал губы. В его фантазиях он заставил остановить машину, перелез со своего места, садясь прямо на Минхо, и чувственно припал к нему губами. Он вспыхнул, когда фантазии стали пересекать черту приличия, и отвернулся к окну, решив рассмотреть уже не городскую местность. Вчера вечером, как обычно болтая по телефону, Минхо предложил ему снова встретиться. Хан согласился сразу же, в глубине сердца потеплев от того, что хён сам начал назначать их встречи, а ведь раньше отнекивался. Когда младший спросил, чем они будут заниматься и куда пойдут, Минхо сказал, что это будет для него сюрпризом. От этого хотелось расплавиться ещё сильнее. Блондин чувствовал это. Такой же взгляд, как у Хёнджина, когда он смотрит на профессора Пака. У Минхо лицо красивее, глаза блестящие и улыбка до чертиков притягательная. Возможно, где-то внутри маленький Джисон кричит о том, что он слишком самолюбив, но сам он затыкает его, в этот момент ощущая чужую взаимную симпатию к себе. И будь он проклят, если это окажется не так. Хён любит его. А Джисон любит своего хёна. Я ведь прав…? — Джисон… Хан дернулся, отгоняя мысли и приземляясь обратно на землю, и повернулся к Минхо, вопросительно подняв брови. — Ты не голоден, может остановимся где-нибудь? — Минхо старался не отвлекаться от дороги, но моментами лишь на пару секунд поглядывал на крохотного малыша рядом, умиляясь и наслаждаясь его компанией рядом. Это, наверное, единственное, что могло успокоить его в последнее время. — Ммм, — Джисон дует щечки, становясь похожим на бельчонка с набитым ртом орехов, и задумывается. — А куда мы едем? Минхо хмыкает. — Я ведь спросил другое. — Ты должен ответить мне, чтобы я знал сколько нам ехать. Тогда я отвечу, голоден ли я или нет. — Совсем нелогично. — Не в логике главное. Просто ответь. — Я же говорил, что это сюрприз. — Я и так доволен встречей с тобой, так что никакие сюрпризы не нужны. Говори, куда едем? — Угрожаешь мне? — Возможно. Так куда едем? — Я тебя похитил, — как отрезал Минхо. Наступило секундное молчание. Он посмотрел на Джисона. — Отвезу тебя далеко, где никто не найдет, и будешь жить со мной, — с серьезным лицом проговорил, вернувшись к дороге. Хан же закатил глаза, снова натыкаясь на глупую шутку. — Хорошо, тогда заведем десять кошек, — поддержал он его игру. — И собаку, нет, три собаки! — Может ещё попугаев, что б уж наверняка позлить десять котов? — усмехается шатен. Джисон смеётся. Он представил дом где-нибудь на окраине города, нескольких попугаев, которые испуганно пищат, улетая от десяти кошек, а те убегают от собак. Идиллия. — Идея плохая, Хан Джисон. Лучше заберем Суни, Дуни и Дори и без всяких собак будем жить вдвоем где-нибудь в самом шикарном доме Сеула, — Минхо смотрит на дорогу, но всё равно умудряется представить сказанные собой слова в голове. — Ты делаешь мне предложение? — Ты против? — Нет, я согласен, но без дорогущего кольца никакого сожительства, — Джисон говорит, без доли намека на шутку, чувствует, как приливает к щекам кровь, но продолжает участвовать в этой игре. — Тогда всё по классике: кольцо, ресторан и колено. — Нет, Минхо, ты не настолько банален, — смеётся. Так легко и просто можно разговаривать на любые темы, ни о чём другом не думая. Ему это нравится. — Придумай что-нибудь интереснее. — Хмм.? — Минхо наигранно задумывается. Их лёгкая игра переходит в настоящее спорящее соревнование. Они болтают, переходят все дозволенные границы приличия, которых до недавнего момента старались придерживаться, и получают невероятное удовольствие от присутствия друг друга. Джисон включает музыку на весь салон, подпевает, почти кричит, а Минхо смеётся с его кривляний. Чуть позже и сам начинает подпевать под попсу, покачивая головой. Они давно выехали за пределы города, за окном больше не было видно густого тумана, а вдали показывались горы, и холодное солнце мелкими лучами пробиралось сквозь тучи. Джисон охал от красоты пейзажа и начинал догадываться, куда именно они едут. Его охватило чудесное чувство нетерпения, он начинал ерзать на сидение, снимать горы и небо, хихикать и рассказывать всякие чудные истории с учебы. Как однажды объелся пудингом из столовой и не смог пойти на пару, как списывал у студента, сидящего спереди, и как случайно заснул перед преподавателем. Джисон смеялся с самого себя, а старший лишь любовно улыбался. Ведь Хан такой милый. Цветочный, солнечный, такой звездный мальчик с причудливыми толстовками и большой обувью. У него тонкие ноги, тонкие руки и талия, большие глаза, в которых весь мир сияет подобно вспыхнувшей звезде в темноте космоса. Когда он ест, его щеки надуваются и выглядит он безумно мило. Минхо готов вечность наблюдать за ним, находиться рядом и слушать его всю свою жизнь. Ведь этот мальчик невероятный. Камера телефона направляется в сторону Минхо и раздается щелчок. Остаться незамеченным не получается. Старший обернулся, изогнув бровь в немом вопросе, на что Хан просто хихикнул, любуясь получившейся фотографией. Красивый с точеным профилем, безмятежно держащий руль одной рукой, а второй потирающий затылок — он выглядел, подобно ангелу с дерзким взглядом демона, точным, пробирающим в самое нутро. — И что ты будешь делать с этой фотографией? — усмехнулся, снова возвращаясь к дороге. Риск попасть в аварию из-за того, что невозможно оторвать взгляд от младшего, был очень высок. — Что же ещё? — посверкав взглядом, лукаво выгнулся Джисон, чуть высунув язык. У Минхо перехватило дыхание. Несносный мальчишка. — Ну ты и извращенец, Хан Джисон, — нужно смотреть на дорогу. — Я пошутил, эй, — крикнул, легко ударив Минхо по плечу. — Извращенец тут только ты. Так легко. Свободно. Есть ли что-то, о чём они не смогут так беспрепятственно разговаривать, позабыв о времени? — Ты милашка, Хан Джисон. Кажется, нет.