Тот, кто стоит за спиной

Чонин судорожно всхлипывает, его трясет сильной дрожью, а по щекам невольно скатываются слезы. Он сглатывает под пристальным прищуром отца и собирает с пола осколки недавней тарелки. Его щека горит пламенем, линия ладони красной меткой вырисовывается на ней, и сердце трусливо сжимается. Он поднимается. Ноги дрожат и, кажется, он готов упасть прямо сейчас, но отец заставляет, приказывает подняться и смотреть на себя. В его черных глазах кипит злость, губы сжаты, а рука готовится вновь замахнуться на сына. Чонин терпит. Сжимает кулаки и отшатывается, когда отец снова бьёт его. Гнев его заканчивается спустя полчаса, он кричит, хрипит и дергается в кресле, уничтожая Чонина с каждым сказанным словом. Подросток собирает все осколки в руки и с позволения отца поднимается в квартиру. Когда железная дверь за ним, с противным скрипом закрылась, он упал. Задрожал, тихо плача. Рядом на стене висят часы, болезненно констатирующие час ночи: они совсем тихо тикают, являясь единственным источником шума и гулко отдаются в голове Чонина. У него перед глазами начинает всё плыть. Моментально хватается рукой за стену и поднимается. Тяжело. Очень тяжело. Он включает на кухне свет, морщится и подходит к плите. Отставляет осколки в сторону и наполняет новую тарелку супом. Легкий суп с овощами, который он приготовил за полчаса, обжигал глотку, наполняя всё внутри теплом. Чонин кушал, моментами вздрагивая. Слезы всё никак не переставали течь с глаз, так и норовясь попасть в его суп. Когда стрелка на часах обогнала цифру два, Чонин смог успокоиться. Он перестал есть, тупо помешивая ложкой жидкость в миске и тихо подрагивал, избавляясь от последних слез. Щеки высохли, но неприятно тянулись, а левая вовсе горела адским пламенем. Чонин сжимается от страха. Отец перестал пить таблетки, которые немного успокаивали его и делали чуть похожим на человека. Теперь он чаще кричал, взрывался и бил сына. Он казался ему ещё безумнее, чем раньше. Бредни больного человека, который сначала угрожал расправой в сообщениях, теперь всё чаще разговаривал с нанятыми за большие деньги убийцами, ворами и даже обычными простыми гражданами. Многие за огромные суммы денег выполняли его прихоти. Парень вспоминают милую девушку в белом платье, которая передавала ему пистолет в парке аттракционов, и его начинает тошнить. Сколько их было? Кто ещё стоит за спиной безумного отца? Ноги ведут его в ванную. Он падает на кафель прямо у унитаза и не выдерживая, высвобождает желудок от недавней пищи. Его руки сильно дрожали, голос охрип, а в горле саднило из-за тошноты. Он смыл воду и прижался затылком к холодной стене, выдыхая через раз и всё так же плача. Он не мог остановить себя. Всегда мог. Даже когда руки опускались и все его моральные ценности были растоптаны им самим, но сейчас не мог. Сейчас он был настолько разбит, настолько убит и сокрушен, что сил не хватало даже дышать. Он задыхался, всхлипывая и моментами икая, прежде чем не поднялся и вышел из ванной. На диван он упал, прижал ноги к груди и закрыл глаза. Они у него опухли и сильно болели, как и щека, по которой бил отец. Живот скрутило, голова потяжелела, а беспомощность придавила и душила его, не давая вздохнуть. Чонин хотел исчезнуть. Неосознанно, но он уснул на пару часов. Проснулся с болью в затекших мышцах и с желанием выйти на воздух. Каждая клеточка его тела просила отдыха и больше сна, но противостояв ей, он вышел на ночную улицу и прошел к уже знакомой площадке. Его всего било мелкой дрожью. Незаметно, но неприятно. Он и сам не знал почему. Просто пришло осознание того, что Чонин слабый и маленький ребенок, не способный справиться со всем тем, что свалил на его хрупкие плечи сумасшедший отец. Он хотел было справиться с нервами, но никак не мог. Чувство, что за спиной бездонная пропасть, черная, пугающая и склизкая, устрашало сильнее собственного отца. Чонин себя ненавидит. — Я так и знал, что найду тебя здесь. Он перестает дрожать. А яма за спиной превращается в человека, слишком солнечного в такой тени, слишком яркого в жизни Чонина. Слишком доброго для него. Чан всё такой же. Усталый и взрослый. Он стоит над ним в одной белой футболке и широко улыбается. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Чонин плачет. Чан тушуется. — Ты в порядке? Что случилось? Не плачь, — он судорожно осматривает лицо младшего на наличие ран и замечает покрасневшую опухшую щеку, красные до боли убитые глаза и беспомощность на их дне. Он резко тянет Чонина на себя, заставляет встать с качели и крепко стискивает в собственных руках. Обнимает сильно, но боясь ранить, гладит спину и дает выплакаться в собственное плечо. Потому что это единственное, что он может сделать. Они стоят так минут десять. Чонин плачет и даже не думает успокаиваться, а Чан только и рад побыть некой подушкой для слез. Он не осознает этого, но ради Чонина готов пойти на всё. Он гладит его по спине, шепчет успокаивающие слова и крепко обнимает, боясь отпустить, надеясь облегчить боль подростка и защитить от всех зол этого мира. Проходит ещё десять минут, становится прохладно, и Чан обхватывает парня сильнее, скрывая его голые участки кожи от ветра, а сам покрывается мурашками. Но не от холода, просто Чонин невероятно теплый и его сердце гулко отдается в груди Чана, и ему нестерпимо приятно это чувство. Он обнимает его так, будто и сам пытается успокоиться, утонуть в моменте и раствориться в секунде. Маленькие пальчики вцепились в него так сильно и так слабо одновременно, что у старшего сжимается сердце от боли. Что такого происходит в жизни этого милого парня, что сейчас он так беспомощно плачет в плечо полицейского, вздрагивая? Что творится в его душе? Почему он страдает? Как ему помочь? Чан не хочет видеть слезы в глазах Чонина. И Чан готов на всё, чтобы Чонин улыбался. — Поехали ко мне.

***

Он заваривает мятный чай, пока младший сидит у него на кухне, согреваемый большим кардиганом на плечах, который Бан насильно натянул на него. Чонин почти успокоился, только нервно вздрагивал, вдыхая приятный запах чужой одежды и смущенно поглядывая на спину мужчины. Здесь всё так же, как и в его последний визит. Тесновато, но так до боли уютно и тепло. В квартире Чана легкий запах его самого, сладковато-терпкого парфюма и мяты; он кружил вокруг, успокаивая Чонина и слегка утешая его маленькое разбитое сердце. Тут много вещей, неизвестных, странных, бытовых и бесполезных. Кое-где расставлены мини горшки с искусственной декоративной травой. Чонин думает, что Бан не похож на человека, увлекающегося интерьером, ухаживающего за домом, но даже так, его удивляет, как здесь аккуратно подобрана мебель и расставлены бытовые предметы. Он вспоминает свой старый дом в Инчхоне; его мама любила прибираться, готовить и тратить время за уходом дома. Его нынешняя квартира совсем отличается от уютного жилища, в ней пусто и очень холодно. Когда полицейский обнял его и решил забрать с той детской площадки, Ян был так благодарен, так рад, что в его жизни появился такой человек, что всю дорогу не мог прекратить плакать и трястить от непонятного нового чувства. Его распирало от благодарности, стыда и вины, но лишь на сегодня он хотел забыть обо всех переживаниях и насладиться чувством защищенности рядом с взрослым полицейским. Да. Это именно то чувство, которое он испытывает находясь рядом с Банчаном. Словно у мамы за пазухой, словно за крыльями ангела, за спиной у Бога. Чан был тем, на кого можно положиться. И Чонин очень сильно хотел это сделать. — Расскажешь мне, что с тобой происходит? — Чан не давит. Его голос спокоен и нежен, но в душе у него кошки скребут. Слезы младшего доводят его до пика. Ему не малых усилий хватает, чтобы не сорваться и уничтожить всё, что доводит младшего до трясущийся истерики. Чонин молчит, и снова Чан хочет проглотить свой язык. Он понимает, нет, он знает, что чувствует Ян, как ему тяжело говорить и даже думать обо всём, что происходит в его жизни. Ведь и у него не всё так гладко, как хотелось бы. — Я помогу, Нини, — Бан позволяет себе обратиться к нему ласково. Он садится рядом, передает чай и кладет свою руку на ладонь младшего, чуть сжимая. Ему так хочется оказать поддержку и помочь. Хоть чем-нибудь. У Чонина глаза опухшие и красные до боли, а на левой щеке следы ударов. Чан боится своих догадок и боится сказать что-то лишнее этому ребенку, но всё равно крепче сжимает чужую руку и выжидающе смотрит. — Тебя… бьют родители? Чонин вздрагивает и отводит взгляд. Не нужны никакие слова, чтобы понять, что Чан попал в самое яблочко. — Ты не должен об этом молчать, Нини, — старший поднимает лицо Яна к себе за подбородок и не может сдержать собственный гнев. Хочется убить человека, коснувшегося столь невинного и доброго парня. — Если ты только скажешь, то я помогу. Я сделаю всё, чтобы твои родители тебя больше не трогали. Поверь мне. Слезы скапливаются в уголках глаз, и Чан вытирает их большим пальцем, поглаживает больную щеку и тянет к себе в объятия. — Всё будет хорошо, я тебе обещаю.

***

Запах вкусного карри с овощами обволакивает кухню, и уже любимый мятный чай согревает внутри сердце Чонина, а Чан, в растянутой домашней одежде, согревает ещё и душу. Младший ждет, когда будет готова еда и пьет ароматный напиток, думая о том, как же всё-таки хорошо жить в доме полицейского. На нём его черная толстовка и огромные мешковатые штаны, которые временами спадали, если не завязывать их узелком, также тапочки старшего были для него великоваты, но всё равно уже любимы. Чонин уже третий день живет в квартире Чана, не ходит в универ, не задумывается о доме и о разъярённом отце, не думает буквально ни о чём. Только о том, каким сонным и усталым выглядит Чан по утрам, когда его пушистые черные волосы похожи на одуванчик, глаза слипшиеся, а походка вялая и весь он как сморщенный огурец, пока не выпьет горячего чая и не взбодрится. Чонин любил наблюдать за ним в такие моменты. Чан не был скуп на улыбки, дарил младшему их каждую секунду, был вежлив и добр. Всё, чего бы не пожелал подросток исполнялись в ту же секунду. Мужчина был готов на всё ради него. Это подкупало и льстило. — Я помню, как-то в студенческие годы в одном ресторане готовили просто чудесное карри со свининой, — рассказывал Чан, пока на сковороде жарились овощи. Он моментами оборачивался на младшего, проверяя, слушает ли он. — Я ходил туда каждый день. Точно набрал несколько килограмм, — он усмехается, вспоминая те времена с легкой грустью и смотрит на Чонина. Он улыбается ему в ответ и лицо его больше не выражает боли и страха. Его глаза больше не красные и щека не опухшая, он выглядит точно так же, как в их первую встречу. Яркий и милый, с улыбкой до ушей и с брекетами в зубах. Именно таким Чан хочет видеть его каждый день. Но для этого младшему нужно открыться. Они живут вместе третий день, вместе обедают и смотрят тв-шоу, но Чонин всё ещё не готов говорить о домашних побоях, и Чана это начинает беспокоить. Ему безусловно не хочется касаться этой темы, но по-другому он не сможет помочь Яну прекратить всё это. — И теперь я терпеть не могу карри со свининой, — подытожил, наконец закончив с едой. Чонин хихикнул и стал помогать старшему накрывать на стол. Сегодняшний ужин ожидается самым вкусным в его жизни. — А я не люблю бобы, — невзначай бросает Чонин, раскладывая тарелки. За три дня домашние хлопоты стали для него любимым ритуалом. Ему нравилось хозяйничать вместе с Чаном в его квартире, готовить вместе с ним, хотя чаще это делал сам Бан и получалось у него безумно вкусно. Как-то младший спросил его насчет этого и Чан признался, что живет один уже очень давно и готовить ему пришлось научиться. Он тогда быстро перевел тему и Ян понял что и в его жизни есть раны, не способные зажить даже со временем. Ему бы хотелось когда-нибудь узнать о них. — А как насчет сладкого? Скажем, фисташковое мороженое? — Фисташковое? Хён, это извращение к остальным видам мороженого! — Почему? Оно ведь такое вкусное. Разговоры ни о чём тоже стали любимы для Чонина. Полицейский спрашивал о разных вещах, и младший с удовольствием отвечал, а иногда и сам задавал вопросы. Ему нравилась это мини-игра в их общении. — Я люблю шоколадное и клубничное. — Ладно, а что насчет пива или соджу? — Хён, я несовершеннолетний. — Ну, прошлый раз вы с Джисоном явно не воду пили, — отшучивается, но резко меняется в лице. Чонин сжал вилку в руках, потупив взгляд и перестав улыбаться. Чан явно сказал не то. — Мне за многое очень стыдно, Чан, — он смотрит на сжатый в руке столовый прибор и сглатывает, боясь расплакаться. В прошлый раз в кафе с Джисоном его задачей было напоить друга и привести к себе домой. К отцу. Он хочет рассказать обо всем Чану, так сильно хочет, но слова застревают в глотке, подобно ножу, перекрывают воздух и не дают вздохнуть. Он хочет, правда. Но как же сказать? — Я… Мой от… — его прерывает дверной звонок и сильные удары по двери. Чан поднимается, не понимая, кто там может так сильно стучать, и идет открывать. Чонин жует губу и думает идти следом. — Минхо? Что случ… — Джисон пропал. На пороге Ли Минхо, перепуганный с мольбой в глазах и пытающийся отдышаться, смотрит на Чана и пытается успокоить сумасшедшее биение сердца. Он не смог найти Джисона. Прошло больше пяти часов с его пропажи в доме Ян Чонина. Минхо поднял на уши весь полицейский участок. А начальству пришлось сообщать родителям Хана. А хуже всего давящее в грудь чувство переживания за Джисона и предчувствие плохого.