a n d r o m e d a

Хосоку страшно. Он больше не боится Чонгука, но боится себя. Безмятежное время уместилось в жалкие несколько недель, дав отдохнуть от игры в догонялки с разумом. Хосок старается игнорировать первое время дрожь в теле и трясущиеся пальцы, до которых его доводит собственная голова. Он старательно не обращает на это внимания, проглатывая испуг и выталкивая некрасивые мысли, которые становились больше и сильнее, постепенно превращаясь из легкого дуновения во что-то яростное, что грозилось сломать всё в один момент. Хосок старался акцентировать внимание на всем обычном, что происходило и виделось вокруг него: на людях, идущих мимо на улице, на цвете хотя бы одной рекламной эмблемы, что умещалась на цифровом поле небоскрёба, на том, сколько одинаковых кварталов он сможет пройти, когда выйдет из дома и отправится в неизвестном направлении, потому что в четырех стенах начинается оно. Хосок честно, со всех сил пытался отвлечь себя на что угодно из внешнего мира, надеясь, что это поможет. Но щелкает всегда неожиданно, щелкает всегда без исключения, как от этого не спасайся. Хосок знал, что бегать от себя у него получается хуже всего, но постараться стоило. Ему так надоело ощущать страх в любой его форме, который перескакивал с самого сокровенного на что-то еще более значимое, что он не мог поддаться просто так. Когда-то Чонгук видит его трясущегося в слезах прямо на полу, на входе в квартиру. Хосок тогда сдается своему смерчу в голове, скармливает ему всю свою силу, всю свою напускную уверенность, позволяет себе думать о том, о чем запретил даже вспоминать много лет назад, потому что он не имел права быть таким перед собой. Тогда ему надоело жить холодно и бессмысленно, и он нашел для себя спасение, нашел вдохновение, смысл и мотивацию двигаться дальше: это всё начиналось и заканчивалось на идее разделить с кем-то свою жизнь, лишь бы не одному. Хосок думал, что ему это поможет, и ему помогло – он жил несколько лет с четкой целью, с четким планом на каждый будущий день и с полной уверенностью, что в итоге всё будет хорошо. Всё в итоге и стало, но. – Хосок? Тебе нужно вдохнуть, – Чонгук хмурится, замечая, что он не может. – Посмотри на меня, тебе нужно дышать. Хосок видит лицо сквозь пелену и сразу же стискивает чужие пальцы, когда его берут за руку. Чонгук просит его об одном и том же, пытаясь достучаться до сознания, сидит рядом и повторяет просьбу дышать, в итоге заставляя делать так, как говорит, и придерживаться одного ритма. Хосока медленно отпускает, и он останавливает всю бурю, внезапное начало которой уже не помнит, когда Чонгук стирает влагу с щек. Тишина замирает в голове оглушительно резко, показывая контрасты слишком ярко. Хосока хватает на полминуты перед тем, как оказаться под колючей лавиной вновь. Она меньше, всегда не такая, как смерч на первом этапе, но тоже противная. Тоже страшная. Тоже всегда внезапная, неизбежная. Смотря на Чонгука Хосок чувствует стыд, и он не может не испугаться, сдержав снова подкатившие слезы. Ему стыдно, ведь то, что было для него спасением, с каждым новым днем теряло всякий смысл. Что ему делать теперь? Увезти Чонгука куда-то? Пойти с ним погулять? Притвориться что всё будет таким всегда? Что ему делать сейчас? А потом? Хосок не знал, как ему себя вести, как действовать дальше и из-за чего вставать каждое утро, ведь он уже это получил. Как ему жить? Зачем? Теплые руки трогают горячее лицо, убирают волосы со лба. Он пытается достучаться спокойным тоном, чтобы не заставлять еще сильнее беспокоиться, но чужая голова не пропускает смысла сказанного, потому что где-то внутри все выворачивается наизнанку и дробится на части, пока одно большое борется с другим таким же. Слыша голос Чонгука вновь, Хосок начинает плакать сильнее, потому что ему становится стыдно по-другому. Ему становится стыдно за стыд. Он бы рассказал кому-то об этом смешном описании чувства внутри, об этих столкновениях похожего и одновременно разного, но не может, потому что кашляет и всё еще плачет, не думая останавливаться. Ему стыдно за то, что он позволяет себе обесценивать имеющее когда-то смысл, имеющее его, на самом деле, до сих пор. Ведь если бы не Чонгук, Хосок бы умер еще несколько лет назад, отпустив свою жизнь. И ему невыносимо плохо только от того, что он иногда позволяет себе забывать об этом. – Прости меня, – сжимая одежду на чужой спине, просит Хосок, когда сам доходит до конца через время, – прости меня, пожалуйста. - за мои мысли; - за мой страх; - за то, что эта грязь касается тебя в моей голове. После бурь внутри всегда вакуум, но в нем нет и клокочущего ужаса. Хосок знает, что это чувство пустоты задержится в нем, и за это время ему стоит найти нужный выход, а пока он хочет только одного. Он хочет прощения, чтобы не чувствовать себя виноватым за всё то, с чем не может бороться сам. – Я прощаю тебя, – отвечает Чонгук, бережно поглаживая вдоль позвоночника и не думая задавать лишних вопросов. – Всё будет хорошо, Хосок. – Точно, – улыбается парень, одновременно всхлипывая. – Всё обязательно будет хорошо. – Нам нужно перейти, потому что ты можешь заболеть, – мягко замечает Чонгук, слушая, как Хосок соглашается, гнусаво мыча и пытаясь успокоиться до конца, но всё равно срывается на неконтролируемые всхлипы. Когда Чонгук поднимает его с пола через несколько минут, Хосок аккуратно отстраняется, окончательно остановив слезы, и глубоко вдыхает. Последнее, что ему сейчас нужно, так это сомнения в собственной самостоятельности, поэтому он убеждает Чонгука, что ничего страшного не случится, пока он будет умываться и приводить себя в порядок, на что получает молчаливый кивок и полную свободу действий. Чонгук ни за что не планировал оставлять Хосока одного сейчас, но он отпускает его, потому что даже если из ванной раздастся хоть один странный звук, он успеет оказаться рядом быстрее, чем что-то произойдет. Допустить что-то хуже случившегося он просто не может. Отражение пугает ровно настолько, насколько Хосок представлял – в зеркале кто-то покрасневший, опухший и такой потерянный. Он смотрит себе в глаза и пытается найти в голове ответ на главный вопрос, который не дает ему твердо стоять на ногах. Для чего? Для себя? Для удовольствия? Прожить всю жизнь вот так, от работы до счастья дома, от счастья дома до работы, потом превратиться в нечто еще более беззащитное и так и помереть, глядя на вечно-красивое и молодое лицо андроида, который наблюдал за всей его жизнью. Хосок смеется просто от издевки, думая об этом, он растягивает губы и качает головой, снимая одежду и решая принять душ, чтобы постараться смыть весь иллюзорный налет отвратительного, что идет изнутри. Первый вариант развития событий ему не нравится, и он решает подумать о втором. Безусловно, он мог бы обойти всю эту трагедию с краткосрочной жизнью человека, ведь в их эпоху давно изобрели лазейки. Доступ к ним заканчивался на тех, кто даже близко не соприкасался с обычными людьми, но Хосок не был бы Хосоком, если бы не думал, что и это можно обыграть. Факт, что большинство наивных, кто пытался не со своего места купить билет в бессмертие, по сути играли в лотерею со смертью, никак не пугает: Хосок знал, что из сотни умерших, кто обходным путем покупал себе вторую жизнь без срока, все-таки было три везунчика. Это статистика, которая всегда работает, ведь в ней есть выход для позитивных результатов, даже если их ничтожно мало. Хосок не хотел думать, что эту долгую вечность они с Чонгуком будут делать и что может произойти, но зато у него не оставалось места для утопичного страха от перспектив. Места для страшного «а как же быть?» больше не было. Мир из панорамных окон под покровом темноты всегда кажется добрее и безопаснее, чем в дневное время. Хосок думает об этом, когда цепляется за него взглядом, выйдя из ванной. Он давно полюбил смотреть на многочисленные огни где-то вдалеке, игнорируя словесные баннеры, в которых скандировались истины настоящего. Хосок мог бы сказать, что любит всё, что вокруг него, если бы в этом не было вмешательства тех, кто даже вселенную делал маленькой тетрадкой, где все загадки были подробно разоблачены. Но он никогда не сможет возненавидеть этих людей, ведь благодаря им у него есть тот, кто может заставить его сделать вдох. Даже без романтичного контекста. В самом прямом смысле. Хосок, неподвижно стоя напротив окон в комнате уже десятую минуту, не моргая наблюдает за светящейся столицей, задаваясь вдруг вопросом: а есть ли такой же где-то в этом мире? Такой, только человек. Он в этот же момент чувствует теплые руки на своей талии и легкое касание губ, оставляющих поцелуй между плечом и шеей. Хосок мысленно улыбается, ведь Чонгук словно чувствует все его движения в голове. Он растворяется в полюбившемся чувстве истомы, мгновенно окутавшей его, и понимает, что нет. Такого нет. Если по Земле где-то и ходит человеческая версия Чонгука, то она вряд ли схожа с ним даже на половину, и дело не в характере. Хосок уверен, что человеческая версия будет хуже для него, ведь если она не сломана стеклянной реальностью сейчас, то когда-нибудь всё равно сломается. Смысл никогда не заключался только во внешней составляющей. Хосок когда-то боялся, что будет чувствовать искусственность Чонгука, которая при любом удобном случае станет напоминать ему ярко-красным прямо в глаза – рядом андроид. Рядом тот, кто не умеет чувствовать, кто не даст то, в чем Хосок всегда нуждался. Страх сломался через неделю, как привезли заветную капсулу. Сколько бы Хосок не изучал чужую систему, он не мог до конца поверить в то, что она может собрать целостный образ и отражать все человеческие нюансы, пока не увидел это сам и не поверил, что все его опасения были пустышками. Различие между настоящим человеком и андроидом было только в том, что второй оставался целым личностно. Он оставался живым, не конфликтуя с собой без причин, не имея проблем с перепадами настроения и страхом, который может заявиться в любой момент. Хосок называл это «оставаться правильным», ведь то, что не сломано и нарочно не искажено, всегда правильно. – Как ты себя чувствуешь? – Чонгук греет шёпотом. Хосок хочет раствориться в нем. – Хорошо. Чонгук верит чужой неловкой улыбке ровно на сорок процентов. Он безостановочно следит за тем, как Хосок перемещается, когда они оказываются на кухне, как он поправляет одежду и как смотрит. Чонгук всегда за ним наблюдает, но теперь в несколько раз пристальнее, потому что он не может сейчас по-другому. – Если бы ты умел стрелять лазерами из глаз, я бы уже стал кучкой пепла, – беззлобно шутит Хосок, чувствуя чужой взгляд затылком. – Не говори так, – серьезно отвечает Чонгук, слегка прищуриваясь, когда слышит хмыканье. Хосок качает головой, думая, что это лишь шутка. А Чонгук просто не может слышать от него сравнения чего-то неживого с собой. Особенно сейчас. – Ты расскажешь мне, что это было? Хосок подходит к барной стойке и снова улыбается, заставляя Чонгука уже хмуриться. Он замечает это и удивленно приподнимает брови, присаживаясь на высокий стул напротив андроида, но быстро сдается в игре «я ничего не понимаю», выдыхая и прекращая гримасничать. – Такое иногда случается. – Почему? – Мне бывает… страшно. Не так, как обычно, – Хосок сводит брови, когда пробует горячий напиток, отводя взгляд к окну. Он рассматривает блеклое небо, отражающее свет сотни тысяч огней, позволяя себе ни о чем не думать в повисшей тишине. Не думать о том, что стоило объяснить, что стоило сказать более развернуто или признаться, что он боится собственной жизни дальше, чем в завтра. – Я беспокоился. Хосок мгновенно хмурится в ответ, повторяя недавнее выражение лица Чонгука, и непонимающе смотрит в глаза. Он думает, что не выдержит натиска неловкости, если спросит, каким образом андроид мог это почувствовать, потому что собственный отвратительный скептицизм тут же вступится в новую войну с верой и совестью, которые не постыдятся растоптать заодно и нервы. Опять. – Думаешь это невозможно? – безобидно ухмыляется Чонгук, спокойно смотря в ответ, пока Хосок мысленно радуется, что тот так хорошо читает его мысли, даже если абсолютно этого не умеет. – Я не думаю, но… как? – Я могу объяснить тебе так же, как ты мне? Просто сказать, что так иногда случается? – Чонгук! – Хосок не сдерживает смешка от неожиданности, смешивая в нем укор и неловкость. Андроид осматривает лицо человека, не спеша объясняться. Но стоит Хосоку свести брови и наклонить голову в ожидании ответа, Чонгук сдается, отводя взгляд. – Антивирус же как-то распознает угрозу от вируса. Чувства похожи на эту систему. – Страх как вирус? – По-твоему нет? Суть одна и та же, всё закономерно. Хосок сжимает пальцами горячую кружку, наблюдая, как Чонгук пожимает плечами и ведет себя так просто, так обычно, пока говорит о сложном самыми легкими словами. Он прокручивает в голове фразу, в которую вцепилось его внимание, и поджимает губы, думая, что это большая правда, потому что да, страх это вирус. Упрямый, жуткий и назойливый, как пиявка, вирус, с которым хосоковская система иногда очень плохо справляется. – Хосок? – Чонгук аккуратно обхватывает тонкое запястье, замечая вновь стеклянные от слез глаза. Долгий шумный вдох заполняет просторную комнату. Хосок так же медленно выдыхает, жмурится, прижимая ладони к глазам и замирает всего на несколько секунд перед тем, как снова взглянуть на Чонгука. – Все в порядке! – утверждает парень, решая, что он не станет больше издеваться над своими глазами сегодня. Он бы и не смог. – Последний раз что-то такое было после того фильма про соба- – Не вздумай даже продолжать, – перебивает Хосок, произнося по слогам каждое слово. Чонгук послушно прекращает, довольно улыбаясь от полученной реакции, ведь это в сотни раз лучше, чем поджатые губы и боль. Он ведет пальцами по тыльной стороне чужой ладони, свободно лежащей на столе, пока Хосок снова замолкает и смотрит куда-то в окно. – Мы должны как-нибудь выйти на прогулку, – уверенно заявляет Чон спустя минуту. Он не выдыхает, когда замечает взгляд Чонгука, увлеченно изучающего его ладонь, и вскоре чувствует, как нежно его берут за руку, сжимая ее. Если бы не кухонная стойка между ними, Хосок бы уже оказался в чужих объятиях, но он стойко держится, не решаясь рушить момент. Когда слышится негромкое «хорошо» в ответ, он думает, что момент продлился достаточно долго для того, чтобы он мог позволить себе сделать желаемое. Хосок незамедлительно и легко привстает навстречу к Чонгуку, опираясь на предплечья и склоняясь к чужому лицу, но его губ касаются быстрее. Это происходит прежде чем Хосок успевает закончить свой путь до заветного поцелуя, но он лишь слегка улыбается на кражу нескольких сантиметров, начиная чувствовать привычную слабость перед Чонгуком. Если бы ему предложили выбрать между иммунитетом перед чужими действиями или сумбурную кашу в голове, которая была больше похожа на ворох звезд, он бы все равно выбрал второе. Потому что невозможно не полюбить это чувство. – Тебе удобно? – Хосок чувствует улыбку, когда снова прижимается губами к чужим после заданного вопроса. И он улыбается в ответ. – Скоро будет нет. – Хорошо, тогда если ты не будешь допивать свои синтетические порошки, мы можем уйти? – Можем, – Хосок быстро облизывает губы, усаживаясь нормально и чувствуя подступающий к лицу жар. – И это не синтетические порошки, это аналоги трав. – Хорошо, будем называть это так, – андроид слегка улыбается в ответ. Хосок прикусывает щеку, понимая, что он ощущает сейчас даже от таких безобидных ответов. Кажется, он абсолютно бессовестно хочет чувствовать его как можно ближе, чтобы плотно заполнить им пустоту внутри. Когда Чонгук убирает почти полную кружку подальше и обходит стойку, чтобы забрать к себе и унести на удобную постель – ничего не кажется лучше чертового вороха звёзд в голове, который каждый раз доводил до томной слабости и в котором Хосок бы с радостью остался навсегда, чувствуя чужие губы вновь на своих. Он обещает себе, что больше не станет бояться, потому что ради этого ему стоит выбрать самый лучший выход.