Mit Dir Bin Ich Auch Allein

Рихарду нужна была сигарета, но он тянул время, не закуривая её. На самом деле он пытался курить меньше, правда, но прямо сейчас был взволнован, а сочетание беспокойства и недостатка никотина заставляло его нервы оставаться в напряжении. Мужчина был шокирован и застигнут врасплох слезами Тилля, и почему-то не мог избавиться от чувства вины, которое они вызвали в нём. Тилль иногда плакал под давлением, но не так, не так, это не были вспыхивающие эмоции, возникающие из ниоткуда. За все годы, что он знал Линдеманна, он очень редко видел, как мужчина плакал из-за того, что когда-либо происходило между ними в группе. Все они знали, что Тилль чувствовал себя безумно уязвимым, когда делился своими записями, и даже если они никогда открыто не обсуждали то, как должны реагировать во время оценивания, Круспе чувствовал, что им следовало бы быть более сочувствующими и мягкими, чем в этот раз, поставить человека в такое положение было жестоко. Рихард немного разочарованно проворчал и, поддавшись своей жажде, закурил сигарету. Он забрался свободной рукой в карман джинсов, чтобы не замёрзнуть, и бездумно уставился на дорогу, по которой всего несколько минут назад уехал его лучший друг. Этот промышленный район Берлина был серым и убогим и, казалось, олицетворял всё, что он ненавидел в Германии. Он совсем не походил на модный, прогрессивный город, любимый миллионами. Рихард скучал по Нью-Йорку. Он скучал по своей тщательно распланированной квартире и ненавидел невзрачное арендованное жильё со стандартной мебелью, в котором он останавливался, пока они готовились к выпуску следующего альбома. Он скучал по своим друзьям. Чёрт, он даже скучал по себе, своей немного менее нервной личности, которая, казалось, возникла в сочетании с другим языком, в другой культуре и была окружена другим мышлением. Конечно, как только он вернулся бы туда, то начал бы скучать по Германии, своей группе и семье. Когда бы он ни был в Нью-Йорке, он скучал по менее конкурентной, странно старомодной атмосфере дома, по надежности вещей, работающих так, как он привык, и по хлебу. Боже, ему всегда не хватало хорошего хлеба. На самом деле в этом бесконечном соревновании не было победителя. Как он мог не знать, что Тилль влюблен, да ещё и так несчастно? Почему этот злосчастный идиот ничего не сказал? Почему он сам не заметил? Чувствуя пустоту в районе живота, Рихард вспомнил, как Тилль утешал его после первого горя, много лет назад. Он позволял ему сидеть на диване целыми днями, приносил еду и напитки своему другу, который становился всё более неопрятным и непохожим на своё истинное «я», и позволял ему быть несчастным в полном покое. Каждый раз, когда он начинал плакать, Тилль молча садился с ним, обнимая его, неловко и беспомощно, но всё же было понятно, что он делал это из самых лучших побуждений. Это имело огромное значение. Когда всё наладилось, он снова и снова заставлял его подниматься на ноги, заставлял выходить на улицу и жить до тех пор, пока Круспе медленно, но верно не отвлекся настолько, что в конце концов перестал и вовсе об этом беспокоиться. В свою очередь, Рихард, очевидно, даже не знал, что его друг несчастен. Конечно, последние три года он часто был вдали от дома, но Тилль говорил о целом десятилетии. Он ломал себе голову, пытаясь вспомнить, кем был Тилль десять лет назад, но так ничего и не понял. Он не знал, кто это мог быть. Он не только часто пропадал, но и был дерьмовым другом. Рихард грустно позволил окурку упасть в лужу, в которой он стоял, и для пущего удовлетворения, затоптал его. Он с усилием подавил желание зажечь вторую и уставился на своё отражение в грязной воде, скопившейся в выбоине в асфальте парковки. Мужчина считал, что выглядел на удивление нормально даже для полного придурка. Оставшаяся часть группы прервала свою болтовню в тот момент, когда он вошёл на кухню, вопросительно глядя на него. Они тесно сидели за маленьким столиком, пока Шнайдер варил кофе.  — Думаю, с ним всё будет в порядке, — сообщил он. — Но я тут подумал… Я считаю, что он больше не должен быть здесь, когда мы рассматриваем тексты песен. Наверное, лучше обсуждать это без него. Не то чтобы ему нужно было быть здесь, пока мы… — он подыскивал слово, чтобы выразиться более подходяще.  — «Разбираем» его? — услужливо подсказал Шнайдер. Он явно чувствовал себя так же плохо, как Рихард.  — Да, — Рихард согласился, немного расслабившись, — что-то вроде того. Шнайдер кивнул.  — Я согласен, — сказал он. — Мы должны были подумать об этом раньше. — Я не знаю, ребят, это кажется неправильным, — возразил Пауль. Он выглядел особенно виноватым и всё время чесал затылок. — Как будто мы просто избавляемся от него. Некоторое время они молчали.  — Не думаете ли вы, что он будет чувствовать себя исключённым? — через мгновение стал настаивать Пауль.  — Нет, — сказал Флаке. — Какой смысл ему там находиться? Для остальных, когда его нет рядом, всё происходит как обычно. На самом деле, я думаю, что он, наоборот, будет рад.  — Мы не заставляем его оставаться в стороне. Мы даём ему возможность. Думаю, он будет счастлив, — Рихард был согласен.  — Да, точно, — сказал Пауль и начал нервно барабанить по столу.  — Он чувствует себя ненужным только тогда, когда мы критикуем то, что он делает, — объяснил Флаке. — Тогда Тилль думает, что он нам не нужен, и хочет всё бросить.  — Да уж. И это действительно чертовски глупо с его стороны, — Рихард был разочарован самоуничижением Тилля и его упрямой уверенностью в том, что он должен был избегать разговоров по душам с другом, но вся группа уже давно отказалась от попыток хоть как-то изменить характер солиста. Это было так, как было. С таким же успехом они могли бы попытаться сделать Пауля менее равнодушным болтуном, а Флаке — активным членом общества. Или чтобы он сам не был ёбаным ублюдком. Шнайдер налил всем по чашке кофе, но его обслуживание даже отдаленно не было похоже на первоклассного дворецкого.  — В холодильнике есть молоко. Лучше пойди возьми сам, я не знаю, сколько ты хочешь себе добавить, — он скептически посмотрел на Пауля, а затем ловко занял его место, в то время как гитарист встал, чтобы решить свои проблемы с молоком. Пауль знал, что не стоит протестовать, но всё равно отомстил, вырвав последний кубик сахара, прежде чем Шнайдер успел его взять.  — Да пошёл ты нахуй, — ласково сказал барабанщик, а затем снова стал серьёзным. — Мы просто спросим его, что он думает, в следующий раз. А кому-то нужно будет сходить в магазин. Воцарилась тишина, на этот раз она значила: «не я». Отсутствие добровольцев для работы по дому, раньше приводившее к серьёзным ссорам, было классикой группы и оставалось нерешённой проблемой. Вероятно, этот вопрос тоже останется нерешённым, пока они не смогут позволить себе передать его на всеобщее обсуждение. Рихард смотрел в окно, задумавшись.  — Ох, ради, блять, Бога, я сделаю это, — Олли огрызнулся и встал. Он поморщился, глядя на немытую посуду в раковине. — Кто-то должен здесь убраться.  — Не я! — Пауль и Шнайдер поспешили сказать это в унисон. Они засмеялись и повернули головы, чтобы многозначительно посмотреть на Флаке и Рихарда.  — Хорошо, — Рихард был слишком погружён в себя, чтобы спорить о таких обыденных вещах, а Флаке просто пожал плечами, но сказал:  — Я запомню это.

***

Рихард последовал за Олли, Паулем и Шнайдером к двери.  — А… кто-нибудь из вас знал? — спросил он, не зная, действительно ли ему следует пытаться вникнуть в это. — Это… о ком шла речь? Шнайдер и Олли переглянулись.  — Ребята?  — Я… какое-то время мы подозревали, — осторожно сказал Шнайдер. — Но… но это было не то, чем оно оказалось. Мы и не предполагали, что дела настолько плохи. Я думал, что это просто симпатия. Рихарда почувствовал, как упало его сердце. Почему они знали, а он — нет?  — Почему я не знал об этом? — ему нужен был ответ.  — Я тоже не знал, — сказал Пауль. — Хотя ладно. Думаю, я вроде как знал, но да… Я думал всё, что было, уже давным-давно прошло.  — Я думаю, это просто никогда не произносилось вслух. Тебя долго не было, — Олли потёр плечо, якобы ощущая плохое настроение Рихарда.  — Да, возможно, — Рихард с грустью согласился.  — Что касается всей этой ситуации с текстами, то твоё предложение, вероятно, лучше нашего, — заключил Шнайдер.

***

Пока Рихард мыл посуду, собирал в своей голове в кучу всё, что знал. Это его не очень устраивало. Что-то в этом было… нереальным. Тилль никогда не говорил о своих чувствах открыто и, возможно, он не знал об этом, просто потому что его здесь не было, по крайней мере, ему на это хотелось надеяться. Это было достаточно плохо, но терпимо. Альтернативой было то, что… Тилль был очень расстроен его переездом в Нью-Йорк, и не разговаривал с Рихардом в течение примерно четырёх недель. Но с тех пор прошло достаточно много времени, и он пришел в себя довольно быстро. Или нет?!

***

Закончив положенную работу, он небрежно швырнул кухонное полотенце в угол и вернулся в репетиционную, где Флаке занялся сортировкой их кабелей и бесконечного количества листов бумаги, всегда скапливавшихся, хотя им определенно было здесь не место. Рихард часто задавался вопросом, почему репетиционную словно пожирает пламя мотыльков… Казалось, что это какая-то сила природы, преследовавшая его, куда бы он ни шёл. Однако сейчас это было неважно.  — Флаке, — робко начал он, — ты знаешь, о чём были эти строчки? Флаке, к его удивлению, скорчился. Он был на правильном пути!  — Я… в последнее время мы особенно мало разговаривали. Я просто хочу убедиться, что с ним всё в порядке. Мне правда жаль, что я не знал об этом, — продолжил он. Круспе знал, что Флаке не любит сплетен и не расскажет ему ничего без весомой причины. Флаке продолжал скручивать кабели, стоя спиной к нему и выглядел так, словно ему было весьма неудобно. Что-то случилось!  — Я не думаю, что нам следует об этом говорить. Лжец из меня действительно плохой, но я определённо должен соврать тебе, а это обернётся полнейшей катастрофой. Или, может быть, всё не так, и то, что я плохой лжец — хорошо, потому что это делает меня хорошим человеком. Но тогда тот факт, что я расскажу вам что-то, что кто-то сказал мне наедине, сделает меня плохим человеком. Что, по сути, нейтрализует друг друга, — пробормотал он.  — Да ладно, Флаке, я не репортёр, продавать информацию не собираюсь, — Рихард закатил глаза. — Подожди, что именно ты мне не должен рассказывать?! И с каких это пор у нас в группе есть секреты? — решительно настаивал он. Флаке повернулся к нему и замахал руками, словно желая избавиться от невыносимо сильного зуда.  — Блять, — он резко втянул носом воздух. А затем сдался. — Послушай, Рихард, я действительно не думаю, что должен рассказывать тебе об этом, но… я думаю, что это о тебе. Может, из-за переезда в Нью-Йорк, но в основном только из-за тебя. Оу Оу…  — Я… что? — глупо сказал Рихард и моргнул. Флаке вздохнул и вернулся к уборке.  — Лично я полагаю, что Тилль был влюблен в тебя уже очень много лет, — сказал он так, как будто это было самой очевидной вещью в мире. Возможно, так всё и было.  — Это… это многое объясняет, — ошарашенно признал Рихард. Он рухнул на диван, его ноги внезапно оказались чересчур слабыми, чтобы удержать его в вертикальном положении, и мужчина закрыл лицо рукой.  — Боже мой, Флаке, я такой идиот.  — Большинство людей — идиоты. Рихард внезапно почувствовал, что его атаковали тысячи воспоминаний. Воспоминания о том, как Тилль защищал его, мирился с его чёртовым характером, был слишком терпелив с ним. Тилль, готовящий ему, Тилль, по несколько раз проверявший его пиротехнику, Тилль, затыкающий его на интервью, когда он мог сказать то, о чём бы пожалел. Тилль, защищающий его, Тилль, позволяющий ему подправить его макияж, Тилль, разрешающий ему выбрать песни во время совместных поездок на машине, угрюмо страдая от поп-музыки по рекомендации Круспе. Пустые глаза Тилля и тишина, когда он решил переехать. В конце концов, Тилль оказал ему самую большую поддержку, несмотря на то, что вначале пережил худшее из чувств. Хотя он подозревал, что остальные были в какой-то степени рады временно наблюдать его спину, когда убедились, что он не покинет группу. Их поддержка варьировалась от «хорошо для тебя» до «но не забывай нас». Тилль никак не комментировал ситуацию, но он помог ему убрать квартиру, изучил все иммиграционные процедуры и пообещал время от времени проведывать семью Круспе. Он также отвёз его в аэропорт на следующее утро после бурной прощальной вечеринки, глаза были скрыты под солнцезащитными очками но было видно, что он пребывал в ужасном настроении. Рихард вспомнил, как Тилль стоял по другую сторону стеклянной стены и смотрел, как он проходит охранный пост, пока полностью не исчез из виду. Круспе почувствовал себя плохо, как при болезни.  — Ты уверен? — спросил он, глядя на Флаке, который теперь прислонился к дверному косяку и смотрел на него с беспокойством. — Я имею в виду, откуда ты знаешь? Ты уверен на сто процентов?  — Я никогда ни в чём не уверен на сто процентов. Но Тилль сказал мне об этом некоторое время назад. Он был очень пьян.  — Я… э-э… — Рихард ощупал карманы в поисках ключей от машины. Их там не было. В куртке на кухне должны быть точно. — Я должен поехать проведать его, — сказал он и встал, чтобы забрать свои вещи. Он случайно опрокинул полупустой стакан с водой Пауля, хозяин которого наблюдал за тем, как Рихард ищет куртку, даже не обращая на его падение внимания.  — Как ты думаешь, он уже дома? — Рихард провёл рукой по волосам, безнадёжно портя причёску.  — Шолле…  — Ты думаешь, я просто должен сказать ему, что знаю? Или мне следует спросить об этом ещё раз и надеяться, что он ответит? — он бредил. Его рациональная часть наблюдала за нарастающей паникой и понимала, что происходит, но не имела сил удержать его. Он чувствовал, будто на его грудь наступил огромный слон, не давая ему дышать. Его мысли бегали, не в силах сосредоточиться на чём-то одном. Руки дрожали. Он мог думать только о трёх простых-непростых вещах. Тилль любил его. Тиллю было больно из-за него. И он должен был пойти к нему и исправить это.  — Шолле! — Флаке прервал его.  — Как ты думаешь, это хорошая идея? Рихард остановился. Было ли это и правда хорошей идеей?  — Я… я правда не знаю! Что ты об этом думаешь?  — Я думаю, это отличная идея! — сказал Флаке взволнованно. — Но мой опыт в таких вопросах просто ужасен, что, вероятно, означает, что это очень плохая идея. Рихард на мгновение задумался. Он вспомнил, что правильное дыхание должно помочь успокоиться.  — Наверное, не очень хорошая, — признал он. — Но теперь я знаю, и, наверное, хуже будет, если не поговорить об этом. У двери он остановился и снова обернулся, озадаченно глядя на друга.  — Почему, чёрт возьми, он никогда ничего не говорил? Флаке только пожал плечами.  — Это Тилль.