Mit Dir Bin Ich Auch Allein

Тилль был погребён под тяжестью тела Рихарда, сердце вырывалось из груди. Он не мог смотреть на него. Его рука каким-то образом оказалась на бедре, прямо на поясе спортивных штанов Рихарда. Его большой палец лежал на обнажённой атласной коже, видневшейся из-под чёрной майки, и если он пошевелит им, то полностью потеряет контроль. Не просто немного, не просто сойдет с ума на минуту. Он был уверен, что если сейчас хоть как-то пошевелит рукой, то не сможет остановить себя от того, чтобы сделать всё, что позволит ему Рихард, а судя по тому, что было секунду назад, это «всё» было чересчур много. И если он позволит этому случиться, то переступит черту так, как он никогда не хотел бы её переступить. Не так, как сейчас, запятнанный гневом и обидой. Он не шутил. В течение последних лет он снова и снова подбирал мужчин, с которыми встречался в течение многих лет, на одну ночь и прочих, подходящих под один тип: чуть меньше его, ухоженные, с тяжёлым и капризным характером. Оказаться рядом с настоящим мужчиной было совсем не так, как он ожидал или смел мечтать. Рихард сильнее большинства из них. Тиллю напомнили, что он мог бы фантазировать о том, чтобы защищать его и держать рядом с собой, как будто Круспе был таким же хрупким, каким могло быть его настроение, но этот человек был мускулистым тридцативосьмилетним мужчиной, который регулярно выдерживал стоминутный подвижный концерт, как и он. Рихард был не таким большим, как сам Линдеманн, но и не маленьким. Он тоже боролся. Тилль всё ещё чувствовал жар от рук Риши, обхвативших его, когда его уложили на спину. Он и сейчас чувствовал эту силу на себе, смертельную хватку борцовских ног вокруг него. Возможно, Рихард давно оставил всё это в прошлом, но прежняя физическая подготовка и своеобразная энергия того, кто когда-то совершенно без страха нырял с головой в уличные драки, всё ещё была там, скрытая между слоями хрупкости и доброты. Тилль был в полном и абсолютном благоговении перед ним и стыдился того, как на него набросились. Рихард был импульсивным, но он не был импульсивным идиотом. Он знал, чего хочет. И это было проблемой, потому что понятия не имел, что с этим делать. Линдеманн знал одно: с каждым разом, когда они становились ближе, отпустить Шолле становилось всё труднее. Держать руки подальше от него было сложнее. Если Тилль позволит себе упасть в это, если позволит этому продолжаться, и Рихард оставит его после этого… он мог представить себе тьму, которая последует за этим, и ей не будет конца. Для него это — бесконечная пропасть. Это было бы как выброс в глубокий космос без скорого облегчения в виде смерти. И Тилль не мог представить, что он не уйдёт. Рихард никогда не оставался ни с кем из тех, с кем должен был. Ближе всего к таким отношениям, чтобы остаться, он был со своими детьми: присутствовал, но не всегда был рядом, опекун и иллюзорный герой. Рихард убегал от всего, потому что был слишком нетерпеливым, слишком быстро умевшим соскучиться и слишком напряжённым, чтобы найти спокойствие где бы то ни было. Он никогда бы не остался с кем-то таким же, как он сам. Они стали хорошими друзьями, потому что понимали друг друга. Тилль понимал яростный гнев, который иногда испытывал Рихард, гнев на мир и на то, как он причиняет боль хорошим людям и даёт возможность плохим. Он понимал его бесконечную потребность бунтовать против обыденности, против скуки реальности. А Рихард… Рихард был единственным человеком, которого он когда-либо встречал, который, казалось, просто воспринимал его в штыки. Когда сознание Тилля давало ему возможность, чтобы он просто заползти в темноту и копаться в ней, Рихард, казалось, доверял ему это и думал, что он сможет это сделать. В большинстве случаев он даже не обращал внимания на это. Самой рисковой реакцией было бы: «Я не могу пойти за тобой, но надеюсь, что мы сможем увидеться позже». Рихард беспокоился о нём, но в то же время — совсем нет. Не в том странном смысле, как это делали другие люди, когда Тилль всегда чувствовал, что на него как-то косо смотрят. Было похоже, что всё, что заставляло людей опасаться Тилля, даже не замечалось им. Но какой бы глубокой и инстинктивной ни была их дружба, Тилль иногда чувствовал себя покинутым им. Чувствовал, что ему нужен именно Рихард, нужна эта маленькая связь с местом, где он чувствовал себя абсолютно нормальным. Он знал, что может быть несколько далёк от реальности других людей, что иногда казалось, что он вот-вот исчезнет. Непринуждённое принятие Рихарда заставляло его чувствовать себя гораздо менее ненормальным. Иногда он ощущал себя настолько менее ненормальным рядом с ним, что ему начинало нравиться смотреть на себя с иного ракурса. С другой стороны, Рихард всегда казался одиноким по своей природе, но никогда не чувствовал, что ему действительно кто-то нужен. Одиночество Рихарда было «по умолчанию», и это означало, что никто и никогда не пытался преодолеть эту границу. Рихард просто хотел быть любимым. Неважно, кем. И Тилль ненавидел то, что он чувствовал себя никому не нужным. Рихард пробудил в себе необходимую цепкость, которую он ненавидел, и которая пугала его. Он почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы, и теперь у него не осталось сил бороться с этим. Мужчина почувствовал, как Рихард придвинулся к нему, и понял, что сейчас произойдет. Он таял под лёгкими поцелуями на щеках и ловкими пальцами, гладящими его волосы. Мой Шолле. Каким заботливым он мог быть. Как мало он понимал. Рихард переместился в сторону, немного притянув мужчину ближе к себе, пока они не оказались лицом к лицу. Он молча обнял его, прижав Тилля лицом к своей груди, и подождал, пока слёзы беззвучно вытекут. Только тогда он отпрянул, чтобы иметь возможность посмотреть на него. — Почему это настолько ужасно? — робко спросил он. — Мне кажется, — хрипло ответил Тилль, — если я позволю этому случиться, мы полностью потеряем друг друга. Он не мог встретиться взглядом с Рихардом, поэтому просто сосредоточенно смотрел на то, как его чёрная кофта прилегает к шее. — Ты никогда не потеряешь меня, — сказал Рихард с полной убеждённостью в голосе. — Ты никогда ни с кем не остаёшься. Рихард протянул руку и убрал прядь волос с его лица. — Ты мне не надоел за пятнадцать лет. Это уже дольше, чем с кем-либо другим. Тилль не принял попытку объяснить, что всё будет по-другому. — Если ничего не получится, — продолжил Рихард после минутной паузы, — это будет потому, что мы несовместимы в том смысле, о котором мы сейчас не можем подумать. Это не перечеркнет все годы, проведённые вместе. Ты никогда не потеряешь меня. И я знаю, что никогда не потеряю тебя. — Я тебе наскучу, как и все остальные. Я… Я не могу пройти через это. Тилль всё ещё смотрел на вырез кофты Рихарда. Из ткани торчала полусантиметровая нитка. Его тело ощущалось чем-то странным, будто подвешенным во времени. Этот разговор казался очень нереальным. — Я не знаю, как тебя убедить, — тихо сказал Рихард. — Мне не надоедают люди. Я просто становлюсь слишком многим для них. Или слишком малым. Или и то, и другое одновременно. — Я не понимаю, что это значит, — признался Тилль, поражённый тем, как спокойно и задумчиво это прозвучало. — Это значит, что обычно, когда люди влюбляются в меня, они делают это только ради какой-то маленькой части меня. А потом они узнают обо мне гораздо больше, и им это не нравится. Люди влюбляются в рок-звезду и не ожидают получить кого-то с огромными проблемами с самооценкой, а потом хотят, чтобы я был лучше, чем я есть. И в то же время они просят меня быть меньшим: меньше уезжать, меньше быть в студии, меньше участвовать… — проговорил он чересчур усталым голосом. — На самом деле я никогда никого не оставлял. Они все бросили бы меня, просто я ушёл раньше, чем они успели сделать это первыми. Тилль протянул руку и наконец-то отщипнул эту дурацкую нитку на байке Рихарда. Кончики пальцев коснулись его кожи. Что-то из этого звучало правдиво… и всё же… — Так почему ты думаешь, что со мной всё может быть иначе? — Ты единственный человек, который постоянно находился в моей жизни. Если ты любишь меня после всего этого дерьма, что произошло три года назад, это кажется довольно надёжным аргументом. — Всё было не так уж плохо. — Я был кокаиновым наркоманом и почти уничтожил нашу группу. Всё было именно настолько плохо. Тилль сглотнул. Он старался никогда не думать об этом. Теперь всё стало лучше, пришло в норму. Ему больше не нужно было бояться этого самого телефонного звонка. Рихард был в порядке. В раковине больше не было следов носового кровотечения. Его руки были устойчивыми. Он не взрывался от малейшей критики. Он был в порядке. Он был в порядке. — Я не хочу быть твоей последней надеждой, — снова попытался Тилль. Рихард опять протянул руку, чтобы погладить его по волосам. — Я понимаю, почему ты так считаешь. Но ты не моя последняя надежда. Конечно, не последняя. Шолле мог заполучить любого, кого захочет. — Ты боишься, и я понимаю это, — продолжал Рихард. — Тебе страшно, потому что всю жизнь мечтал о большой любви, которую ты хочешь иметь, и ты каким-то образом вбил себе в голову, что получишь её только для того, чтобы потом потерять, поэтому теперь, когда она перед тобой, ты слишком боишься ухватиться за неё, потому что хочешь избежать боли. Знаешь что? То, что ты вбил себе это в голову, ещё не значит, что всё так и будет. Тилль не знал, что ответить. Казалось, что Рихард возьмет любое его слово и перекрутит его в нечто другое, что звучало бы логично, но не было правдой, только чтобы добиться своего. Он считал это немного высокомерным. Он не боялся гипотетической травмы, которая потенциально может слегка подпортить ему жизнь, он боялся того, что произойдет наверняка и полностью выведет его из строя. — Это похоже на твоё терапевтическое дерьмо, — проворчал он себе под нос. Рихард убрал руку от его головы. — Ты ничего не хочешь мне сказать по этому поводу? — он говорил спокойно, но Тилль сразу почувствовал боль, скрытую под этими словами. Он всё испортил. — Нет. Мне жаль. Забудь о том, что я сказал. Рихард вздохнул и подвинулся, сел, прислонившись спиной к изголовью, сложив руки на коленях. — Это действительно помогло мне. Понимаешь? Тилль чувствовал себя таким уставшим. Он протёр лицо. — Да. Хорошо, — сказал он. Линдеманн не мог спорить об этом. — Так что если у тебя с этим проблемы, я буду очень признателен, если ты мне скажешь, — Рихард защищался, но он был искренен. Тилль вздохнул и тоже сел, повторяя позу Круспе. — Просто… такое ощущение, что это происходит в вакууме. Типа, я понимаю. Это должно помочь тебе понять, что тебе действительно нужно, где начинаются твои границы и всё такое. Но в терапевтической обстановке речь идёт только об одном человеке, а в реальной жизни речь идет не о потребностях одного, а о многих людях, и никогда не учитывается, как то, что вы называете потребностями и границами, влияет на кого-то кроме. — Тилль, смысл всего, что я делал во время терапии, было буквально о том, чтобы я давал пространство другим и не был эгоистичным засранцем, который хочет всё контролировать. — Хорошо, — просто ответил Тилль, слишком измученный, чтобы спорить. Это не помогло. — Тогда в чём твоя проблема?! — Чёрт возьми, Рихард. Ты уехал за шесть тысяч и триста километров, ни разу не оглянувшись. Это моя проблема, — огрызнулся Тилль. — Потому что, видимо, бросить своих друзей — это единственный способ дать им пространство, — он сделал воздушные кавычки вокруг слова «пространство». — Я нуждался в тебе. И был даже не единственным. Должен был быть другой способ, кроме как просто взять и уйти. Ты был мне очень, очень нужен, чёрт. Рихард сжал губы. Он съёжился, склонив голову, похожий на наказанного мальчика. Тилль ненавидел себя за то, что накричал на него, используя такие слова. Почему я такой ужасный? Когда Рихард заговорил снова, на его лице появилось то застывшее спокойствие, которое всегда было у него, когда тот был действительно, серьёзно разочарован. Это наполнило Тилля холодным ужасом. Он не мог припомнить, чтобы раньше подобное было адресовано ему. — Знаешь, я не понимаю, чего ты от меня ждал. Ты никогда не говорил мне об этом. Ты просто перестал со мной разговаривать. Я не могу читать твои мысли. Я думал, ты просто беспокоишься о группе. Как я мог знать, что нужен тебе, если ты мне не говоришь? Почему ты, якобы, влюблен в меня уже много лет и никогда не говорил мне об этом? Когда ты перестал со мной разговаривать? У Тилля не было абсолютно никакого ответа на эти вопросы, поэтому он пытался найти другой выход из ситуации. — Какая разница. Если бы я сказал тебе, ты бы вернулся за мной? Ричард закрыл глаза. — Это нечестно, — сказал он с болью в голосе. — Вот видишь, — сказал Тилль, чувствуя малейшее горькое удовлетворение от своей правоты. — Это уже одна из причин, почему у нас ничего не получится. Глаза Рихарда открылись, и он повернулся всем телом, заставив Тилля наконец по-настоящему посмотреть на него. Теперь он был зол. Не огненный горячий гнев, как раньше, а настоящий, такой, который может что-то разрушить. — Это чушь. Я не думаю, что существует свод правил, в котором сказано, что мы должны постоянно находиться в одном и том же месте. А даже если бы и был, с каких пор ты, как никто другой, следуешь правилам?! Не мог бы сам поехать за мной в Нью-Йорк? Когда Тилль не ответил, Рихард попятился назад, прислонившись к изголовью кровати. Он отвернул лицо и уставился в окно на солнце. —Ты действительно говоришь «нет», не так ли, — смирился он. — Я просто не думаю, что это сработает, — ответил Тилл, голос срывался. Рихард кивнул. Он наклонился, чтобы взять свою гитару и студийные наушники. — Тогда я думаю, что сейчас я хотел бы немного побыть один. — Шолле… Он покачал головой: — На самом деле ты тоже любишь меня только теоретически. На самом деле ты тоже не можешь вынести реальность того, кто я и что мне действительно нужно. Ты гораздо большее, чем все остальные, как я думал. Тилль оцепенел. Он поднялся с кровати Рихарда на автомате, как будто был марионеткой на ниточках, которой управлял кто-то другой. У двери он оглянулся, наблюдая за сидящим на кровати человеком, как с расстояния в сто метров. Он склонился над своей гитарой, мышцы двигались под его кожей под металлические звуки гитары без усилителя. Он мог слышать, как громко это должно быть для Рихарда, по шуму, который вырывался из его наушников. Штормовые мелодии, доносившиеся издалека. Он был прекрасен. Тилль шёл по коридору к своей комнате, словно в страшном сне. Его тело казалось невесомым. Что, чёрт возьми, только что произошло? Неужели он действительно только что отказал любви всей своей жизни? Линдеманн помнил слова, вылетевшие из его рта. Он знал, что сделал это. Но он не чувствовал, что сделал это. Потому что кто бы мог сделать что-то подобное?