***
Возможность поговорить появилась только спустя несколько дней, когда у них, наконец, выдалось два выходных дня, в которые не нужно было никуда ехать. Они были в Испании, погода стояла хорошая, и Рихард проснулся рано — это было в новинку. Он чувствовал себя нетипично свежо и бодро, и поскольку он предполагал, что все остальные ещё спят, то решил в кои-то веки просто поиграть на гитаре. Ему казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он в последний раз был один, и час звучания только тех звуков, которые он сам издавал, мог успокоить его беспокойный разум. Это было хорошее утро, судя по совокупности всех обстоятельств. Он только закончил раскладывать свой ноутбук, внешнюю звуковую карту и кабели по всей кровати, чтобы попытаться записать несколько демозаписей, когда его прервал легкий стук в дверь. Перед ним стоял Тилль, одетый в чёрные джинсы и мягкую серую рубашку. Он был босиком, руки в карманах, а волосы ещё влажные после душа. Они неравномерно спадали на лицо, а слегка продолговатый подбородок создавал впечатление, что он смотрит на Рихарда сверху, несмотря на то, что Круспе был выше. Тилль выглядел менее настороженным, чем обычно, выглядел хорошо. «Привет», — сказал он, и больше ничего. Рихард отступил в сторону, чтобы пропустить его внутрь. В его животе внезапно возникло то чувство, которое романтики обычно называют бабочками, а он сам обычно называл чумой маленьких засранцев. Коварные маленькие монстры, они и правда были такими, но у этого были свои проблемы. Сейчас он чувствовал себя очень возбужденным. — Хей. Я думал, ты не присоединишься к рядам выживших раньше полудня, — слегка поддразнил он его, когда Тилль подошёл к кровати, чтобы присесть на неё. Тилль, Пауль и Шнайдер немного перестарались на своей закрытой вечеринке после шоу прошлой ночью. Линдеманн скорчил гримасу. — Мне стало лучше, — признался он. — Но и хуже в том числе. Они усмехнулись друг другу, оба вспомнив о неистовых вечеринках и ещё более неистовом похмелье. Дерьмо, которое мы видели вместе… Тилль сел у изголовья кровати, вытянув ноги перед собой. Рихард наблюдал за ним, всё ещё немного зацикленный на том, как хорошо он выглядит. Он не часто задумывался об этом, но сейчас ему захотелось. Он всегда считал его привлекательным. Тилль был таким человеком, на которого хотели быть похожими другие мужчины, и никто в группе не был от этого застрахован. Когда они только собрались вместе, Тилль был бывшей звездой спорта, который мог одной рукой нести усилитель, а другой переносить девушек через порог. Его грубоватое обаяние добавляло мужественности, и спустя несколько промо-съемок Рихард продолжал считать, что тот выглядит лучше всех в группе. Но всё это было не совсем тем. Сейчас его поражало сочетание грубой силы и уязвимости в этих глазах цвета морской пены. В том, как он держал своё тело, было что-то застенчивое, что не могло скрыть физическую силу, но делало её менее угрожающей. Рихард испытывал физическую боль из-за него, потому что его существо казалось самым безопасным местом в мире. Он хотел прикоснуться к нему, по той же причине, по которой хотел прикоснуться к нагретым солнцем камням летней ночью. Рихард забрался на кровать, слегка отодвинув путаницу проводов и гитару, и сел, скрестив ноги, лицом к Тиллю. Теперь он нервничал. — Что-нибудь хорошее? — спросил Линдеманн, жестом указывая на беспорядок в самодельной подпольной студии, на его губах играла лёгкая улыбка. — Я позволю тебе судить об этом, когда мне действительно удастся что-нибудь записать. — Ты не можешь просто сыграть мне это? Рихард скривился. Было ли у него что-нибудь достаточно хорошее? Он так не думал. — Нет, — решил он. — Пока нет. Тилль не стал его подгонять. Он никогда не давил, и именно по этой причине Рихард любил предлагать свои идеи в первую очередь ему. Это была зона, свободная от суждений, всегда. Даже когда Тиллю что-то не нравилось, он никогда не отказывался сделать так, чтобы его музыка была принята окружающими. Вместо этого здоровяк грыз кутикулы, уставившись в пространство номера, и Рихард понял, что если он хочет, чтобы у него что-то получилось, он должен сделать это сам. — Хочешь поговорить? Тилл полукивнул, глядя вниз. —Да… но, — он нервно почесал руку, — я правда не знаю, что сказать. «Мы оба», — подумал Рихард, но не сдался. — Есть ли что-то, о чём ты хочешь меня спросить? — попытался он. Тилль на мгновение задумался, но потом спокойно сказал: — Я хочу знать, почему ты меня поцеловал. Рихард был готов к этому, и он знал, что хотел ответить, но всё равно было трудно. Он не был тем, кто общается с помощью слов. Выразить себя с помощью мелодии было легко. С другой стороны, здесь было миллион подводных камней, где его могли не понять. — Потому что я захотел. Это было правдой. — И, — добавил он, подняв руку, когда увидел, что брови Тилля сошлись на переносице, — я знаю, что это звучит не очень убедительно, но это не было каким-то секундным порывом. Я хотел этого с той ночи в Берлине, и, если хочешь знать, я всё ещё хочу этого. Мне понравилось. Мне нравится быть с тобой. Ты мой лучший друг, и я скучаю по твоей компании. Я ненавидел, когда ты избегал меня, кстати, это было действительно отстойно. Тилль внимательно слушал его, склонив голову. Его руки были сложены на коленях, и он казался напряжённым, но когда Рихард замолчал, мужчина не подал никаких признаков жизни. Он начал чувствовать, что у него это плохо получается. — Послушай, — сказал Рихард, слегка подталкивая Тилля ногой в отчаянной попытке установить хоть какую-то связь. — Я знаю, что это необычно и странно, но мне действительно понравилось целовать тебя. Мне нравилось просыпаться с тобой вот так. Ты мой лучший друг, и быть рядом с тобой — это здорово. Я не возражал против того, чтобы оттрахать ту женщину той ночью, но я получаю гораздо больше удовольствия от того, что провожу с тобой время и не причиняю тебе боли, чем от быстрого траха. Я знаю, что не должен подвергать тебя какому-то эгоистичному эксперименту, но мне кажется, я хочу знать, что это может быть. Я начинаю задумываться, не искал ли я все эти годы что-то, что было прямо передо мной. Тилль по-прежнему внимательно слушал, теперь уже пожёвывая губу. Рихард уже не знал, что ещё можно было сказать, и теперь просто ждал. Казалось, прошла целая вечность, но наконец Линдеманн заговорил. — Я думаю, что это так не работает, — сказал он тихим, хриплым голосом. Тилль выглядел очень печальным. — Это всегда звучит как хорошая идея, каждый хочет быть со своим лучшим другом. Но это не просто теоретически легко. Это не просто удобно. Это ещё и пламя. Желание и вожделение — это одно, но я думаю, что есть что-то большее. И небольшой поцелуй, объятия и симпатия — это не то. — Я знаю, — сказал Рихард, чувствуя себя неловко. — Но это не всегда должно быть настолько усложнённым. Все так говорят. Это должно быть легко, когда всё по-настоящему. Тилль очень медленно качнул головой. — Может быть, — сказал он таким тоном, который дал Рихарду понять, что он сказал это просто ради аргумента в их споре, а не потому, что верит ему. — Но, — продолжил он, — понимаешь ли ты, что я чувствую к тебе? Я люблю просто быть с тобой. Я люблю просыпаться с тобой. Но я также желаю тебя. Я вожделею тебя. Чёрт, я платил за секс с мужчинами, чтобы закрыть глаза и думать о тебе. Ты даже не думал о том, чтобы пробовать с мужчиной до Берлина. Рихард почувствовал себя очень тепло, и был немного шокирован последним откровением, но как и всегда, когда он чувствовал, что его не воспринимают всерьёз, он чувствовал нарастающее раздражение. — Ну, это значит, что у меня никогда не было возможности подумать, что я тоже хочу быть с мужчиной, — огрызнулся он. — Это просто семантика. Рихард вскинул руки. Он ненавидел это. Он ненавидел чувствовать, что его эмоции нереальны и невидимы, он ненавидел, когда не мог выразить их так, чтобы они были понятны. Он знал, что чувствует. Ему не нужно было, чтобы кто-то понимал это за него, даже Тилль. — Знаешь что, хорошо. Да, я никогда не думал об этом. Тебе не кажется, что это меня немного смущает? Я считаю, что секс — это просто сборка вещей, которые доставляют приятные ощущения. Я не понимаю, почему мой член в твоей заднице не будет приятным. А если тебе это не нравится, я слышал, что моя точка G находится там, так что всё может быть очень плохо. Этим он наконец заставил Тилля посмотреть на него. Они пристально смотрели друг на друга, и у Рихарда внутри всё вскипело от гнева и другого вида жара, который грозил захлестнуть его. Он защитно скрестил руки и смотрел, как подпрыгивает адамово яблоко Тилля, когда тот сглатывает. — Это только теоретически, — слабо высказался Тилль. — Да? Докажи мне! — прошипел Рихард, не успев толком обдумать свои слова. Горячая смесь в его желудке поднялась ещё на несколько градусов. Тилль сделал это. Он продолжал смотреть на него, может быть, пару секунд, прежде чем двинуться, а после сделать это быстро. Он повалил Рихарда на спину, зажал запястья над его головой, а затем всем своим весом вдавил его в кровать. Рихард только успел понять, что Тилль действительно пытается доказать какую-то свою точку зрения, пытается вызвать у него отвращение и заставить его чувствовать себя некомфортно, как почувствовал, что эрекция мужчины обжигает его через треники. Неоспоримое, физическое доказательство того, что его хотят, приостановило его мозговой процесс, а затем рот Тилля оказался вжат в его рот, жёстко, непреклонно и почти болезненно. Рихард поцеловал его в ответ. Не было ни малейшего колебания. То, что, возможно, должно было быть вторжением, было встречено с радостью. Тилль попробовал раскрыть его рот языком, но сопротивления не последовало. Жар в животе Рихарда превратился в жадность, жажду быть ближе, ближе, ближе, ближе, пока единственное, что могло поместиться между ними — это знание, что всё будет в порядке. В поцелуе не было ничего нежного. Тилль мстил ему за десятилетие, в течение которого он хотел сделать это и не мог, и Рихард позволил ему это. Он вырвал одну руку из хватки Тилля, его манёвр на мгновение остановил атаку на его губы. Затем он провел рукой по спине Тилля, пробираясь под рубашку и ощущая упругую, шелковистую кожу. Он прижался бедрами к его весу, давая понять нападавшему, насколько теоретически это возможно, и Тилль, задыхаясь, втянул воздух в рот и прижался к нему чуть ближе. Рука Линдеманна, которая мгновение назад всё ещё сжимала руку Рихарда, обхватила его лицо, и нежное поглаживание большим пальцем наконец-то немного остудило жгучую агонию. Рихард обхватил Тилля ногами и с трудом перевернул их, а затем оказался сидящим на нём сверху, глядя на его ошеломлённое, растерянное лицо. — Всё получилось не так, как ты планировал, не так ли, — прорычал он, подгоняемый последними искрами гнева. Тилль вскинул руку, закрывая лицо, не желая, чтобы его внимательно разглядывали и вообще смотрели на него, как всегда, прячась от него, от Рихарда. Он тяжело дышал, губы слегка дрожали. Другая его рука лежала на бедре Круспе, крепко обхватывая его. — Нет, — прошептал он, — нет, не так.Частицы
8 ноября 2021 г. в 00:39
Это поистине удивительно, думал Рихард, как можно заново учить и заново преодолевать уроки, которые, как тебе казалось, ты уже выучил добрый десяток раз. Например, он думал, что уже понял всё, что можно было понять о гастролях. И тут он сильно ошибался.
Обычно это происходило так: вас бросали в пространство с альтернативной реальностью и временной линией, по сравнению с остальным миром, а затем вы должны были соединить эти пространства воедино.
Вы могли сделать это, соединив только начало и конец: занырнуть в цирк, попрощавшись с ним в начале, а затем вынырнуть, когда всё подойдёт к концу, и вернуться в реальность, которую вы знали раньше, но где люди теперь изменили темповую динамику, отношения и даже имена. Лучшим исходом в этом сценарии, на который вы могли надеяться, было то, что никто вас не забыл, и приближенные люди попытались реинтегрировать вас, как будто вы были каким-то ветераном, которого нужно было задушить мягкой терпимостью и пониманием, пока такие вещи, как необходимость покупать мусорные мешки и придерживаться двадцати четырёх-часового распорядка дня, снова не стали понятными. Хуже всего… передозировка в номере отеля, который вы случайно забыли покинуть.
Другим вариантом было попытаться вскочить в вагон и всё ещё пытаться оставаться привязанным к тому, другому миру. Это было предпочтительнее, потому как значительно снижало шансы закончить жизнь в качестве посттравматической стрессовой травмы какого-нибудь бедного служащего отеля. Проблема заключалась в том, что это было также более утомительно.
Теперь Рихард обнаружил, что оба мира вполне могут сосуществовать одновременно, в одной комнате, постоянно. Ему нужно было придумать, как соединить их, начав с нуля.
Если, скажем, у вас дома находится близкий человек, то вам необходимо поддерживать эту связь с регулярностью с двадцати четырёх до сорока восьми часов, чтобы она не оборвалась. Если бы вы были действительно умны, то могли бы использовать скачки часовых поясов и неизвестные места, в которых вы бывали, как предлог для того, чтобы не звонить (отсутствие приема сотовой связи было нестареющей классикой). И если человек на другом конце был достаточно доверчив, то можно перейти от сорока восьми к семидесяти двум часам — в особых случаях. Это стало дополнительным осложнением, поскольку нужно было ещё и понять, как смотреть в зеркало и смириться с тем, что видишь лживого, уклончивого засранца, но если найти хороший баланс между всеми этими проступками и добавить хороший рацион питания, то есть реальный шанс не сойти с ума.
Быть на гастролях — значит превратиться в вечный, лишённый корней мешок с костями, задачей которого было летать между пламенем, звуком и экстазом, в итоге несильно пострадав при приземлении. Затем было предложено эволюционировать в более высокую форму робота. Ваша задача заключалась в том, чтобы спать, если это возможно, появляться вовремя, выполнять все обязательства перед фанатами, спонсорами и бизнесменами, а затем снова подниматься в другую сферу существования на сто минут и приспосабливаться уже там.
Принадлежность к остальному миру требовала чего-то другого. Выяснение отношений и сексуальных желаний, которые выходили за рамки того, что мог дать быстрый перепихон с групи, требовало пространства, которого просто не было. Анализ своего положения по отношению к самым близким людям с какой-либо психологической глубиной был делом, совершенно несовместимым с гастролями.
Держать связь с реальным миром каждые десять минут в течение сорока восьми часов было возможно.
Быть порядочным другом, ответственно относящимся к чувствам человека, которого он только что поцеловал без всякой другой причины, кроме как очень-очень желая этого — нет. Для этого просто не было ни места, ни пространства. К сожалению, врать дома своему отчуждённому партнёру о порочной связи, чтобы не дать всему развалиться, было совершенно иначе, чем видеть, как твой лучший друг погружается в свою собственную тьму.
Рихард наблюдал, как Тилль с каждым днём всё больше отдаляется от них. Это было не выраженно плохо, не совсем. Тилль появлялся и делал свою работу. Тилль сходил со сцены в экстазе и ухмылялся, как и все остальные. Тилль устроил большую вечеринку для группы поддержки и очаровал закалённых профессионалов дорожного движения своей щедростью, идиотским юмором и полным отсутствием уважения к любым социальным нормам и границам.
Но Тилль также безжизненно смотрел в окно самолёта во время восьмичасового перелета, писал бесконечные тонны текста, которые никому не позволял видеть (а потом выбрасывал), и пытался каждый день проплыть свои 4×500 метров даже в самом маленьком бассейне отеля с остервенением, которое выглядело немного маниакальным.
Единственным положительным моментом было то, что Тилль понимал, почему Рихард не может поговорить с ним прямо сейчас, почему нет времени, почему он просто слишком устал сегодня, и почему он просто не может справиться с этим прямо сейчас. Понимал оттого, что сам прошёл через то же самое дерьмовое цирковое шоу в то же самое время.
Они словно две странные физические частицы, плавающие вместе в двух реальностях одновременно. Рихард пришёл к выводу, что в этом есть огромный романтический потенциал — с той лишь небольшой помехой, что вторая частица была бесконечным пессимистичным ворчуном, который не узнал бы удачу, даже если бы она ударила ему в лицо.
Рихард всё равно решил попробовать.
Ему удалось поймать Тилля в одиночестве на пластиковых стульях у выхода из аэропорта после того, как он целый день пытался загнать его в угол вдали от всех остальных. Он слушал музыку, сидя чуть поодаль, и выглядел совершенно измотанным.
Они летели с пересадкой неизвестно куда, а их второй самолёт сильно опаздывал, так что они ждали уже четыре часа. Рихард не знал, сколько сейчас времени именно здесь, но в его часовом поясе давно пора было хорошенько вздремнуть. Шнайдер спал, растянувшись на нескольких сиденьях в позе, которая никак не могла быть полезной для его здоровья. Флаке, Олли и Пауль играли в карты, немного увлёкшись тем баловством, которое могло породить только недосыпание.
Рихард пошёл купить кофе. Пару минут он боролся с автоматом, готовый ударить эту чёртову штуку, пока, наконец, ему не удалось купить два хлипких пластиковых стаканчика, наполненных коричневой жижей.
Пытаясь собрать последние крупицы энергии и мужества, он сделал глубокий вдох и пошёл присесть рядом со своим певцом. Тилль зашевелился и снял наушники, повернувшись к нему. Он улыбнулся немного вынужденно, но, похоже, не возражал против присутствия Круспе. «Хорошее начало», — подумал Рихард и протянул ему второй кофе.
— На вкус он как моча, но тёплый и с кофеином.
Тилль выглядел слегка удивлённым, но затем улыбнулся по-настоящему и взял стаканчик, коснувшись пальцами чужого запястья.
— Спасибо, — сказал он, а затем скривился, попробовав кофе. Однако не стал жаловаться и просто опустился обратно в кресло.
Рихард сделал то же самое, и после минуты дружеского потягивания кофе (и ненависти к нему), он подтолкнул коленом ногу Тилля.
— Ты в порядке?
Тилль посмотрел на него. Он начал кивать, потом перешёл к покачиванию головой, потом пожал плечами. Всё это превратилось в совершенно неуверенный жест, который был настолько необыкновенно привлекательным, что Рихард почувствовал прилив желания защитить его.
— Мы скоро поговорим. Ладно?
Тилль опустил взгляд и отвернулся, но кивнул. Это было всё, на что Рихард мог надеяться. Он осознавал этот факт, и на данный момент всё было не так плохо. Он так устал, его мозг работал в замедленном режиме, и все размышления последнего часа, или около того, уже были достаточно утомительными. Рихард позволил себе сползти по неудобному пластиковому креслу, устраиваясь там, и, к собственному удивлению, заснул.