***
Секс был хорошим отвлечением. Это правильная смесь физического истощения, приятных ощущений и необходимости концентрироваться на любом человеке, который не являлся Рихардом. Сегодня вечером он был в лучшем случае посредственным, но это было всё, на что можно было надеяться с людьми, которых ты плохо знаешь (и за которых не платил) и с которыми ещё не ладил. Тилль позволил своей руке скользнуть по спине женщины рядом с ним, силясь вспомнить её имя. Получалось плохо, а также означало, что он всё ещё недостаточно старается. В конце концов, она тоже была человеком и заслуживала того, чтобы её помнили по имени. Может быть, Никки? Нет, Нина! Она лежала на животе рядом с ним, улыбаясь ему через обнажённое плечо. Тилль опёрся на локоть, наслаждаясь гладкостью её шелковистой кожи. Эта женщина ему нравилась. Она напористая, двадцати с небольшим лет, с тёмными блондинистыми волосами, которая смешила его два вечера подряд и могла поддержать разговор о русской литературе. Дама привлекла его внимание тем, как с удовольствием флиртовала с членами экипажа, своим искренним дружелюбием — и тем, что сама казалась достаточной реалисткой, чтобы не иметь никаких ожиданий. — Скажи мне, — попросила она, накручивая блестящую прядь золотистых волос и критически осматривая кончики, — какой самый эротичный сексуальный опыт ты когда-либо испытывал. Тилль рассмеялся и поднял на неё бровь. — Прямо сейчас? — Лжец, — сказала дама и только что ещё раз доказала, что обладает здравым смыслом. — Ну же, подшути надо мной. Из этого получаются хорошие истории. Может быть, я чему-нибудь научусь — на тот маловероятный случай, если когда-нибудь встречу Слэша. — Гитарист Guns N’ Roses? — спросил Тилль с весельем в голосе. Она была забавной — и честной. — Да. А теперь расскажи мне. Тилль задумался. Нежданно-негаданно к нему вернулись ощущения: Рихард легко поцеловал его в темноте, а потом обхватил ногами, заваливая на спину. Сильные мышцы двигались под атласной кожей. Нет. Не это. Он пожал плечами: — Однажды я знал одну госпожу, которая потрясающе владела страпоном. Она перевернулась на спину и провела пальцами по его волосам. Это было приятно. Её рот издал крошечное, удивленное «ох», но затем она снова улыбнулась. — Знал? Что с ней случилось? — Она влюбилась. Чуваку не понравилось, что она занимается наказаниями. А может, ему просто не нравилось, что она делает это с кем-то другим. Или и то, и другое. Кто знает? Жаль, правда. Возможно, она и сама об этом пожалела. Нина наклонила голову в задумчивости. — Это, наверное, отстой, — решила женщина. — Я имею в виду, представь, что ты влюбляешься в кого-то, а потом у него оказываются совершенно другие предпочтения, чем у тебя, в сексуальном плане. Тилль согласился. — Я думаю, это не так уж важно, но если ты любишь кого-то и не можешь дать ему то, что ему нужно, по крайней мере, позволь ему получать это с кем-то другим время от времени. — Ты думаешь, это не имеет значения? — Совместимость не имеет. Секс отличается, когда ты влюблен. Всё, что угодно, будет приятно. И другие вещи тоже ощущаются хорошо, но не имеют ничего общего с любовью. Это как массаж. Женщина рассмеялась на это. — Рада знать, что я хотя бы массаж. Он улыбнулся ей. У неё был красивый нос. — Может быть, это немного другое. Я хочу сказать, что если ты любишь кого-то, не требуй, чтобы он отказался от своих извращений, только потому, что ты их не разделяешь. Рихард никогда бы не попросил меня об этом. Эта мысль пришла внезапно и была крайне нежелательной, но Тилль не сомневался, что это правда. Рихард никогда бы не попытался загнать его в клетку. — Похоже, люди уже просили тебя отказаться от этого. — Просили. А я никогда не могу, и тогда они очень расстраиваются и расстаются со мной. Может быть, Рихард не порвёт со мной? Нет. Он не мог об этом думать. Не сейчас, не тогда, когда он не мог позволить себе развалиться на части. У него был такой шанс, и он его упустил. Двигайся дальше. Двигайся. Дальше. Он наклонился, чтобы поцеловать пышную грудь Нины. — И? Ты чему-нибудь научилась? — Я не думаю, что Слэш будет увлечен страпоном, — грустно ответила она, и ему пришлось рассмеяться. — Как знать. Пойдём. Давай я накормлю тебя завтраком.***
Его коллеги не оставляли его в покое. Тилль понятия не имел, чем заслужил их вмешательство, но внезапно его личная жизнь стала достоянием общественности. Даже Олли не мог промолчать об этом. В Манчестере начинался февраль, они были в туре уже, казалось, тысячелетия, и из-за очень бурной вечеринки с несколькими друзьями, которых он завёл за несколько дней до этого в Лондоне, он опоздал на саундчек. Это было немного дерьмово с его стороны, если честно, но не совсем оправдание для того, чтобы так сильно вмешиваться в его дела. Когда он приехал, то застал свою группу в состоянии нервного возбуждения. Что-то случилось, и это было очень плохо, учитывая, что у его накрыло сильное похмелье. Шнайдер, Флаке и Олли сидели на краю сцены, свесив ноги, и наблюдали за Рихардом и Паулем, оживлённо обсуждавшими что-то со звукооператорами. Они находились в звуковой кабине, слишком далеко, чтобы их услышали, но было ясно, что все расстроены. — Что происходит? — поинтересовался он и присоединился к ним, присев на корточки рядом с Флаке. — Мы не можем использовать обычные каналы для мониторов, потому что есть какие-то помехи. Вообще-то, кажется, помехи есть везде, — ввёл его в курс дела Шнайдер. — Ты опоздал. — Извините. И это плохо. Они могут это исправить? — Они пытаются. Рихард был зол. Тилль мог видеть это отсюда, по его выдвинутой вперед челюсти, по тому, как он скрестил руки, по тому, как он напоминал дикобраза больше, чем обычно, со своими красивыми, колючими волосами. Пауль, похоже, тоже раздражён, и когда звукооператор повернулся, чтобы уйти со сцены, он поплёлся за ним, подражая ему. Рихард что-то сказал ему, и тут они опять неожиданно заспорили. — Вот чёрт, — сказал Шнайдер. — Шолле выходит из себя. Так и было. Теперь он говорил гораздо быстрее, и его голос тоже повысился, пока группа действительно не смогла его услышать. — Я просто не могу не беспокоиться, платить людям за то, что они не делают свою работу, а потом говорят мне в лицо гадости об этом. Пауль что-то сказал ему, тихо, чтобы они не услышали, но, похоже, это не помогло, и они продолжали спорить, пока даже Пауль не стал выглядеть искренне расстроенным. Сердце Тилля действительно требовало быть услышанным, вызывая бунт в его грудной клетке, но он подавил его. Он не мог его жалеть. Он не мог завидовать Паулю из-за того, что тот был с ним, и не мог злиться на Пауля за то, что тот не понимал, что Рихарду не нужны аргументы, ему просто нужно было услышать, что он прав. — Всё, что ему нужно, это объятия, — пробормотал Линдеманн себе под нос и взялся за один из кабелей, на которых сидел. Олли повернул к нему голову. — Ого, — сказал он. — Может, ты действительно будешь рядом с ним?! Тилль не ответил. — Ты же знаешь, что он влюблён в тебя, не так ли? — наседал басист, будучи нетипично назойливым. Попытки ничего не чувствовать на самом деле стали такими утомительными. — Я знаю, что он так думает. — Ты действительно мудак, — решил Олли и встал, чтобы уйти, похоже, устав наблюдать за этим. Мгновение спустя Рихард вскинул руки и пошёл прочь от сцены по направлению к выходу из зала. Пауль пожал плечами ему вслед, а затем вернулся на сцену и присоединился к ним. — Что это было? — спросил Шнайдер, обеспокоенный. Пауль печально покачал головой. — У него просто стресс, и он всё ещё плохо спит. Беспокоится, что они не смогут вовремя всё исправить. Шолле просто в панике, — Ландерс прищурился на Тилля. — Где ты был?! Ты опоздал. И всё это было бы в миллион раз проще, если бы ты прекратил делать то, что сейчас делаешь. — Я ничего не делаю. — Именно в этом и проблема, — сказал Пауль, снова заводясь. — Я хочу есть. Шнайдер, ты идешь? Кристоф оттолкнулся от сцены, и Олли прыгнул за ним. То, как они повернулись к нему спиной, дало Тиллю понять, что ему отказали в приглашении. Они действительно злились на него. Тилль не мог игнорировать укол грусти, которую вызвала эта мысль. Его группа злится. Не проблема со сном Рихарда. Флаке по-прежнему сидел рядом с ним, и у него хватило ума промолчать. Не то чтобы Тилль его не слышал. — Ты не будешь. Всё это было так отстойно.***
Последней каплей стал тот вечер. Они стояли на узких ступеньках к сцене, тесно прижавшись друг к другу, и ждали, пока администратор даст им разрешение. Рихард находился прямо перед ним, на ступеньку выше и всё ещё нервно проверял свою беспроводную связь. Проблемы с мониторингом устранили, по крайней мере, частично, но вся группа ожидала, что сегодня вечером временно не будет слышать самих себя. Это нервировало Тилля больше, чем ему хотел признать, а Рихард продолжал кипеть от злости. Линдеманн ненавидел этот момент. Он ненавидел его так же, как ненавидел моменты перед прыжком в бассейн, это бесконечное предвкушение чего-то страшного и неизвестного, ночь за ночью. То, что их порядок выхода на сцену был именно таким, не помогало. Он чувствовал запах Рихарда отсюда, так близко друг к другу, а гитарист в своём военном пальто и с чёрной помадой выглядел как мрачная угроза из фильма про вампиров. Это немного сводило с ума, потому что Шолле выглядел так чертовски хорошо, и потому что это было немного мило, насколько он тщеславен, с его тщательно уложенными волосами, контактными линзами и линиями на лице, подчеркивающими его костную структуру. Было легче признать, что он хотел его таким — легче оправдать, потому что как можно было не хотеть? Но нет, он не мог, и поэтому оставался неподвижным, стоически оставаясь на месте, пока тянулись минуты. — Риша! Гитарный техник Рихарда приближался со стороны лестницы. Рихард перегнулся через перила, чтобы лучше слышать его в нарастающем шуме толпы. — Я подключил тебя к третьему каналу. Мы думаем, что это сработает лучше всего. — Хорошо, — отозвался он, в то время как толпа нарастающе становилась ещё громче. — Спасибо. Рихард повернулся назад, пытаясь нащупать выключатель на бедре, а затем потерял хватку на хлипкой лестнице и споткнулся. Тело Тилля отреагировало, не спрашивая разрешения. Он поймал его, положил одну руку ему на плечо, другой обхватил за талию, поддерживая. «Осторожно», — пробормотал он Круспе на ухо, сам того не желая. Всё происходило будто в замедленной съёмке. Рихард ухватился за его руку для устойчивости и посмотрел на него сверху вниз, голубые глаза расширились от шока. Тилль мог сосчитать каждую ресничку, шелковистую и по-девичьи длинную, мог видеть, как макияж въелся в морщинки вокруг глаз, как помада стёрлась там, где он кусал губы. Потом он вздрогнул и отпрянул от него. Тилль отпустил его, и, возможно, того, как человек, который должен был быть самым близким его сердцу, отстранился от его прикосновения, было бы достаточно, чтобы отправить его за определённую грань, но к тому времени его уже зажал в кулак жёсткий, холодный страх. Как будто кто-то вылил на него ушат ледяной воды. Несмотря на невысказанный протест Рихарда, он протянул руку и обхватил его лицо, осторожно проведя большим пальцем под носом. Он выцепил взглядом маленькую струйку крови, сверкающую чёрным в слабом свете под сценой. О нет. Пожалуйста, нет. Только не снова. Он уставился на мокрое пятно на пальце, чувствуя, как отталкивают его руку, как бьётся о его грудь лоскут пальто, когда Рихард поворачивается к нему спиной, а потом прозвучало «поехали», и он получил задание. Тилль никогда не понимал, как ему удалось дожить до конца шоу. Позже Пауль назовёт его посредственным, что означало, что он не испортил его полностью, но мог бы сделать лучше, намного лучше. Он благодарил свою рутинную приспособленность и машинную точность шоу, которое они играли уже добрых тридцать раз, и возвращались на воздух только тогда, когда всё заканчивалось, и он мог прислониться лбом к холодной стене гримерки. Это было не так, как четыре года назад. Просто не было. Он слишком остро реагировал. Это всего лишь паническая атака, не более того. Он нашёл Круспе чуть позже, в самом центре хаоса, связанного с упаковкой вещей. Сегодня у них был жёсткий комендантский час, и площадку нужно быстро освободить, поэтому вечеринку после шоу перенесли, и все в спешке готовились к отъезду. Рихард находился в своей гримерке, после свежепринятого душа и одетый в треники, чёрную толстовку и кепку. Он был полной противоположностью тому человеку, который выступал на сцене ранее. — Риш… Ричард поднял глаза от упаковывания своих гитар. Он выглядел неважно. Его лицо было измождённым от недосыпания, а в движениях чувствовалась суетливая скованность, которую Тилль теперь, когда он знал, что ищет, распознал как кокаиновый кайф. В Рихарде это усиливало присущую ему хрупкость. Он был самым чувствительным из всех, и гастроли изматывали его, подтачивая его терпение и стойкость, подбрасывая его до самых высоких вершин, а затем иногда опуская до самых низов, даже без всякой дополнительной драмы. Это был минимум. Тилль даже как-то не заметил этого. Хотя, как напомнил ему раздражающий голос в голове, это было не совсем так, не так ли? Он закрыл на это глаза. Он бросил его. Раньше он всегда присматривал за ним во время гастролей, а теперь… Всё, что ему хотелось сказать, вдруг стёрлось из головы, и он просто сглотнул. Мужчина знал, что смотрит на него, молча умоляя о прощении, но слова не шли. Депрессия, которая непрерывным потоком вливалась в него последние два часа или около того, уже просто раздавливала. Он был потерян, и теперь ему предстояло бороться за то, чтобы не потерять стоящего напротив человека навсегда. Когда он ничего не сказал, Рихард снова переключил внимание на свои вещи, выражение его лица оставалось каким-то странным, словно в нём была пустота. Когда он успел стать таким? Почему никто не заботился о нём? Рихард осторожно ослабил струны своей гитары, чтобы добраться до ладов и почистить их. Он работал методично и собранно, несмотря на очевидную усталость. Между всем этим хаосом тура, здесь был перфекционист-трудоголик, который не оступится. Даже в таком состоянии, не с его музыкой. — Если ты пришёл сюда для того, чтобы произнести речь о наркомании, пожалуйста, просто уйди, — спокойно сказал Рихард, почти скучающе. Тилль сглотнул. — Я просто беспокоюсь. — Точно. У тебя отличный способ показать, как сильно ты переживаешь. Рихард, мне очень, очень жаль… — Конечно, мне не всё равно, — сумел выдавить Линдеманн. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо раньше чувствовал себя таким грустным. Он был раздавлен. Сколько его осталось на самом деле? Как вообще кто-то может чувствовать себя так? — Пожалуйста, не думай, что это не так. Рихард затянул шёлковую обмотку вокруг своей любимой гитары, затем осторожно закрыл крышку футляра, дважды проверив зажимы. Затем он повернулся, прислонившись спиной к столу и заложив руки за спину. В нём всё ещё была та призрачная пустота, и от этого он казался чужим. Круспе смотрел в пол, не встречаясь с ним взглядом. Тилль чувствовал себя ужасно отчужденным. — Я не знаю, что ты хочешь услышать. Что я остановлюсь? Перестану. Тебя это устраивает? — Да, но… Рихард прервал его, раздражение победило его отстраненную манеру поведения. — Чего ты хочешь? Ты не разговаривал со мной неделями, и что теперь? Мне не нужно, чтобы ты нянчился со мной. Я в порядке. Мне помогают, у меня всё под контролем, и я знаю, что делаю. У меня дерьмовое время, вот и всё. Я справлюсь с этим, и всё будет хорошо. Тилль поверил ему. Конечно, всё будет хорошо. Рихард собрал себя в кучу, пройдя через гораздо худшие вещи. У каждого из них было нечто подобное. — Скажи мне, что я могу сделать? — спросил он, смаргивая внезапно подступившие слёзы. Чтобы загладить свою вину. Чтобы помочь. Что угодно. — Я бы сказал, перестань быть засранцем, но не уверен, что ты сможешь это сделать, — с горечью сказал Рихард. — Мне очень жаль. — Ну да, просто иногда извинения уже не помогают. Он вернулся к сбору своих вещей, поворотом спиной давая понять, что разговор окончен. Тилль хотел поспорить с ним. Вымолить у него прощение на коленях, если придётся. Но он выглядел таким измученным и потерявшим терпение, и Тилль знал, что он глубоко ранен, и просто не понимал, как что-то исправить или заставить его говорить, который, как он чувствовал в этот момент, только разрушит больше, чем может исправить. Он решил, что не имеет права требовать от него большего, поэтому просто повесил голову и пробормотал: —Ладно, извини. Ну, просто дай мне знать, если я могу что-то сделать… Он уже был у двери, когда Рихард всё-таки дал ему возможность. — Ты можешь помочь мне укладывать их. Это, по крайней мере, принесёт пользу, — он неопределённым жестом махнул на коробки и ящики, которые нужно было сложить на тележку для удобства транспортировки. Линдеманн был так рад, что чуть не споткнулся, пытаясь быть полезным. Он аккуратно складывал чемоданы с гитарами и маленькие лётные чемоданчики, в которых хранились всякие мелочи, стараясь не столкнуть их ни с чем — потому что Рихард этого терпеть не мог. Они молча работали бок о бок, упаковывая всё это, и это было неловко, но хоть что-то. Когда они закончили, Тилль сел на маленький, побитый диван и понадеялся, что Рихард его не выгонит. Он уставился на свои руки, мысленно обгрызая кутикулы. Он всё ещё чувствовал себя наказанным ребёнком. Рихард не выгнал его. Он устроился на другом конце дивана, который до сих пор казался слишком тесным, учитывая его размеры, и уже собирался зажечь сигарету, когда кто-то из членов экипажа просунул голову внутрь. — Ребята, шаттлы опаздывают. Полчаса! Извините! Рихард выронил сигарету и зарычал от разочарования, откинув голову назад на искусственную кожу. — Отлично. К чёрту этот день, — он потёр глаза. — Я просто хочу спать! — крикнул он. Тилль просто хотел обнять его. Инстинкт был настолько силен, что тело снова предало его, и он повернул верхнюю часть корпуса и положил руку на спинку сиденья позади своего друга. Он очень коротко коснулся кончиками пальцев плеча другого человека, но потом опомнился и отпрянул назад. Рихард наблюдал за его движением уголком сузившихся глаз. Он снова кипел, гнев опасно бурлил под поверхностью. Тилль был рад это видеть. Это гораздо лучше, чем та ужасная пустота десятиминутной давности. Шолле раздраженно покачал головой и снова потёр лицо, после чего с явным разочарованием от паса мужчины откинулся на бок и безжалостно (и болезненно) упёрся локтём в бедро Тилля. Теперь он прижимался спиной к его груди, и его теплое тело так же успокаивало душу, как крем алоэ вера — свежие ожоги. — Ты чёртов мудак, ты знаешь это? Линдеманн, если ты ещё раз так со мной поступишь… серьёзно, ты знаешь, как это было погано?! — жаловался он, практически изрыгая яд. Тилль крепче обхватил его руками, упираясь ладонями в его грудь. Ткань толстовки Рихарда стала мягкой от длительной носки, а шерсть его шапочки царапала шею. Это было хорошо. Он был бы рад, если бы Рихард оскорбил его ещё больше, если бы это означало, что он может оставаться таким. — Этого больше не повторится. Пожалуйста, прости меня, — прошептал он. Круспе насмешливо хмыкнул и, наконец, прикурил сигарету: — Может быть, через несколько дней. Достаточно хорошо. Тилль указал на сигарету: — Можно мне одну из них? Рихард пожал плечами и махнул рукой. Его наполовину пустая пачка всё ещё лежала на столе, в трёх метрах от дивана. — Я пас. — Ленивый урод, — сказал Рихард, хотя они оба знали, что это не было причиной, по которой Тилль сейчас не двигался с места. — Хм. Они погрузились в значительно менее неловкое молчание, и Рихард сделал несколько затяжек, прежде чем снова сдался и протянул свою сигарету, чтобы он поделился ею. — Оставь немного для меня, иначе это затянется на несколько дней, — его рука слегка дрожала. Он отходил. Тилль хмыкнул в знак согласия, и они ещё некоторое время передавали сигарету туда-сюда, пока она не закончилась, и Рихард бесцеремонно выкинул её на и без того пятнистый кожаный диван. Мужчина слегка вздрогнул и прижался ближе. Его голова оказалась под подбородком Тилля, и он, наконец, стал выглядеть более умиротворённым, несмотря на явный дискомфорт. Здесь даже не было холодно. — Если ты так сильно расклеиваешься, значит, ты принимаешь слишком много, — мягко сказал Тилль и потёр его руки, чтобы немного согреть. — Да пошел ты, — ответил ему Рихард, не желая обсуждать это. — Это был просто плохой день. Тилль отпустил его. — Ты хорошо пахнешь, — сказал он вместо этого, чувствуя себя немного глупо. Ему очень хотелось как-то выплеснуть это из своей груди. — Хм. Это потому, что я трачу на одеколон сумму, равную двухмесячной стоимости сигарет. Линдеманн не хотел подсчитывать, сколько это будет стоить. — Запах пиротехники немного портит его. Рихард грубо отмахнулся от него. — Это не так, — заявил он. — Это соответствует. — Как можно скомбинировать что-то подобное? — Я знаю одного парфюмера в Нью-Йорке. Я просто принёс ему немного порошка лико и попросил подобрать что-то, что будет хорошо сочетаться с ним. Тилль слегка улыбнулся, его сердце стукнулось и больно сжалось в груди. — Ты невероятный. — Тебе нравится это во мне. Тилль знал, что, вероятно, должен был придумать какой-нибудь остроумный ответ, но его разум затуманила печаль. Он действительно любил его. Что можно на это сказать? Затем Рихард медленно просунул его руку под свою, переплетая их пальцы. Его ладонь была мягкой, а кончики пальцев — шершавыми и мозолистыми. — Я соскучился по тебе, — прошептал он.