***
Конец наступил шокирующе быстро. После последнего бесконечного сорока восьми часового дня, в течение которого они отыграли два концерта подряд и устроили шумную и грязную прощальную вечеринку, оба вдруг сели посреди словацкой парковки и поделились своей последней сигаретой. Тилль и Рихард как-то взяли за правило делать это, возможно, чтобы компенсировать то невозможное молчание между ними, и Тилль наслаждался этими моментами близости, когда их пальцы соприкасались, а влага на фильтре ощущалась как поцелуй второй руки. Он действительно не должен был курить, но, чёрт побери, эти моменты были важнее. Пальцы Рихарда слегка дрожали, и он выглядел несчастным и похмельным под серым небом Братиславы. Он дрожал в слишком большом для него свитере и был похож на потерянного подростка, уставившегося в стену промышленного здания напротив них мутными, налитыми кровью глазами. Он выглядел таким выжатым. Все были уставшими. Каждая косточка каждого была уставшей. Когда он передал последний маленький окурок, Тилль поймал его пальцы в свою руку и сжал их. Они были холодными. — Можешь ли ты остаться? — прошептал он, хотя знал, каким будет ответ. — Я думал об этом, — тихо сказал Рихард, удивив его. — Но я просто лечу в Нью-Йорк, а не покидаю галактику. Я на расстоянии одного полёта. Ты можешь звонить, когда захочешь. Я вернусь через два с половиной месяца. Мое пребывание там — не проблема. Тилль знал, что тот в самом деле прав. Он пристроил липкую руку Рихарда между своими и нежно массировал её, пока она не стала немного теплее. Этот трансатлантический перелёт был бы адом для бедного мужчины, который так мало спал. — Я знаю. Я должен был спросить, — Линдеманн защищался. — Я люблю Нью-Йорк. Мне нравится, кем я могу быть в Нью-Йорке. Я бы обиделся на тебя, если бы ты заставил меня остаться. Тилль поморщился. — Хорошо. Я больше не буду спрашивать. — Я рад, что ты спросил. Я просто хотел бы, чтобы ты просил о чём угодно, только не о том, чего я не могу тебе дать, — сказал Рихард и мягко убрал руку. Тилль засунул руки подмышки, чтобы не потянуться за ним следом. Он не был уверен, что действительно понимает, что Рихард пытается ему объяснить, но на данный момент это казалось не слишком важным. Потеря контакта причиняла боль. Тилль пытался убедить себя, что небольшой перерыв пойдёт им на пользу. Это даст им время нормализовать отношения друг с другом. Но он просто не хотел этой разлуки. — Тилль… — Хм? — Звони мне. Хорошо? Тиллю это плохо удавалось. Подобное никогда не казалось ему настоящим, и он ненавидел разрыв связи, когда слышишь кого-то, но не видишь его лица, но грустные голубые глаза Рихарда допускали только один ответ. — Да, хорошо. Я буду. Несколько часов, последнее отчаянное объятие и короткий перелёт спустя, Тилль рухнул на свою кровать, не снимая одежды, а Рихард находился в самолете, который уносил его всё дальше и дальше. Тилль отказался думать об этом и заснул, всё ещё в джинсах, на шестнадцать часов. Два последующих дня прошли в дезориентированном сне, еде и попытках снова стать человеком. Нельзя было наверстать упущенный сон. Но всегда можно попытаться. Когда Линдеманн пришёл в себя настолько, что смог снова думать, мужчина с трудом понял, что произошло. Переход от бешеного турне к спокойной, протяжной жизни дурманил голову. Мужчина не понимал, на каком этапе теперь находится в отношениях с Рихардом, и чувствовал себя так, словно его выкинули из высокоинтенсивного чужого измерения в нечто настолько обыденное, что кровь стыла в жилах. Он чувствовал себя странным и неуклюжим, когда ходил за продуктами — занятие, которое он вроде бы прекрасно помнил, как делать, но не мог больше понять, а когда навестил Неле и осознал, что её волосы выглядят намного длиннее, чем в последний раз, когда он её видел, это вызвало у него необычное головокружение. Что, чёрт возьми, я делал последние месяцы? Последний год?! Казалось, только вчера он написал песню, которая должна была помочь ему забыть Рихарда, а потом вдруг Рихард узнал, и ещё более неожиданно Рихард предложил начать с ним отношения, и всё это время он скакал туда-сюда между континентами, климатом и часовыми поясами, и где, чёрт возьми, они вообще были. И единственное, что он дал Рихарду в ответ на его щедрость и понимание, это тактику избегания и молчание, и Рихард… он скорее всего был так разочарован в нём. Впрочем, сейчас это казалось почти неважным. Тилль скучал по нему. Ужасно. Он вдруг стал считать каждую минуту, когда он мог быть с ним в туре, но не был, и заносить их в свой личный список «вещей, о которых я жалею больше всего за всю свою бесполезную жизнь». Скучал по жалобам Рихарда, по его масштабным разглагольствованиям о том, чем он был увлечён, где он мог говорить полчаса без остановки, не сказав ничего вразумительного. Он скучал по его улыбке, искренней, которая могла осветить всё вокруг. Он скучал по тому, как он играл один и тот же рифф в течение часа, прерывая его только проклятиями, когда оный не совпадал со звуком в его голове. Он скучал по его запаху сигарет и одеколона, по его ворчливости по утрам и по тому, как он возился со своими волосами. Когда в последний раз они просто проводили время вместе? Было больно, боже, почему так больно? Чтобы почувствовать себя лучше, Линдеманн решил отправиться на охоту. Он собрал свою маленькую палатку, немного еды и записную книжку и намеревался исчезнуть с лица земли по крайней мере на неделю. На третью ночь пошёл такой сильный дождь, что водонепроницаемость палатки не выдержала. Ему было ужасно холодно, он с трепетом наблюдал за восходом солнца и думал о Рихарде под совершенно другим небом, чем он, занимающегося тем, о чём он не знает, и с чувством вины вспоминал о своём обещании позвонить. Ночь после этого прошла не лучше, а на следующий день он сдался и вернулся домой. Тилль подхватил неприятную простуду. Когда собственная дочь навестила его, чтобы наверстать упущенное после гастролей, она нашла его лихорадящим, дрожащим и опустошённым. Она требовала от него ответов, пока он, наконец, не сдался и не пробурчал что-то о том, что «испортил отношения с кем-то, кто имел значение». Когда Неле уходила, она сжала его руку в знак поддержки. «Кто бы это ни был, папа, ты должен сделать шаг или забыть об этом. Хорошо?» — умоляла она его. Тилль решил, что это, вероятно, разумный совет. Через несколько дней он достаточно поправился, чтобы снова нормально питаться. Он только начал наслаждаться своим рагу, когда Пауль прислал ему письмо со ссылкой на скачивание первой серии фотографий, сделанных фотографом их тура. На снимке номер семь они были запечатлены во время концерта: он сам смотрит на толпу, а улыбающийся Рихард, обняв его за плечи, целует Тилля в висок. После этого слёзы наконец-то нашли выход, а потом, казалось, их уже невозможно было остановить. Он не выдержал ещё два дня. Когда он сломался, то даже не подумал о разнице во времени.***
Рихард проснулся дезориентированным, с головной болью и удивился, почему он до сих пор чувствует себя неотдохнувшим. Первые дни ада биоритмов и наркотической ломки он пережил только благодаря железной дисциплине и смехотворной силе американских безрецептурных лекарств. В последние дни или около того он начал наконец снова чувствовать себя нормально, иногда даже хорошо. Он разрывался между неуверенностью и головокружительным, как бабочки в животе, счастьем, которое охватывало его каждый раз, когда ему удавалось ухватиться за слова своих согруппников. Тилль придёт в себя. Но точно ли? Каждый раз, когда он спрашивал себя об этом, его с трудом завоёванное удовлетворение, казалось, улетучивалось. Ничто никогда не исправляется. Рихард, конечно, знал это, но в очередной раз мир, казалось, хотел, чтобы он, как никто другой, исправил всё это дерьмо, и подобное начинало надоедать. Особенно потому, что казалось, что на этот раз мужчина ничего не сломал, и единственная причина, по которой он должен был что-то исправить, заключалась в том, что человек, нанёсший ущерб, был большим, хандрящим старым ребёнком. Хандрить было, пожалуй, немного несправедливо. Тилль ощущал себя абсолютно несчастным в последние дни тура, и Рихард мог бы его пожалеть — если не брать тот факт, что ему самому всё ещё было больно. Он не злился на Тилля. Возможно, он вообще никогда не злился. Но его заставили почувствовать, что его вычеркнули, сделали невидимым — и почему? Потому что Тилль чего-то боялся, это точно, но было ли это достаточным оправданием? Нет. Нет. Круспе больше не мог бороться за то, чтобы люди любили его. Он столько раз добивался этого. Он устал от того, что его отвергают. Он думал, что с Тиллем ему не придётся этого делать, но оказалось, что ошибался. Он был разочарован, осознавал Рихард, был разочарован и боялся, что Тилль никогда не полюбит его открыто. Но в то же время был уверен, что полюбит. Он просто должен был. Ведь так? Всё складывалось слишком хорошо, чтобы упустить такой шанс. Пока он держался только за эту мысль, жизнь дома была прекрасна. Рихард встречался со своими друзьями, сидел в своей студии и удивлялся тому, какой звук он мог получить, используя не только самодельную сборку звуковых карт и ноутбука, и гулял по центральному парку, улыбаясь живости этого большого, беспокойного города. Вокруг были первые признаки весны, в метро мужчина играл красивое соло на саксофоне, а сам Рихард купил солёное манго с чили, которое почти заставило его забыть, что он скучал по хлебу. Он скучал по Тиллю, но потом решил, что влюбился и мог бы немного насладиться этим чувством и не беспокоиться зря. Потом удивился, насколько зрелой и здравой была эта мысль, запаниковал и отправился на пробежку, которую закончил, усмехаясь, хмыкая немного маниакально. Какого чёрта. Он действительно был влюблён. Однако сейчас он удивлялся, почему вдруг снова почувствовал себя как в аду — пока не понял, что сейчас четыре часа утра и его телефон не прекращает звонить. Рихард как раз собирался взять его, всё ещё неловкий ото сна, когда имя на экране дошло до его затуманенного мозга, и он резко вскочил, внезапно проснувшись от сильного беспокойства. — Тилль?! Ты в порядке? Что случилось? Его голос не совсем справлялся. Наступил короткий момент молчания. Затем Тилль заговорил, и его голос тоже звучал странно. — Я… Мне очень жаль, Шолле. Я забыл о времени. Верно. Была разница во времени. — Не беспокойся об этом. Как… как ты? Тилль ответил не сразу. Рихард слышал его странное дыхание на другом конце провода. Может быть, он плакал? Всё это было немного сюрреалистично. — Я скучаю по тебе, — Линдеманн говорил задыхаясь. Да. Определенно плачет. Чёрт. — Мне так жаль. Я не хотел причинить тебе боль. Я… блять, я знаю, что разрушил все шансы, которые у меня когда-либо были с тобой, но я хотел бы всё исправить, и я скучаю по тебе, я так скучаю по тебе… И не знаю, что делать… Я был таким трусом, и мне так жаль… От внезапного приступа слабости Рихард упал обратно на кровать и сжал себя за переносицу. У него возникло совершенно неуместное желание просто рассмеяться. Каждое спотыкающееся, ускоренное слово Тилля, казалось, вызывало новую волну облегчения. Всё было не кончено. Они не ошиблись. Тилль действительно пришёл в себя. — Риш… пожалуйста, скажи что-нибудь. О, точно. — Я бы не хотел, чтобы ты просто так это предполагал. — Что ты имеешь в виду? — То, что ты самостоятельно давишь предоставленные шансы. — Но… — Блять, Тилль, почему ты так решил?! Как насчёт того, чтобы перестать решать за меня, что я думаю, и просто начать говорить со мной? Тилль молчал. Рихард мог почти видеть его растерянное лицо с грустными глазами и ему пришлось подавить очередную волну смеха. Что с ним, чёрт возьми, не так? Это было даже отдалённо не смешно. Тилль продолжал давить прорывающиеся рыдания на другом конце провода, ради всего святого. Было чертовски больно слышать Круспе говорящим в таком тоне, он вообще не имел права смеяться. Просто впервые за такое долгое время он чувствовал себя по-настоящему счастливым, когда слышал его в первый раз. — Я… я не делал этого? — Нет, идиот. Я тоже по тебе скучаю. Рихард перекатился на бок, прижимая телефон к уху, и оставил Тилля и его собственное колотящееся сердце на некоторое время, чтобы разобраться с этим, прежде чем заговорить снова. Тилль хотел всё исправить! — Ты приедешь проведать меня? — В Нью-Йорк? — Да. Ты ещё даже не видел мою квартиру. Или мою студию. — Да, хорошо. Наверное, я могу это сделать? Тилль звучал испуганно и нерешительно. Он также не перестал плакать, Рихард мог сказать это по сдержанному голосу. От этого у него сжался живот. Какого чёрта Тилль так боялся? Его больше не купить страхом, что у них ничего не получится. С тех пор, как Тилль отгородился от него — самый верный способ вызвать именно то, чего он, по его словам, боялся. Здесь происходило что-то другое, что-то более глубокое, и чтобы разобраться в этом, ему нужно было заставить Тилля приехать сюда. — Это действительно много для меня значит. Именно это и было самое внушительное оружие в его арсенале. — Хорошо. Я приеду. — Просто напиши, когда ты будешь здесь. Я заеду за тобой. — Ладно. — Не трусь передо мной. — Я же сказал, что приеду, не так ли? Рихард подавил очередной смешок. Тилль звучал ближе к нормальному, когда был раздражён. — Просто хотел убедиться.