can’t pretend

      Соарин безумно не хотел больше возвращаться сюда, в это ужасное место, сплошь пропахшее лекарствами и страданиями. Но ему пришлось — и причина его возвращения вполне себе ясна. И хоть Нильсен правда не горел желанием снова сидеть на жёстких стульях и с гневом следить за шумными людьми, бегающими туда сюда, Тандерлейн был его другом, а не придя его навестить, это было бы совсем не по-дружески.       Когда Соарин пришёл домой после изнурительного, а самое главное, ненавистного теперь ему дня, его мама, конечно же, удивилась и начала распрос, что делает она обычно, когда муж или сын возвращаются. Нильсен решил, что таить не чего — и рассказал всё, как есть. Миссис Нильсен, разумеется, ужаснулась, начала жалеть его, Тандерлейна и в особенности его несчастную маму-старушку. Удивляться Соарину не пришлось: его мама была всегда такая... Такая. Отца, как и ожидалось, не было дома, но и этому возмущаться или поражаться не было времени. По нескромному мнению Соарина, его вообще дома не бывает, приходит лишь на выходные, — и то, запирается в своём кабинете и сидит. Но так было не всегда. Например, в далеком детстве Нильсена, как он помнит, отец часто брал сына на прогулки, на рыбалки и ещё много куда, куда водят детей отцы. Но как только отец получил новую работу, а это произошло десять или одиннадцать лет назад, Соарин остался лишь под опекой матери: ведь тот, как выражалась бабушка, женат не на его матери, а на своей работе. В то время Нильсен подрастал, и наступал неизбежный переходной возраст: мать билась в истерике с проступков сына, бабушка лишь строго качала головой, а отец вообще не знал, чем занимается его отпрыск. Соарин не помнит, что действовало им тогда, когда он убегал из дома, вступал в банды или начинал курить, но точно знает, что отец был к этому причастен. Единственной, кто более менее понимал мальчика была его бабушка по отцовской линии, раньше она жила далеко-далеко за границей, а когда дедушка умер (Соарину было семь), она переехала к ним в дом с огромной радостью и облегчением. Дом за границей она продала, но новый до сих пор не покупает: может, не хочет больше жить в одиночестве. Бабушка никогда не ругала Нильсена, всегда баловала его и старалась всячески подбодрить в трудные моменты. Но если с бабушкой все было прекрасно, с мамой хорошо, то сейчас с отцом все просто ужасно. Они могут не разговаривать месяц, конечно же, не специально, потому что Соарин приходит раньше, чем отец, и встаёт позже, чем он. Мистер Нильсен настолько погрузился в свою работу, что совсем забыл о своей семье. Однажды, бабушка и мама устроили скандал, мол, как так можно, не уважать свою семью, своих родных. Тогда дело чуть не дошло до развода, но отец не хотел лишаться такой прекрасной родословной, ведь как никак, вспоминает Соарин с гордостью, а его мама пятиюродная племянница покойного короля в Англии! Отец отвёз маму на курорт на месяц, и когда она вернулась, все более менее улеглось. Ну как, улеглось — стало, как обычно. Отец перекидывался парой словечек с мамой, но своего сына, как и прежде, совсем не замечал. Но прошло два года с того скандала, а ничего не изменилось.       Соарин вздыхает, вспоминая все это с большой тоской. Мама укладывает его спать, причитая, что всё будет в порядке. В колледж, конечно же, он завтра (уже сегодня) не пойдёт. То ли от осознания, что сейчас уже пять утра, то ли от неимоверного чувства неизвестности, что захватило его и не хочет возвращаться обратно.       Зарываясь в синие, почти индиговые, волосы, Соарин снова думает про Тандерлейна. Как ему там? Отошёл ли он от наркоза? Разговаривает ли с матерью? Размышлять об этом стоило ему дорого, ведь при мысли о противоположных отрицательных вариантах ответа на его вопросы, сердце болезненно сжималось, заставляя парня прекращать свои размышления.       Сон у него был долгий, будто бы парню не давали спать сутки или намного больше, и казалось, никакая бомба не могла бы его разбудить. Встал он в итоге часа в два. Позавтракать, или вернее сказать, пообедать он не решился, потому что в горло совершенно ничего не лезло. Первым делом, после того, как он умылся и привёл себя в порядок, было, разумеется, визит Тандерлейну.       Добирался он без последствий, и больше уже не на байке.       В больницу Соарин зашёл чуть ли не через силу и почти со сдерживаемой рвотой: потому что все запахи, цвета и ощущения всё ещё присутствовали.       В регистратуре было мало людей, он присел на эти жёсткие кресла и принялся ждать визита Тандерлейну. Рядом с ним была сумка, в которую Нильсен собрал всё необходимое своему другу и его матери.       Соарин устало вздыхает и замученным жестом поворачивает голову. Его зрачки расширяются в немом ужасе, когда он видит...       Её!       Крашеную психичку, или как её обозвала медсестра «Рейни»!       Она сидела, что-то усиленно печатая в телефоне, лицо у неё было задумчивым, будто она решала задачки по физике. К счастью, девушка была настолько увлечена своим гаджетом, что и не заметила недавнюю жертву своих нападений. Это, разумеется, к лучшему.       Соарин не любил в открытую пялиться на людей, и ждал от них того же. Но сейчас почему-то он наплевал на все свои принципы и снова разглядывал ненавистную девчонку. Она совсем не изменилась, хотя, за день вряд-ли кто изменится, но все же, Нильсен не мог не отметить, что если бы она не была столь дерзкой и грубой, можно было бы без угрызения совести назвать «Рейнбоу Дэш» милашкой. Но все равно, язык не поворачивается это сказать. И как вообще её люди терпят?       — Чего пялишься? — по ушам проходит резкий шипящий голос, и Соарину приходится отвлечься с большим усилием, чтобы с кислой, раздавленной миной поглядеть подруге по несчастью в лицо. Взгляд у неё отнюдь не злой, скорее, очень раздражённый и, стоит отметить, — донельзя усталый. Нильсен даже рад, что она не так зла, как в прошлый раз, но ситуации это не меняет.       Сидит «Рейни» в метрах двух от него. Сейчас в регистратуре всего пятеро человек, он, она и ещё трое на другой стороне коридора. И хоть сидят они довольно далеко от друга, это не мешает им заметить каждого из них.       Соарин бормочет что-то в виде недовольных извинений, будто бы его силой заставили произнести эти слова. Он отворачивается, больше не собираясь смотреть на столь невоспитанную девушку и достаёт телефон, изображая, что Рейнбоу вообще его и не интересовала. А сам обиженно дуется, — обычно, девушкам приятно такое внимание с его стороны, а тут!       Нильсен продолжает с обидой пыхтеть, сам того и не подозревая, пока в его плечо не прилетает какая-та смятая бумажка. Разумеется, это не больно, но всё же!       Он, удивлённо хмыкая, поворачивает голову в сторону начала полёта мусора и обнаруживает чуть ли не перед лицом ухмылку до ушей. Около девчонки (ага, той самой!) стоит какая-то мусорка с ненужными комками бумаги, и Рейнбоу активно использует их. Подумать только, насколько агрессивными бывают женщины! Может, она Овен по знаку зодиака? Он бы не удивился.       — За что? — хмурясь, протягивает Нильсен, поглаживая плечо, будто бы его ударили не куском бумаги, а какой-нибудь палкой. Радужная голова то и дело взмывается вверх, чтобы откинуть мешающие лицу пряди.       — За всё хорошее, — она высовывает язык в дразнящем жесте. Соарин признаёт с колоссальной быстротой, что прибить её не стоит ему никаких особых усилий. Потому что, ну что это такое?! Эту дикарку вообще кто-нибудь воспитывал?       Нильсен подбирает брошенный комок бумаги и быстро отправляет его в ответ девушке. Она уклоняется, и на лице Рейнбоу проскакивает веселое выражение, настолько азартное, что Соарину уже стоило бы её бояться. Но он же мужчина, все-таки, негоже ему путаться какой-то девчонки, которая чуть ли не с пещеры сбежала!       Она набирает в руки много-много бумажек и начинает пуляться ими в Соарина, а тому приходится лишь беспомощно ловить их и посылать в ответ. И хоть он промахивается, потому что девчонка донельзя ловкая, сдаваться он не собирается.       Вскоре они вскакивают со своих мест, потому что бороться сидя крайне неудобно. Люди смотрят на них с тихим осуждением, но у Соарина нет времени сейчас на них смотреть. В глазах у «Рейни» горит азарт, и Нильсен даже пугается этого. Соарину остаётся только надеяться, что ему не обещана смерть от бумажных комков.       Он мысленно возмущается, негодует на своё и её поведение: они как бы в регистратуре, и как бы Соарин пришёл навестить Тандерлейна, а не в детский сад с «Рейни» играть. И вроде бы надо остановиться, но у них что-то не получается, и что-то как-то обидно.       Нильсен перестаёт кидаться в крашеную бумажками, чтобы наконец закончить это безобразие до того, как сюда придёт медсестра и выгонит их из больницы. Соарину становится даже весело, когда лицо «Рейни» изменяется, видно, она догадывается, что Нильсен хочет сдаться, и поэтому перестаёт кидаться и пафосно отряхивает руки. Соарин снова начинает разглядывать её: сегодня она не выглядит очень раздражённой и больше не разбрасывается оскорблениями направо и налево, и если бы крашеная не кидалась бы в него этими злосчатыми бумажками, он был бы не прочь познакомиться с ней. Но не в этой жизни.       — Чего уставился? Картина в музее, что-ли? — «Рейни» складывает руки на груди и недовольно фыркает. Выглядит она, конечно, как маленький злобный карлик, и не знай её, Соарин бы даже умилился, но... Нильсен быстро отводит взгляд, чтобы она ничего такого не подумала.       — Надо собрать бумажки, — отвечает ей Соарин, оглядывая весь тот беспорядок, который они наделали. Точнее, его причиной была девушка, а Нильсен лишь защищался, он вообще тут не при чём.       Крашеная беспечно зевает и одной ногой сметает пару клочков в кучу. Мало того, что она такая грубая, так и до жути ленивая! Соарин возмущённо следит за её действиями, не зная, упрекнуть ли её или промолчать, чтобы не дай Бог что случилось. С этой дамочкой, наверное, лучше не рисковать.       — Что стоишь бревном? Помогай, — ворчит «Рейни», всё ещё убираясь одной ногой, а не как нормальные люди, руками. Нильсен упрямо смотрит на неё, думая, что вообще-то она первая начала, пусть и убирает всё сама. Но сказать ей такое он не решается, чтобы не нарваться на очередной скандал.       Он ей помогает, хоть и с неохотой. Впрочем, наверное, Соарин тоже чуточку виноват в этом безобразии, но главным инициатором всё равно является эта крашеная! Ну вот правда, она же первая начала ни с того ни с сего кидаться в него бумагой!       Когда всё наконец убрано, Нильсен даже немного доволен наведённым порядком. Всё-таки, хорошо, что они успели всё прибрать, а то как раз медсестра в регистратуру наконец вернулась, ей бы вряд-ли понравились бумажки, разбросанные по всему полу.       — Чао-о-о, — тянет Рейнбоу и подбегает к медсестре, спрашивая у неё что-то. Потом она сразу уходит быстрым и гордым шагом, не оборачиваясь на Соарина. Тот возмущённо хмурится, дерзкая же она! Нильсена такие не нравятся: с противным характером, невежливые и грубые!       Соарин вспоминает, зачем он пришёл, и берёт с кресел свой рюкзак, подходя к медсестре. Она разрешает оставить принесённые Нильсеном вещи для пациента и направляет к матери Тандерлейна, что, похоже, будет жить в больнице, пока её любимый мальчик не выйдет здоровым.       — Она так и не отвечает на наши попытки увести её домой, — грустно вздыхает медсестра. Соарин понятливо мычит: вообще-то она живёт довольно далеко отсюда! Наверное, на время миссис Манкузо останется в квартире сына или снимет номер в отеле. — Я вижу, ты уже подружился с нашей Рейни? — спрашивает медсестра, любопытно щурясь.       Нильсен упрямо качает головой. Да кто вообще с ней может подружиться? Её, наверное, даже родители терпеть не могут, не говоря уже о Соарине, которому так не повезло попасть к крашеной в немилость. Медсестра улыбается и говорит:       — Зря ты так. Хорошая она девчонка, — Нильсен мысленно смеётся с её слов. Очень хорошая, он заметил! Взрослые всегда так, видят в хороших плохих, а в плохих хороших. И хоть Соарин сам был уже не маленький, логика более старшего поколения его заставляла ломать голову. Прийди медсестра пораньше, увидела бы, как её «хорошая девчонка» беспощадно закидывает бумажками беспомощного человека!       Нильсена миссис Манкузо встречает уже не с объятиями, а с замученным и заплаканным лицом и дрожащими руками. Соарин поджимается губы: один взгляд на маму друга пугает и заставляет содрогнуться.       — Я принёс вам и Тандерлейну еду, одежду и всякое другое, что надо, — тихо отвечает Нильсен стараясь не смотреть на неё. Она благодарна кивает и аккуратно берёт сумку из рук Соарина. Говорить отчего-то не хочется. — Как он? — что и может спросить Нильсен.       — Пока... пока не очень, но врачи говорят, что всё будет хорошо, он выкарабкается... Он у меня сильный мальчик, я это знаю, — то ли радостно, то ли сквозь слёзы шепчет миссис Манкузо и отворачивается от Нильсена.       — Я тогда пойду? — также неслышно спрашивает Соарин. Увидев слабый кивок, он поспешил уйти отсюда. Всё-таки, больницы он никогда не любил.       Встреча с этой крашеной оставляет почти приятный осадок с новыми эмоциями, но вот состояние Тандерлейна он никак улучшить не может.